Под брильянтовым лоском своих представлений, под пышностью своих претензий на высокое искусство и поэзию в нем скрывался военный человек. Из него делали тенора, а он был солдафоном.
Как и всем властным грубиянам всех времен и всех народов, Франциску женский вопрос казался очень простым. Он полюбил женщину? Он ее взял. Он разлюбил женщину? Он ее пнул ногой в неизвестность. Возникли какие-то препятствия между ним и его пассией? Король убирал эти препятствия.
Кем была эта Жилет в глазах героя Мариньяно? Маленькой девчонкой, игрушкой.
Да, у короля вспыхнула страсть к ней. Сопротивление этой девчонки раздражало короля. Он старался убедить себя, что чувство его было отцовским. И, чтобы быть справедливым, надо признать: вполне возможно, король искренне верил в это, хотя он не умел читать в своей душе.
И вот когда король поверил, что нашел окончательное решение, он ни на секунду не подумал, что готовит нечто чудовищное, как не сделал этого в тот момент, когда решил предупредить Феррона об измене Мадлен и собственноручно передать тому ключ от дома, где совершалось прелюбодеяние.
Наутро он вызвал к себе трех верных рыцарей.
Эссе, Сансак и Ла Шатеньере, едва вылечившиеся от полученных ран, провели ночь в Лувре, впрочем, как и большинство других придворных, которые намерены были защищать короля в случае возвращения толпы агрессивных нищих.
Неразлучная троица приветствовала короля, который, казалось, вполуха слушал их слова, а сам, удобно устроившись в большом кресле, о чем-то размышлял.
Неожиданно король спросил:
– Ла Шатеньере, как тебе понравилась герцогиня де Фонтенбло?
– Сир, – ответил Ла Шатеньере, – я нахожу ее очень красивой…
– Очень красивой! – утвердительно кивнул король. – Верно. А ты, Сансак?
– Сир, я нахожу ее восхитительной.
– Восхитительной… И это не преувеличение… А ты, Эссе?
– Мои глаза, сир, все еще ослеплены ее великолепием.
– Очень хорошо. Итак, вы все трое согласны, что прекрасная герцогиня достойна любви?
На этот раз придворные с беспокойством переглянулись. Возможно, они поспешили, и следовало сказать, что в красоте Жилет нет ничего особенного? Но откуда им знать, что думает сам король?
К счастью, его величество сам вывел их из затруднения.
– Хорошо, – сказал он, – это доказывает, что у вас верный глаз в этих делах. А теперь слушайте хорошенько. Я даю за герцогиней земли моего домена в Фонтенбло и намерен как можно быстрее выдать ее замуж.
Беспокойство придворных сменилось изумлением… Стало быть, новоявленная герцогиня не является королевской любовницей? Или, вернее, она ему уже надоела?
– Я ищу мужа для герцогини, – продолжил король, вставая с кресла, – и хотел бы видеть ее супругом одного из вас троих…
– Сир! – в один голос вскричали обескураженные придворные.
– Да, да! Это будет один из вас… Кто? Пока еще не знаю… Надо, чтобы претендент кое-что доказал…
– Сир! Мы на все готовы ради такой чести…
Король с минуту помолчал, а потом равнодушно произнес:
– Герцогиня де Фонтенбло выйдет замуж за того, кто доставит мне, живым или мертвым, бродягу, которого зовут Манфредом!
Все трое поклонились и засыпали короля словами благодарности, но Франциск прервал их:
– Господа, я дал слово и назад его не возьму! Тот из вас троих, кто доставит мне этого мерзавца, станет супругом герцогини.
– Сир! Когда прикажете отправляться на поиски?
– Немедленно! – ответил король.
Вечером того же дня трое друзей соблюлись поужинать в корчме Девиньер.
Заведение это располагалось в самом центре парижской жизни, то есть в конце улицы Сен-Дени. Содержали его супруги Грегуар. Муж, человек немного раздражительный и сварливый, тучный, постоянно крутился у огня огромного очага, на котором жарилась разнообразная дичь. Он был хорошим хозяином, по крайней мере, соответствовал тому, что обычно понимают под таким определением: старался продавать вино как можно дороже и не вмешиваться ни в какие дела, по крохам увеличивавшие его состояние. Жена его, мадам Грегуар, была приветливой матроной со сверкающим взглядом, очаровательно пышными формами, роскошными округлостями, но без чрезмерности, хотя кое-какие излишества можно было найти повсюду: на щеках, на подбородке, у локтей, на ее белых, всегда обнаженных руках.
В корчму часто заходили, чтобы выпить анжуйского вина, ставшего модным благодаря Рабле. Супружеской паре был дарован дьяволом отпрыск. Хотя ему было уже пятнадцать лет, выглядел он на двенадцать: довольно тщедушный, хилый, тощий, неудавшийся, но пройдошистый, как обезьяна. Его звали Ландри, но посетители харчевни, вдохновясь его маленьким ростом, придумали мальчишке прозвище: Ландри Ламповое Донышко.
Итак, этим вечером в корчме Девиньер за бутылкой анжуйского сидели Сансак, Ла Шатеньере и Эссе. В заведении был общий зал: большой, красивый, с медными украшениями, обставленный столами с вощеными столешницами и резными табуретками. Но были в заведении и отдельные комнатки, предназначенные для посетителей, предпочитавших напиваться в уединении. Вот в одном из таких кабинетов и устроилась после окончания своей службы в Лувре неразлучная троица.
