А что было после? Прощальная вечеринка в зимнем лесу, инициатором которой выступил Вадим, его странная манипуляция с билетами, и именно в Новосибирске меня едва не накрывает какая-то братва, ведомая лопоухим сержантом.
Вадим, Вадим, Вадим… Везде Пащенко.
Шилкова «валят» не по нужде великой. Шилкова конкретно «вешают» на меня.
Но если бы все эти гадости делал Вадим Пащенко, то Рольф был бы уже далеко-далеко, а я – глубоко-глубоко. Да я и без этих выкладок поверить не могу, что меня предает друг, полгода назад спасший от смерти!
Именно в промежуток между вселением меня в явочную квартиру РУБОП и убийством Шилкова и было получено то сволочное разрешение меня травить, как мелкого хулигана. Об истинной ценности Рольфа-Маркуса знали лишь Виолетта Штефаниц, Гурон, Вадим и я.
– Вот и все, Антон Струге, – прошептал я, стряхивая снег с носка своего ботинка. – Ты в полном тупике.
Что делать дальше? Несмотря на слепую уверенность в преданности Вадима, червь сомнения заполз мне под кожу. Опереться на того же Лукина? Бред! Опять сказать Саше: «Ты жди, сколько сможешь», – и исчезнуть вместе с псом? Вернуть собаку Штефаниц? И после всего остаться в полном идиотском положении, да еще и почти с доказанной «мокрухой» на шее? Предать Рольфа? Вот это существо, которое сидит рядом и не сводит с меня глаз?
А вот вам – именем Закона! Вот – именем Российской Федерации!! А вот – обжалование приговора!!!
Оставив в покое рукав своей дубленки, я смущенно посмотрел по сторонам. Слава богу, рядом никто не проходил.
Рольфа вы моего захотели?! Только СУДЬЯ мешал мне сейчас впасть в ярость. Ждете все моего решения? Так я объявляю его: ПРИГОВОР ОСТАВИТЬ В СИЛЕ.
Часть втораяЧем ночь темней, тем ярче звезды
Глава 1
Когда я впервые, почти девять лет назад, пришел работать в Центральный суд, многое мне казалось необычным с точки зрения человека «несудейского». Мой мудрый наставник, председатель суда Анастасия Макаровна Лощакова, прекрасно знала, что больше всего сейчас нужно молодому судье. Кем бы ты ни был до того, как тебя назначили судьей, – работником прокуратуры, следствия, юридической службы, ты никогда с ходу не обретешь всего того, чем должен обладать настоящий СУДЬЯ. Я даже когда подписываю документы, слово «судья» так и пишу – СУДЬЯ. Все буквы – заглавные. С этого начала мое невидимое для посторонних глаз воспитание Анастасия Макаровна.
– Тебя никто за это не осудит, – говорила она, – зато ты сам всегда будешь помнить, КТО ТЫ.
Именно она объяснила мне простую истину – невозможно стать СУДЬЕЙ идеальным. И выражение «без права на ошибку» в данном контексте утрачивает смысл. Ни в одном из законов других ведомств нет предусмотренного права на ошибку. И только в Законе о статусе судей такое право есть. «Судья не может быть привлечен к ответственности за выраженное им при осуществлении правосудия мнение и принятое решение». Если, конечно, приговором суда не будет установлена его виновность в преступном злоупотреблении.
– Запомни, Антон, – говорила мне она, – для служащих других ветвей власти это естественно, поэтому акцент не делается. Но могут за ошибку так по башке врезать, что звезды будут сыпаться, как бенгальские огни. Тебе дано право ошибиться и сделать неверный шаг. Просто не будь сволочью, сынок.
Как просто и как сложно… не быть сволочью. Слишком большая возможность для того, чтобы ей быть и не получить по башке.
ПРОСТО НЕ БУДЬ СВОЛОЧЬЮ.
В любом другом ведомстве за твою продажность разорвут, как порешат. А в суде для того, чтобы это сделать, нужно решение самого суда. А просто ли это сделать – доказать судье, что он – СВОЛОЧЬ? Я знаю, что непросто.
Я постоянно повторяю слово «сволочь», потому что, задыхаясь, поднимаю на седьмой этаж на руках больного Рольфа. Я постоянно твержу:
– Сволочь… Сволочь…
Потому что если бы не было этой санкции Председателя Облсуда Лукина, такого же судьи, как и я, то мне не нужно было бы скрываться от «правосудия» в лице Ступицына. Не было бы этого «мокряка», повешенного на меня. С Гуроном и этой соской из рода Штефаниц я разобрался бы сам, не выезжая из города. Мой пес бы сейчас не болел. Он лежал бы около горячей батареи, пил теплое молоко и набирался сил после этого «противоэнтеритного» укола в клинике. Привили собаку, суки… Сколько же ты получил, Лукин, за то, чтобы мой пес болел, а у меня не было ни средств, ни места для его лечения? Сколько тебе, сволочь, дали за то, чтобы я страдал? Сколько ты получил за кровь Шилкова?
В Новосибирске я разыскал своего старого друга – Алексея Холкина. Он, как и я, судья в одном из районных судов. Только его не постигли, как меня, перипетии преследования, смещения и перевода из разряда федеральных судей – в мировые. И вот сейчас, выслушав в сокращенном варианте с опущением элементов криминала мою историю, Леша тут же дал мне ключи от квартиры, сунул в карман несколько купюр и отправил к себе домой. Слава богу, жена и дети у него гостевали в другой области у родственников. Им только моего Рольфа со слюнявой мордой да всклокоченной шерстью не хватало.
