Материальные потери галактической инфраструктуры человечества в этом квадранте после такого придётся восстанавливать ещё сотню лет, если не больше, не говоря уже об угрозе целостности Цепи в целом.
Нет, так рисковать не стал бы даже самый безумный флотский, сколько ни называй его мятежником.
— Да уж, проходной двор, вчера очередная делегация прибыла. Ты не поверишь, откуда.
— Ну почему же не поверю. Имайн?
Чимпан обиженно скривился.
— Мог бы и подыграть, старшой.
— Мог бы, — пожал плечами Даффи и снова широко зевнул, — и что на это сказал наш Судья?
— А ничего не сказал, ты же его знаешь, он как сел просматривать записи того рейда, так с тех пор из своей каюты и носа не кажет.
«Каюта». Судью тоже на борт доставили тайными тропами. На роль каюты ему достался пустой бокс на втором госпитальном уровне. С санузлом, виртреалом и матрасом на полу. Вот и все удобства. Но Судью это ничуть не смущало, тот продолжал копаться в архивных записях.
— Чую я, если и когда он всё-таки выберется из этих завалов, будет нам работёнка. Мужик основательный, старой школы. Этот если что отыщет, дело будет верное.
Чимпан с сомнением шмыгнул носом, но спорить не стал. В команде Судью ценили за молчаливость и вескость суждений.
— Ладно, пошёл я, делов полон рот.
— Стоять.
Чимпан команды послушался и замер вполоборота.
Что-то вокруг них изменилось.
К равномерному гулу станции с годами привыкаешь, временами его вовсе не замечая.
Внутри двух гигантских скрещенных лунных серпов постоянно что-то двигалось, скрежетало, гудело, царапало, трещало и искрило, создавая в итоге непрерывный звуковой фон вроде грохочущего у тебя за спиной водопада.
Но с водопадом ничего не случилось. Он звучал как обычно.
Тогда что не так?
— Саркофаг.
Оба машинально обернулись в сторону эрвэ-панели.
Отсчёт. Тиканье обратного отсчёта, к которому они также уже успели привыкнуть за последние полгода, оборвалось.
В гробовом молчании Даффи и Чимпан сверлили взглядом медленно, как в плохом кино поднимающуюся крышку.
Саркофаг был готов выпустить своего пленника.
— Чимпан, собирай всех, сроч… — начал, было, Даффи, но осёкся.
Что-то не так.
Да, к чертям космачьим, всё не так.
Из глубины саркофага показалась кукольная детская головка.
Но глаза на этом лице светились отнюдь не детской яростью.
— Где посланник?
Даффи и Чимпан молчали, не зная, что ответить.
— Я повторяю вопрос. Где, тьма вас побери, сейчас посланник?!
______________________
Бертран Артур Уильям Рассел — британский философ, логик и математик. Внёс значительный вклад в математическую логику, историю философии и теорию познания.
Леонард Сасскинд — американский физик-теоретик, один из создателей теории струн.
Эдвард Виттен — американский физик-теоретик. Один из ведущих исследователей квантовой теории поля и теории струн, обобщил различные её варианты в единой М-теории.
Глава I. Запутанность (часть 9)
Моя внутренняя сущность продолжала упорно сопротивляться тому эмоциональному фону, что вольно или невольно оказывал влияние на принимаемые мной решения.
Хоть я по-прежнему мнил себя человеком, не желая отделять собственный путь от пути моего народа, искра, сидевшая во мне, настойчиво твердила: я не таков, моя собственная биологическая природа есть лишь комплекс заблуждений, пустое самовнушение, долженствующее утешить меня тем сомнительным фактом, что неискоренимая, записанная на скрижалях вечности память делает меня мной.
Да, ни одно из этих воспоминаний не принадлежало той искре. И каждый миг прожитой мной жизни, с самого рождения и до текущего горького момента, относился исключительно ко мне лично, существу из плоти и крови, биологической особи вида хомо сапиенс, пусть и сменившей уже трёх последовательных носителей.
Ничто из известного мне об этой вселенной не было плодом знаний или продуктом размышлений моей искры. Я не был ею ни в малейшей степени, сколько ни относи мои неизмеримые силы и мои непрошенные таланты на неё, неощутимую и неизбывную.
Однако без искры я тотчас бы перестал быть собой. Воином, Избранным человечества, неотъемлемой частью Конклава, той единственной силы, что в начале четвёртого тысячелетия продолжала вести мою расу вперёд, указывая ей путь в черноте космоса.
Лишь благодаря ей я был способен исполнять свою роль в этом мире.
Подозревала ли она об этом, хотя бы и в малой степени?
Горькая дилемма больцмановского мозга, порождения бесконечных флуктуаций космических полей, выбитых в пустое пространство Войда ещё на заре формирования первых звёздных скоплений и с тех пор свободно колышущихся там, посреди межгалактического ничто. За миллиарды лет свёртки замкнутых на себя колебаний угасли, рассеялись или были поглощены случайными сгустками барионной материи. Но гигапарсеки расстояний и миллиарды лет отбора всё-таки оставили после себя те считанные единицы плазмоидов, что были способны накапливать рассеянную энергию расширяющейся пустоты, научившихся со временем понижать локальную энтропию физического вакуума, а впоследствии и выживать в сильных гравитационных и электромагнитных полях внутренних галактических систем.
