– Вы хотели спастись? – спросил заключенного главный прево, войдя в камеру. – Это означает, что вы чувствуете себя виновным?
Все полицейские начальники, судьи, следователи во все времена отличались основательной логикой. Не давая Доле времени ответить, Монклар продолжал:
– Во всяком случае, у вас есть оправдание. Вас увел за собой этот человек…
– Ошибаетесь: это я его увел, – сказал Доле. – Он пришел лишь для того, чтобы отдать дружеский долг.
– Это не делает его менее виновным. Он заслуживает петли.
Этьен Доле посмотрел на главного прево, задавая себе немой вопрос: «Какова цель этого разговора?»
– Вы можете, – продолжал Монклар, – смягчить свою судьбу и избежать сурового наказания.
Доле, все так же молча, поглядел на главного прево.
– Могу сказать вам, каким образом, – продолжал Монклар. Но прежде узнайте, что вас наверняка приговорят к смерти… Единственное, что мне пока неизвестно, так это просто повесят вас или же сожгут на костре.
Доле вздрогнул.
– Но вы могли бы жить, – быстро проговорил Монклар, – и даже получить свободу, если сделаете то, что я скажу…
– Говорите, месье.
– Ну вот… Человек, приходивший к вам, должен был свято верить в вас, не так ли? Заманите его снова средствами, которые я вам укажу, – и вы спасете свою жизнь ценой жизни Лантене…
Доле поднял взгляд на Монклара, спокойно и серьезно посмотрел на него и безо всякой злобы тихо сказал:
– Вы вызываете во мне жалость…
– Не принимаете?.. Хорошо. Хорошо… Придет час, когда вы пожалеете об этой минуте.
Главный прево в последний раз посмотрел на Этьена Доле. И в этом взгляде, вероятно, можно было уловить восхищение узником. Затем он с ледяной вежливостью откланялся.
LII. ЯД
На следующее утро после той ночи, когда произошла ужасная сцена между Франциском I и Мадлен Феррон, которую мы попытались описать, мэтр Рабле размышлял в своей столовой у пылающего очага.
«Несчастный Доле погиб. Скоро придет и моя очередь. Может быть, пришло время уехать из этой прекрасной страны Франции…»
Он поднялся и подошел к полуоткрытому окну.
– Хорошая страна, ей-богу! – с иронией в голосе заметил он. – Туманы, оголенные деревья, ветви которых трясутся и стучат под ветром. Уверен, что итальянское солнце не будет способствовать хроническому ревматизму… А то я так от него страдаю… Да и дышится здесь скверно…
Он закрыл окно и опять уселся у огня, подтащив к себе маленький столик, заваленный книгами.
– Бедный Доле! – прошептал он. – Решено!.. Еду!.. Когда? Э, черт возьми! Да как можно раньше… Хоть завтра!
В этот момент шум подъезжающей кареты заставил его вздрогнуть.
– Черт побери! – в сердцах выпалил он, откладывая гусиное перо, которое только что взял. – Неужели эта карета едет сюда?
Карета остановилась возле калитки… Рабле побледнел.
«Вот и всё! – подумал он. – Я слишком долго ждал… как Доле!»
В дверь постучали.
– Откройте, – сказал Рабле служанке безразличным голосом. – Откройте, моя милая, потому что то стучат от имени короля.
Служанка открыла дверь. В комнату вошел офицер.
– Мэтр Рабле, – сказал он, снимая шляпу, – я прибыл от имени его величества.
– Боже правый! – воскликнула служанка. – Да наш хозяин, оказывается, колдун! А я не хотела ему верить…
– Замолчи и убирайся к чертовой матери! – сказал Рабле. – Ты доведешь меня до виселицы, болтунья, со своими историями о колдовстве!.. Месье, я готов следовать за вами.
– Его величество будет доволен вашим согласием.
– Иду за вами.
Рабле накинул плащ и занял место в карете. Офицер поднялся за ним. Лошади рванули с места в галоп.
«Хорошенькое дельце! – подумал Рабле. – Меня арестовали… Выходит, я погиб».
Он забился в угол кареты и закрыл глаза, предаваясь отнюдь не утешительным размышлениям. Скучавший офицер напрасно пытался завязать разговор. Рабле отвечал раздраженным бурчанием. Наконец карета остановилась.
– Вот мы и в Лувре, – сказал офицер. – Проснитесь, мэтр.
– В Лувре! – вскрикнул ученый. – Вы уверены, что не в Бастилии или Консьержери? Или в Гран-Шатле?.. Да, ей-богу, это именно Лувр.
Но Рабле сразу же припомнил, что и в Лувре есть тюремные помещения. В эти каменные мешки сажают политических узников.
– О! – пробормотал он. – Значит, мой случай сложнее дела Доле!
Рабле провели по лестнице, по нескольким коридорам, и наконец, он остановился в приемной, заполненной придворными и гвардейцами. Все почтительно расступились, освобождая мэтру проход. Басиньяк, камердинер короля, заметил Рабле и поспешил навстречу.
– Идите, мэтр, идите скорее!
– Э! Что там еще случилось… черт побери!
Басиньяк не ответил и подтолкнул Рабле к кабинету короля. Он оказался перед Франциском I.
