– Моя дочь! – проговорил он так тихо, что никто и не услышал этих слов.
– Сир! – сказала Жилет слегка дрогнувшим голосом. – Мне неизвестна причина, по которой вы меня преследуете… Жду ваших разъяснений.
Глубочайшая тишина воцарилась в зале. Окруженный солдатами Доле удивленно посмотрел на девушку… Что же касается короля, то он то бледнел, то краснел попеременно.
– Дитя мое, – пробормотал он наконец, – даю вам слово дворянина, даю королевское слово, что вас будут уважать, что ни одного обидного слова или жеста… Жилет, необходимо, чтобы вы переехали в Лувр!
И вдруг в его голове зародилась порочная задумка:
– Либо вы переезжаете в Лувр, либо мэтр Доле отправляется в Бастилию… Выбирайте!
– Сир! Сир! – закричал Доле. – Вы злоупотребляете невинностью этого ребенка. Это гнусно!
– Молчите! Или, клянусь Небом, придет ваш последний час, мэтр Доле!.. Мое терпение на исходе!
– Сир, одно только слово! – вскрикнула Жилет, проскользнув между солдатами. – Я последую за вами, если только вы помилуете этого отважного человека, который в эту роковую минуту захотел стать отцом для девушки, у которой нет отца!
При этих словах Франциск I, ни на мгновение не выпускавший Жилет из виду, вздрогнул и побледнел.
– …Для девушки, у которой нет отца! – повторил он.
По знаку короля солдаты отошли от Этьена Доле. Монарх сделал несколько шагов и взял Жилет за руку. Девушка вздрогнула, скорее даже испуганно дернулась.
– Дитя мое, – сказал король, выделяя интонацией это словосочетание, и при этом королевский голос странным образом дрожал, – дитя мое, значит, я вам внушаю страх?.. Оставьте сомнения, прошу вас… В моем королевском слове еще никто до сих пор не сомневался!
– Сир, я последую за вами! – твердо сказала девушка.
Печатник хотел было вмешаться в последний раз, но король уже подхватил девушку под руку и вышел за порог дома.
– Это подлость! – сжав кулаки, бросил ему вслед Доле.
VIII. Два отца
Следующим утром дверь просторного, роскошного кабинета, в котором Франциск I обычно принимал придворных, не открывалась. Король над чем-то размышлял.
Между тем по Лувру ходили странные слухи…
Рассказывали, что ночью в Лувр привели ослепительно красивую юную девушку, что разбудили фрейлин и выделили в распоряжение незнакомки апартаменты…
Кое-кто со смехом встречал эту новость, задавая встречный вопрос: «Что об этом думает мадам герцогиня д’Этамп, официальная фаворитка французского короля?» Другие только покачивали важно головами… Поговаривали, что король очень изменился… Случилось нечто необычное: король совсем не ложился спать. Месье де Басиньяк, королевский камердинер, провел ночь в передней, тщетно ожидая приказаний его величества.
На рассвете король вернулся в свой кабинет и запретил себя беспокоить. Монарх приблизился к камину, в котором ярко пылал огонь, протянул руку к огню, как делают сильно озябшие люди. Временами он просто дрожал.
Король выглядел мрачным, задумчивым и глухо цедил сквозь зубы:
– Это моя дочь!.. Моя дочь!..
На его бледном лице появилось какое-то странное изумленное выражение, представлявшее смесь гнева и ужаса…
Внезапно король позвонил… В кабинет поспешно вошел Басиньяк.
– Позовите-ка моего шута, – спокойно сказал Франциск. – Пусть его доставят через час. А еще позовите хранителя королевской печати…
Пять минут спустя хранитель печати стоял перед королем.
– Месье, – сказал король, – подготовьте и принесите мне на подпись грамоты, жалующие дворянство, на имя…
Он остановился, задумался, прошелся по кабинету своей подпрыгивающей походкой… Молчание продолжалось долгих десять минут, после чего король решительно заговорил:
– Для мадемуазель Жилет Шантели… Я даю ей титул герцогини… в ожидании… Поставьте в грамоте, что я передаю ей земли моего домена в Фонтенбло… Идите, месье!
Хранитель печати вышел, не говоря ни слова, и сразу же новость об этом странном приказании распространилась по Лувру, словно облако пыли.
Король облегченно вздохнул.
Потом он вернулся к огню и погрузился в напряженные размышления, потеряв счет времени… Резкий голос вывел его из задумчивости:
– Сир, вы посылали за мной… Я пришел.
– Кто это пришел?.. Кто смеет говорить без моего позволения?
Он обернулся и застыл в изумлении: перед ним стоял Трибуле.
– Это ты, шут!
– Нет, сир! Перед вами стоит человек, который больше не служит шутом у короля… Перед вами – Флёриаль[9], почтенный подданный, пришедший сюда, чтобы требовать правосудия…
Король с глубоким изумлением окинул взглядом Трибуле.
А тот был неузнаваем. В комнате, которая была у него в Лувре, он скинул свой шутовской наряд, оделся как зажиточный буржуа, носящий траур: верхнее платье из черного драпа, бархатный камзол, черная шапочка, которую он держал в руках, подчеркивали устрашающую бледность его лица… Болезненное спокойствие заменило маску едкой иронии, к которой так привык король. Резкий голос шута стал ниже. Трибуле держался прямо и твердо. Едва ли кто-нибудь догадался бы теперь о его кривом плече.