Так родились совершенные созерцающие машины, сотканные из резонансов полевых структур, что были способны к познанию этой вселенной настолько же полному, сколь и бесцельному.
Моё собственное сознание, породнившись с искрой, моя собственная память, отпечатанная в самой её физической структуре, мои собственные эмоции, порождения биологической природы живого существа — для неё это всё было не более чем мороком, наваждением, грёзами несущественных наслоений поверх вечной самоуглублённой природы больцмановского стохастического процесса, лишь по недоразумению принимаемого сторонними наблюдателями за разумное существо.
Оно было могучим, почти неуничтожимым, невероятно способным к логическим построениям, но оно не было разумным, поскольку оставалось солипсически замкнуто на себя. Для него вся Вселенная была его частью, а то, что таковой частью по какой-то причине не значилось, как бы в итоге и не существовало вовсе.
Целеполаганием, в высшей степени свободой воли в нашем тандеме обладал лишь я.
Для моей же искры мои страхи, мои планы и мои воспоминания были лишь такой же частью заключающей нас в себе ледяной пустоты, как эти звёзды или эти галактики.
Ей было всё равно, что будет завтра. Ей было всё равно, что было вчера. Она с трудом отличала мои «завтра» и мои же «вчера». Ей не было никакого дела до остального человечества. Она даже не была озабочена вопросами нашего с ней совместного выживания. Во время череды прыжков Века Вне, когда мы искали для человечества новый дом, погибли многие из нас, Избранных, но наши искры ничуть не жалели своих собратьев, оставшихся там, в межзвёздной пустоте. Миллиарды лет полного одиночества были для них совершенно равносильны и равноценны сотням лет тут, в тесноте Барьера.
Я привык к тому, что мою искру вообще ничто не способно обеспокоить или заинтересовать. Она уже видела всё. Она не ждала ничего сверх. Даже сам наш с ней странный симбиоз был лишь ещё одной данью её величеству случайности, невозможным совпадением, глупым стечением обстоятельств. Некогда мигрирующая группа плазмоидов была захвачена гравитационным колодцем старой спиральной галактики, надолго застряв на его дальней периферии в неприметной системе стабильного жёлтого карлика, обладающего ничем не примечательной каменистой планетой. Миллиарды лет спустя их совместный труд привёл к формированию мета-сознания Матери, такого же самосозерцающего и безэмоционального. К несчастью, эта планета однажды обзавелась разумной жизнью, в итоге не только угодившей в неосознанный симбиоз с плазмоидами, но и погубившей Мать.
Так родились мы, Избранные, осколки былого величия. Родились, чтобы отправиться вновь покорять пустоту пространства. Точнее, таковы были планы человечества, а что думали себе наши молчаливые искры, не знал никто из нас, да и не мог знать, поскольку мысли их были далеки от вербализуемого внутреннего диалога на любом из доступных нашему пониманию языков.
Искры попросту лицезрели происходящее, не давая ему оценок и лишь строя внутри себя бесконечные модели наблюдаемых событий. Я не был бы удивлён, если бы моя искра предъявила мне однажды логичный математический закон, которому подчиняется и моё сознание, и мои страхи, и переполняющая меня ярость.
Так работал наш односторонний симбиоз. Пока я боролся за будущее человечества, моя искра стояла в стороне, позволяя использовать свою силу, но не вмешиваясь в мои решения.
Впрочем, нет.
Было одно исключение.
Началось всё ещё там, на Старой Терре. В самом конце, когда уже погибла Мать, и когда самозванные спасители осадили гало-орбиту Муны.
Ромул и его Соратники вели затяжные переговоры с Симахом Нуари, позволившие в итоге добиться возведения Цепи. Но искры — и моя, и все другие, всё своё внимание переключили в тот момент совсем на другое.
На крошечный осколок чего-то чужого. Более чужого, чем искры Избранных иной расы, прибывшей к нам через межгалактическую пустоту войда. Все на свете искры, как есть порождения больцмановского процесса, во многом были подобны друг другу, если не сказать идентичны.
Но на этот раз искры почувствовали нечто иное. Нечто небывалое. Нечто, перед ними ранее не проявлявшееся за все миллиарды прошедших лет.
Они почувствовали, осознали, запомнили и принялись делать то, для чего появились на свет. Строить больцмановскую модель.
Но не сумели завершить этот процесс.
Это было сродни удивлению. Впервые я почувствовал нечто вроде эмоции своей искры.
И с тех пор, за все без малого шесть минувших столетий, искры будто отдалились от нас. Мы остались наедине с нашими новыми силами. А потом я и вовсе остался один. После завершения Бойни Тысячелетия наш Конклав фактически распался, рассыпавшись по уголкам утлой человеческой вселенной, упрятанной внутри Барьера, Первый исчез, Хранители пропали, Соратники оставили свой народ.