– Вопрос заключается в том, – рассуждал Сансак, продолжая начатый по дороге в корчму разговор, – чтобы узнать…
Он прервался, подыскивая слова…
– Да, – сказал Эссе, – потому что говорят…
– Черт побери! – воскликнул Ла Шатеньере. – Ведь нет же никаких доказательств! Эти слухи распускает старая сорока Диана. Но герцогине де Брезе придется скоро укоротить язык.
И неожиданно он добавил:
– А потом, когда это было!
– Простите, – сказал Эссе, – но я не намерен брать в жены чьих-то любовниц…
– И даже в том случае, когда этого некто зовут Франциском Валуа, королем Франции, дающим в приданое королевский домен в Фонтенбло?
Трое молодых людей переглянулись, после чего Сансак продолжил:
– Не понимаю, почему нас это так интересует. Зачем терять время на выяснение деталей, которые нам останутся неизвестными. Нам надо решить главное: принимаем мы королевское предложение или нет.
– Что касается меня, я принимаю! – сказал Ла Шатеньере.
– Я тоже, – согласился Эссе.
– Ну и я! – заключил Сансак.
Освободившись от моральных забот, которые, правду сказать, не очень-то их и тяготили, трое друзей расхохотались. Они опорожнили стаканы и заказали еще вина. А Ла Шатеньере продолжал:
– Итак, мы решаем, что будем помогать друг другу схватить этого оборванца. Каждый из нас в одиночку может потерпеть неудачу.
– Идет! Ответили двое других.
– Теперь только остается назначить того, кто женится на красотке. Предлагаю…
– Жребий!
– Бросим кости! – скомандовал Ла Шатеньере.
Мадам Грегуар поспешно принесла своим клиентам несколько комплектов игральных костей – на выбор.
Потом, плотно закрыв дверь, Сансак взял мешочек с костями:
– Начинаю!
Он интенсивно перемешал кости и выбросил их на стол.
– Одиннадцать! – возбужденно крикнул он.
– Теперь моя очередь, – сказал бледный, встревоженный Эссе и бросил кости.
– Четыре!
Д,Эссе поднялся и бросил мешочек с костями к стене.
– Теперь я, – сказал Ла Шатеньере, поднимая брошенный мешочек и встряхивая его. – Один только вопрос: а если тоже наберу одиннадцать очков?
– Начнем всё сначала! – крикнул д’Эссе.
– Только я и Ла Шатеньере будем бросать, – грубо возразил Сансак.
Ла Шатеньере внезапно решился. Он бросил кости и хрипло заорал:
– Двеналцать!
Сансак страшно выругался.
Торжествующий Ла Шатеньере закричал:
– Значит, я возьму в жены Жилет, герцогиню де Фонтенбло, в тот же самый день, когда мы схватим негодяя!
Оба неудачника молча кивнули головами. Потом трое друзей прицепили шпаги и вышли из корчмы Девиньер.
XIX. Джипси
В ночь, когда произошло фантастическое нашествие нищих на Лувр, Двор чудес представлял собой очень любопытное зрелище.
В центре обширного четырехугольника, образованного линиями домов с облезлыми фасадами, было водружено длинное копье. На его верхушку прицепили кусок тухлого мяса, что можно было рассматривать как своеобразное знамя!
Пылали смоляные факелы, горели свечи, на столы взгромоздили две бочки с вином, и каждый, кто хотел, открывал кран и наполнял кружку хмельным напитком. Вокруг огней собралась большая толпа. Женщины перевязывали многочисленных раненых. Какие-то люди принесли трех мертвецов и положили их на один из столов. Вокруг этого необычного одра собрались старые женщины; они жалобно причитали и восхваляли храбрость погибших. После такой сумасбродной вылазки у большинства нищих появилось глухое беспокойство: они боялись нового столкновения, и весьма близкого. Разумные нищие понимали, что нынешнее положение не может сохраняться долго. Всё королевство воришек и цыган готовилось к обороне. Мужчины не собирались складывать оружие; женщины поспешно возводили баррикады, перекрывая все улочки, выходящие на четырехугольную площадь. Вокруг центральной цитадели появились часовые. Впрочем, вооруженные посты встречались повсюду, вплоть до самого Лувра.
Манфреда перенесли в один из домов. Выходивших на площадь. В скудно меблированной комнате Лантене сидел у постели друга. Манфред позволил ухаживать за собой старой женщине, которую мы продолжаем называть Джипси.
Она тщательно смазала раны какой-то мазью, ею самой приготовленной, перевязывала их, ловко и вместе с тем осторожно меняла компрессы. Раненый едва чувствовал прикосновения ее пальцев.
– Ну, я всё сделала, – сказала наконец Джипси. – Теперь необходимы три дня полного покоя.
И, пожав плечами, она добавила:
– Ранения нанесены не шпагой, это булавочные уколы.
Мафред подтвердил ее слова кивком головы.
– Наши мужчины бьются лучше, когда им приходится драться, – продолжала женщина в каком-то сомнамбулическом мечтании.
Манфред пристально смотрел на своего друга. Никаких объяснений между ними не было.