– Крест будет господствовать над миром, – вставил свое слово Кальвин, – но несут его в мир испорченные люди. Нужны священники нового типа.
– Горе вам! Вы осмеливаетесь оспаривать авторитет папы?
– Я его отрицаю! – хладнокровно бросил Кальвин.
Лойола встал. От приступа бешенства он побледнел.
– Мессир, – обратился он к Рабле, – в какую ловушку вы хотите заманить меня?
– Да что вы! – вскрикнул Рабле. – Вы оба отличаетесь высокой интеллигентностью, а между тем не способны уважать позицию соперника. Мысль… Разве она не священна? Да вы просто оскорбляете Господа, Которому будто бы служите!
– Прощайте! – вдруг резко сказал Лойола.
Он поспешно вышел.
А в садике он спросил провожавшего его хозяина:
– Как по-настоящему зовут этого Роже де Бюра?
– Не знаю никакого другого имени.
– Может быть, вы хотите, чтобы я назвал вам его настоящее имя?
– Ожидаю с большим любопытством.
– Кальвин!
– Возможно ли такое!
– Безбожник Кальвин! Еретик Кальвин! Кальвин во Франции! Кальвин в Париже! И никакой катаклизм не вверг Францию в бездну!
– Успокойтесь, преподобный отец…
– Вы правы, – неожиданно сменил тон Лойола и улыбнулся. – Этот несчастный, возможно, просто-напросто заблудился. Постарайтесь вернуть его к истинной вере…
– Попытаюсь…
– Он останется у вас?
– На два-три дня, может быть… Но я не знаю… Вы мне открыли глаза… Я не хотел бы привечать под своей крышей еретика…
– Упаси вас бог прогонять его, – живо перебил его Лойола. – Наоборот, сделайте все возможное, чтобы наставить его на путь истинный.
– Я попытаюсь…
– Какой это будет успех, если вы вернете его к Церкви!
– Вы мне указываете мой жизненный путь!
– Уверен, что если вы с ним встретитесь еще раз, то уже вечером будут видны результаты.
– Смею надеяться…
– Итак, прощайте, мессир. Я поеду… Вернусь в тишину своего монастыря, чтобы поразмышлять над Божьими словами, которые мы должны нести в мир.
– А я… я пойду размышлять над вашими словами, блистательный учитель. Сегодняшний день останется самым прекрасным и самым значительным в моей жизни… Я сохраню бокал, которого касались ваши руки, и никто в мире больше не коснется его губами…
Лойола поднялся в карету и тотчас же уехал. Рабле поспешно вернулся в столовую.
– Вы знаете, как зовут человека, который только что вышел отсюда? – спросил его Кальвин.
– Да кто бы он ни был, это смертное существо!
– Его зовут Игнасио Лойола.
– Да?!.. А я ведь почти догадался!
– Поверьте мне…
– Понимаю, я сей же миг возвращаюсь в Женеву.
Рабле улыбнулся. Кальвин поспешно простился с хозяином, и две минуты спустя его карета понеслась прочь. И только тогда Рабле звонко и продолжительно расхохотался.
– Ну, что скажешь об этом фарсе? – спросил он Манфреда, который пристегивал шпагу.
– Вы, мэтр, приобрели двух страшных врагов. Они никогда не простят вам этого обеда.
– Ба! Да я их не боюсь… Король за меня… А еще у меня есть кое-что: совесть… Ну, а теперь, когда мы остались одни, давай-ка выпьем немножко этого вина, которое придает сил, и поговорим о твоем путешествии…
– Мое путешествие закончилось, мэтр! Я возвращаюсь в Париж!
– Пойдешь к Доле?
– Сначала! А потом – во Двор чудес! Ваш Лойола пообещал всех истребить, все уничтожить, все пожечь… Возможно, он не надеется встретить отпор… Ах, мэтр, я тосковал, теперь я ожил! Он хочет боя – будет бой! Вспыхнет настоящая война не на жизнь, а на смерть, потому что именно войной он хочет нас укротить! Пройдет совсем немного времени, мэтр, и вы услышите о великих делах!..
Манфред, в свою очередь, направился к садовой калитке, легко вскочил в седло и ускакал галопом.
Рабле меланхолично наполнил бокал, несколько секунд смотрел, как отражается в вине дневной свет, потом медленно, наслаждаясь, выпил вино и задумчиво произнес:
– Возможно ли, чтобы люди проживали жизнь, раздирая друг дружку, когда есть столько поводов для всеобщей радости?
XXXII. Голос зовет Манфреда
В аристократическом особняке, который Беатриче снимала в Париже, принцесса сидела в затемненной комнате за вышивкой. Внезапно она выпустила из рук ткань… Долгими часами она напрягала свои пальцы, чтобы дать отдых уму. Но сейчас она почувствовала ненужность такого отдыха. У нее не было больше сил подавлять свою тайную боль.
Союзы выступили на ее глазах, потекли по щекам. Сын… Кто вернет ей сына?
В течение двадцати лет она искала его по всей Италии, тратила деньги, а в это время Рагастен, супруг ее сердца, пускался в самые опасные приключения в поисках хоть каких-то сведений, наводящих на след. В конце концов какой-то цыган рассказал им в неаполитанской таверне одну запутанную историю. Им показалось, что она имеет отношение к пропавшему ребенку, и они приехали в Париж, где продолжили поиски.
Результата не было, и Беатриче пришла в отчаяние. Она была уверена, что ребенок умер.