Прошлой ночью король вернулся в Лувр. Покинув Маладру, он вернулся в родную пристань никем не замеченный. Привыкший к подобным ночным экспедициям, король устраивал их так, чтобы никто не мог его увидеть: не потому что хотел спасти королевское достоинство… (он считал себя выше такого), а потому что пытался избежать вопросов герцогини д’Этамп, весьма ревнивой и подозрительной.
Итак, кроме интимных конфидентов короля, никто не знал секрета его амурных похождений. Вернувшись, Франциск посмотрел в зеркало и нашел себя очень бледным.
Постепенно он освобождался от суеверного страха…
«Нет, нет! – убеждал он себя. – Я имел дело не с призраком! Она была как никогда живой! А между тем, – содрогнулся король, – она несла в себе смерть!.. Как! Я отравлен! Значит, мой организм уже начал разрушаться, когда она произнесла свою чудовищную угрозу!..»
В Лувре находилось много врачей.
Но Франциск I не доверял ни одному из них.
Какое-то время он возбужденно ходил по кабинету, но в конце концов лег спать и забылся лихорадочным сном.
На рассвете он уже был на ногах и приказал срочно доставить во дворец мэтра Рабле.
«Если кто-то и может меня спасти, – подумал он, – то только он»[41].
– Сир! – объявился Рабле. – Вот я и прибыл по приказу Вашего Величества, хотя и удивлен честью, какую вы мне оказали, тем более что я вовсе не надеялся оказаться здесь…
– А чего же вы ожидали, мэтр?
– Я подумывал, что меня хотят присоединить к Этьену Доле, сир… Я вызываю такую же ненависть, как и мой несчастный друг, сир. Не удивительно, что я поверил: меня ждет такая же участь.
– О какой же это ненависти вы вздумали говорить?
– О ненависти иностранца, раздувающего среди нас ветер смерти. Месье де Лойола, без сомнения, человек почтенный, но чрезмерное усердие заносит его слишком далеко… Сир, не гневайтесь и позвольте мне говорить, потому что вы оказали мне честь, призвав меня… Честь, какой я давно не знавал.
Король почувствовал укор в его словах.
– Говорите, мой славный Рабле, – произнес он с той ласковостью в голосе, какая появлялась у него, когда собеседник был нужен ему, – говорите, не стесняйтесь
– Сир! – воскликнул Рабле, и в глазах его засветилась радость. – Если Ваше Величество говорит мне это от всего сердца, думаю, что мой бедный друг спасен…
– Значит, Доле ваш друг?
– Да, сир, – ответил философ с удивительной решительностью, – и я польщен этой дружбой почти так же, как королевским расположением…
– Мне кажется, мэтр, вы преувеличиваете!
– Нет, сир, потому что Ваше Величество разрешил мне говорить открыто. Итак, я сказал, что месье Лойола питает чрезвычайную ненависть к Этьену Доле. Чем вызвана эта ненависть? Тем, что Доле – ученый. Но, сир, справедливо ли наказывать человека только за то, что он слишком умен? В таком случае вашему величеству следовало бы опасаться!
Король улыбнулся комплименту, особенно ценному, потому что исходил он из уст Рабле.
– Нет никаких других претензий к Доле, – продолжал Рабле. – Что он сделал? У него нашли запрещенные книги? Библию, переведенную на французский язык? Но, сир, клянусь, что Доле не печатал этих книг, их ему тайно подложили из злобы и ненависти! Ах, сир! – продолжал Рабле, ободренный видимым расположением короля. – Ваше Величество слишком великодушен. Чтобы позволить совершиться такому преступлению. Пусть месье Лойола отправляется к себе на родину. Испания – страна мрачных философов и жестокой религии. Тогда как наша страна для нас – отчизна ясности, света. Мы не любим таких сложных и столь многозначных рассуждений. Никто во Франции не поймет, почему такая страшная беда обрушилась на Этьена Доле. Без него, сир, ваше правление потускнеет.
Рабле в эти минуты был прекрасен. Он отбросил маску язвительного веселья, столь привычную для него. Он знал, чем рискует, говоря с королем так открыто и смело, но глубокое дружеское чувство в Доле увлекало его.
– Успокойтесь, мэтр. Мы подумаем о сказанном вами…
– Сир, я вижу, что Ваше Величество взволнован. Догадываюсь, что он вынужден наказать Доле против своей воли и что испанский монах не внушает ему особой симпатии.
– А ведь это правда, черт побери!.. Эх, если бы он прибыл не по повелению римского папы…
– Сир! Спасите Доле!
– Ладно… там увидим.
– Сир, прошу вас, вспомните про помилование… Проявление милосердия – спонтанное движение сердца… Завтра, может быть, вы забудете о несчастном, изнывающем в глубоком каменном мешке только за то, что он не понравился посланцу иностранного суверена…
Рабле был необходим Франциску I.
Кроме того, мы должны сказать правду: король вовсе не питал ненависти к Доле и наконец он готов был при случае показать, что умеет вырваться из-под унизительной опеки Церкви.
Суммировав все эти обстоятельства, король слушал Рабле более чем благожелательно, чего не сделал бы в другое время.
– Посмотрим, мэтр, – сказал он. – Вы, выходцы из церковного сословия, знающие вероучение и упражняющиеся в изучении догм, вы должны лучше понимать этого человека… Что вы на это ответите?