Наконец-то… Седьмой этаж. Лифты работают, как и в Тернове – не работают. Мать их…
Моя дубленка была перепачкана фекалиями и липкой слюной пса. Недолго думая, я захлопнул ногой дверь, положил Рольфа у порога и бросился к телефону. Единственный, кто меня сейчас интересовал, был врач-ветеринар…
– Чума плотоядных. Она же – чумка. – «Лепила» поднялся от Рольфа и стянул медицинские перчатки. – Видите, из носа слизистые выделения и гнойные истечения. Положительно, чума.
От прозвучавшего диагноза и мерзкого треска резины у меня побежали по спине мурашки. Для меня это был ПРИГОВОР, а не диагноз. Сам ты чума, Пирогов хренов!
– Он жить будет? Жить, говорю, будет?! Нет?! – Я вперил взгляд в мужика в очках. Я едва сдерживал дрожь в руках. Под моими ногами лежал и умирал Рольф!
– Кгичать, конечно, не нужно. Кгичать мы все умеем. – Ветеринар ужасно картавил, но веселья это у меня сейчас не вызывало. – Чумка – болезнь, конечно, стгашная, если запоздалая. Животное кгепкое, пги пгавильном уходе чегез тги-четыге дня встанет на ноги. Вы успели.
С этой минуты я должен: вкалывать «но-шпу», «баралгин», всовывать в пасть «смекту», «супрастин». А также содержать Рольфа в темном углу, потому что у него сейчас светобоязнь.
– А лучше всего, – посоветовал «вгач», – дайте ему полстакана водки. Чегез вогонку влейте.
Я опешил.
– Может, еще – пару дорожек кокаина через «пятак»?
– Шутить, конечно, мы все умеем. – Врач пошел к выходу. – Но если вы безггамотный от пгигоды в медицинском плане, то лучше следовать гекомендациям специалистов. Честь имею.
Я остался один на один с больным другом.
И не отходил от него трое суток. Кипятил молоко, делал уколы, вытирал морду. Через три дня, как и обещал врач, Рольф стал подниматься на лапы. Его уже не била эта отвратительная дрожь, пес перестал бояться света. На четвертый день я вывел его на улицу. Он сидел, держа лодочкой над головой еще не окрепшие уши и смотрел на меня. Он словно винил меня за свою боль и неопрятный внешний вид.
Ничего, Рольф, все будет в порядке…
Я слепил маленький снежок и бросил в щенка «парашютиком». Он вскочил, попытался игриво мотнуть головой, что у него получилось довольно смешно, и вяло подошел ко мне.
Болезнь ушла.
Глава 2
В этот же день я потерял связь с Сашей. Я звонил ей в гостиничный номер, в Москву. Помня обещание вернуться раньше, каждые полчаса тревожил номер телефона ее квартиры в Тернове. Сейчас мое ментальное состояние было сродни тому, когда я ехал с Рольфом в поезде. Глупая, ненужная, бесчувственная качка, когда не хочется ничего делать. Голова не работает, организм замер. За два дня до того, как пес выздоровел, и за час до прихода с работы Алексея Холкина я набрал номер служебного телефона Пащенко.
– Антон?! Черт тебя побери! Куда пропал?! Я же сказал – сразу дай знать о себе!..
Далее шло длинное, изысканное, идиоматическое выражение.
Когда он иссяк и я почувствовал, что он приготовился к новому штурму, теперь уже – информационному, я вмешался:
– Вадим, у меня слишком много проблем. И все они начинаются с фамилии «Пащенко». Я признаюсь честно: кроме того, что меня подставил Лукин, я совершенно ничего не понимаю. У меня на руках едва не умер Рольф. Возвратиться мне в Тернов, Вадим? Или еще какую умную вещь подскажешь? С двойными билетами, с потерей удостоверения? Что происходит, друг?
На другом конце связи послышался вздох. То ли облегчения, то ли обреченности. Расстояние ретушировало оттенки чувств. Однако пауза была. А по сему – темна вода в облацех! Оставалось выяснить, что из того, о чем я размышлял, – правда, а что – паранойя. Хотя паранойей мне казалось все.
– АНТОН, ОТДАЙ ЧЁРТОВУ СОБАКУ.
Вадим, Вадим…
За долгие годы дружбы мы научились понимать друг друга с полуслова. С полужеста. А ты – так откровенно… «Отдай чертову собаку». И этот вздох… Дальше можешь ничего не говорить. Ты в курсе всего, Вадим.
Я повесил трубку. Теперь, без Пащенко, мне трудней во сто крат. Я предан вокруг. Всего одна ложка сахара заставила засахариться и встать колом, превратиться в неудобоваримое месиво то, что нарабатывалось годами. Взаимопонимание и дружба.
Почувствовав себя в западне, мой мозг стал совершать диковинные, многомиллионные операции в секунду. Передо мной поплыла кухня Холкина. Информация выбрасывалась на экран моего сознания телеграммными выкладками.
Первое. В розыск меня не выставят, потому что я не допрошен по убийству официально.
Второе. Меня «повели» сразу после моего отъезда из Тернова.
И тут.
Черт меня побери…
Почему я раньше не сказал себе эту фразу: «МЕНЯ ПОВЕЛИ СРАЗУ ПОСЛЕ ОТЪЕЗДА ИЗ ТЕРНОВА»?!
Может быть, я ее и говорил, но она прозвучала для меня ясно только сейчас!