При такой страшной мысли конвульсивные рыдания сотрясли ее грудь. Шум шагов заставил ее поднять голову.
Неутомимый Рагастен с утра носился по городу. Сейчас он вернулся.
Какие новости он принес?
Она быстро вытерла лицо, чтобы Рагастен не заметил, что она плакала, и устремилась ему навстречу.
В это самое мгновение он открыл дверь. Свет упал на его лицо. Беатриче поразилась. Что оно выражало? Радость? Боль? Беатриче никак не могла понять.
– Что нового? Говори, говори скорее, любимый.
– Успокойся, дорогая. Новостей нет… пока. Успокойся, я все тебе расскажу.
Она с трудом овладела собой.
– Слушаю тебя, – проговорила едва слышно Беатриче.
– Крепись… Сам не знаю, можно ли надеяться, или же я принес тебе еще одно разочарование. Сегодня утром я пошел во Двор чудес. Не знаю, что меня привело туда. Если только наш сын в Париже, то, как мне кажется, именно там его можно найти.
– Именно там его видел неаполитанский цыган.
– Он видел там молодого человека, но имени его цыган не знал. Ему сказали, что в раннем детстве этого мальчишку украли. Я вместе со Спадакаппой обошел все окрестные улочки, побывал во всех тавернах, разговаривал с завсегдатаями, спрашивал.
– Ну и?..
– Так вот. Бандиты и нищие хранили молчание, а от одного ночного дозорного я узнал, что много лет назад во Двор чудес пришла цыганка…
– Дальше, прошу тебя!
– При ней был не один украденный ребенок, а целых двое…
– Украденных одновременно?
– Он не мог мне этого сказать.
Принцесса Беатриче вскочила и обвила руками шею мужа.
– Один из них – наш сын!
Рагастен довел жену до кресла.
– Эта надежда поддерживает меня, как и тебя, – сказал он. – Вот после такого сообщения я и сделал попытку проникнуть во Двор чудес. Я вел переговоры, предлагал деньги… Всё было бесполезно! Этих негодяев стерегут часовые, которых невозможно подкупить. Они смеялись мне в глаза: «Сам король не может войти сюда!» Они не захотели говорить со мной по-дружески. Тем хуже для них! Я вернусь туда врагом! И на этот раз мне удастся пройти! Король Франции на моей стороне…
– Ты полагаешь, что король Франциск может помочь?
– Уверен. Он знает о моем влиянии, с тех пор как ко двору прибыла итальянская миссия.
– Подожди еще! – прошептала бедная женщина.
– Да! Подождать! Только я еще не все тебе сказал… Я возвращался, торопясь попасть на аудиенцию к королю, как вдруг за поворотом одной из мрачных улочек услышал отчаянные рыдания. Я остановился. Послышался голос женщины, молившейся и причитавшей! Этот голос вымолвил одно имя, только одно, но в этом имени соединились все накопленные страдания, вся надежда несчастного существа. Она бросила это имя в пустоту, имя человека, который придет спасти ее, если только услышит ее призыв.
– Имя! Что это за имя? – задыхаясь, проговорила Беатриче.
Рагастен опустился перед нею на колено и обнял талию жены обеими руками.
– Мне кажется, я догадалась. Так скажи же мне это имя, любимый. Я хочу его услышать. Что за имя произнесла эта женщина?
– Она кричала: «Манфред!»
Беатриче задрожала.
– Манфред! Она сказала: «Манфред»? Ты в этом уверен? Ты хорошо расслышал? Так значит, Манфред жив! Наш сын жив! Ты не ошибаешься? Ты же знаешь, что порой случаются галлюцинации. Это же был Манфред! Манфред!
– Это определенно Манфред, – уверенно вымолвил сильно побледневший Рагастен. – Женщина была близко. Я ее хорошо расслышал.
– И что ты сделал потом?
– Я прислушался. В полумраке, который вечно царит в этом нищем квартале, было трудно разобрать, откуда донесся крик… К тому же женщина замолчала.
– И что ты сделал тогда? – повторила вопрос Беатриче.
– Искал. Я рассказал какой-то женщине о том, что слышат крики отчаяния. Мне показалось, что они доносятся из жалкой лачужки, расположенной поблизости от ее собственного жилища. Она мне ответила, что там проживает одинокая сумасшедшая по имени Маржантина… «Она часто кричит, – добавила эта женщина. – Мы уже не обращаем внимания на ее крики. Зла она никому не причиняет…» Тогда я спросил: «А вы уверены, что эта женщина живет одна?» – «Уверена, – услышал я в ответ. – Я знаю ее много лет. Все знают, что Маржантина живет одна, словно дикий зверь».
– И что ты сделал после этого? – продолжала расспрашивать Беатриче.
– Подошел к двери лачужки и постучал. Через пару минут на верхней площадке полуобвалившейся лестницы я различил неприглядный силуэт растрепанной женщины, которая диковато разглядывала меня… Я сказал ей: «Чей-то голос доносился отсюда. Вы кого-то звали?» Она приложила палец к губам и ответила: «Тише! Не будите тайну Блуа. Я смеюсь, а вы заставляете меня плакать». Уходя, я дал ей золотой. Проблеск разума сверкнул в ее глазах. «У меня есть другие… Много других. Теперь я богата. Одна добрая дама подарила мне кошелек, полный таких же золотых…» И тогда я ушел! – Рагастен устало махнул рукой.