– Шут, – сказал король, презрительно усмехнувшись по своему обыкновению, – шут, я прощаю тебе вчерашнюю выходку, однако при одном условии: ты прекратишь разыгрывать это фарс… Ступай, шут, одевайся в свой привычный наряд и сразу же возвращайся сюда… Ты должен развлечь меня… Мне что-то скучно в это утро…
Трибуле, не сдавая позиций, опустил глаза и спросил:
– Сир, что вы сделали с моей дочерью Жилет?
В мгновение ока король вскочил.
Он грубо сжал предплечья Трибуле.
– Жалкий безумец! – пролепетал он почти неразборчиво. – Ты сказал… Повтори… Ты осмелился сказать!
– Сир, – пришедший в отчаяние отец уже не представлял границ своей смелости. – Я спросил, сир, что вы сделали с моей дочерью Жилет?
Король в бешенстве встряхнул шута.
– Жалкий шут, голова твоя станет добычей палача, – сказал король, – если кто-то еще когда-нибудь услышит то, что сейчас мне сказал!
– Сир! Я хочу видеть своего ребенка!
Трибуле настаивал… Тогда король добавил тише, но внушительнее:
– Ты лжешь! Лжешь! Жилет не может быть дочерью шута!
– Почему же, сир? Почему? – спросил Трибуле.
– Да потому что она королевская дочь! Слышишь ты это, ничтожество?.. Потому что она… моя дочь!
Трибуле покачнулся, у него закружилась голова. Несказанная радость и безумная смертельная боль – эти два чувства в одну секунду перемешались в его неуравновешенной душе.
Радость!.. К Жилет будут относиться с почтением. Жилет осталась невинной, потому что король, ее похититель, оказался ее отцом!
Боль!.. Жилет больше не его дочь… Ее отец – Франциск I.
И радость, которая было охватила его в первую минуту, почти сразу же угасла.
Он упал на колени, ударившись о паркет.
– Сир! О, сир! Да благословит вас небо! Вы так благородно и великодушно дали мне знать, что мое дитя… мой бедный ангел…осталось незапятнанным, что ее не оскорбили1 Она непорочна… Ах, не могу продолжать от избытка радости! Этого мне достаточно! Благословляю вас, сир! Как я был глуп! Я поверил, что мимолетный каприз, проходящая страсть толкнули короля в моей дочке! Это было бы так естественно! Не так ли? Она чиста! Значит, не плотское желание привлекло королевский взор! Спасена! Ах, сир! Да от такой радости и умереть можно!
Трибуле всхлипнул.
Король помрачнел и невольно вздрогнул при упоминании о его страсти, о его капризе! Он молча глядел на Трибуле, распростершегося у его ног, тогда как несчастный шут продолжал:
– Дочь короля! Черт побери! Можно ли в этом усомниться! Она так прекрасна… Не хватает только короны на голове! А такие прекрасные золотистые волосы… Мадемуазель, верите ли вы, что они засверкают новым блеском в уборе из жемчугов и бриллиантов! Вы – королевская дочь! Ах! Что вы скажете на это?.. Вы представляли себя бедной потерянной девушкой, которую в свое время подобрал буржуа среднего достатка. Ладно, хватит об этом, мадемуазель!.. Вы королевская дочь!..
– Поднимайся, шут! – произнес король.
Жестокая боль пронзила сердце Трибуле.
Пропала вся радость! Глубокая, сверхъестественная радость!
И разум его с ужасающей ясностью вдруг осознал: Жилет – королевская дочь, а он – королевский шут!
Он поднялся и стал следить за Франциском, подпрыгивающей походкой кружившим по комнате, заложив руки за спину и опустив голову.
– Расскажи мне всё, – попросил наконец король. – Всё! Не упусти ни малейшей детали!.. Где, когда и как ты узнал ее?
– Вот что, сир! – начал скороговоркой Трибуле. – Вы помните Мант? Однажды, десять лет назад, вы проезжали этот город. Я сказал какую-то дерзость… Не помню уж, какую… Дело было на улице возле старого заброшенного порта. Там оставались две большие цепи… И вы, сир, решили наказать меня и одновременно позабавиться. Вы приказали приковать меня к этим цепям и оставить на пару дней… Помните такое, сир?.. Я не забуду этого до конца своих дней… Благословен будь тот день, когда вы приказали посадить меня на цепь в Манте, возле старого порта! Весь город ходил смотреть на меня. Горожане осыпали наказанного шута насмешками… Вы помните это, сир?
– Дальше! – бросил Франциск.
– Итак, я сидел на цепи, сир… О! Я не жаловался, потому что вы были тысячу раз правы… Весь город прошел мимо меня… Смертельная печаль охватила меня… А люди смеялись… Мальчишки обзывали меня, швыряли в меня камнями… Посмотрите-ка, сир, у меня до сих пор сохранился шрам… Вот здесь, над правой бровью… След одного из камней.
Трибуле пальцем указал на шрам. Лицо короля оставалось непроницаемым.
– Счастливая рана! Это я говорю теперь, сир… Помню еще, как одна очень красивая женщина натравила на меня свою собаку… Собака остановилась передо мной и грозно зарычала… Я посмотрел ей в глаза, и тогда… она лизнула мне руки, сир!.. Красивая женщина ее побила… Бедное животное!