Её замкнутые на огненные недра ближайших красных сверхгигантов якоря накопителей запитывали эксаваттами мощности все сто двадцать рёбер Цепи, дабы те натянутой на сотни квадратных парсек энергетической мембраной принимали на себя всё статистическое давление извне, оберегая тем самым внутренние системы от угрозы. Это было похоже на отчаянное балансирование на краю пропасти в такт колебаниям высших гармоник некоего пан-комического музыкального инструмента, особенно в моменты прохождения через Ворота очередных конвоев или пришествия извне посланий из бездны. Точнее, не так. Вся кажущаяся стабильность титанического додекаэдра всё это время оставалась не более чем мороком, галлюцинацией, ошибкой расфокусированного зрения, не подозревающего, где тут кроется подвох.
Но опытный глаз всё видел.
Эти отчаянные попытки бороться с резонансами случайных гравитационных волн, дошедших до нас через межгалактические бездны, какофонией ангармонического фона из недр галактического ядра, упругого давления заметаемой массы тёмной материи галактического гало и наконец ударными волнами джетов далёких квазаров — все они были проблемой для математических моделей, но в итоге с ними Цепь справлялась.
Трещала, скрипела, теряла и восстанавливала гармоники, её постоянно сносило куда-то вместе со Шпорой Ориона, однако проблема стабильности Фронтира лежала куда глубже и оставалась куда неразрешимей.
Катаклизм всегда начинался издалека. Вспыхивала поблизости случайная килонова, сливалась пара неучтённых реликтовых чёрных дыр вблизи одного из рёбер Цепи, по облаку межзвёздного водорода проходила излишне плотная ударная волна — да, по сути, в окружающем космическом зоопарке в любой миг могло случиться буквально что угодно, достаточно локальное, чтобы никто вне предложенных обстоятельств даже не обратил на подобное событие ни малейшего внимания.
Но для потери прочности этого было достаточно.
Импульсная перегрузка, отчаянные попытки систем стабилизировать мощность, срыв канала, ещё один, попытки погасить паразитные резонансы вне расчётных моделей приводят лишь к усугублению дисбаланса. И вот благородные обводы правильных пятигранников начинают плыть, нарушая симметрию гиперсфер. Управляющие бакены Цепи уже забыли про ту мелкую, незначительную проблему, с которой всё началось. Теперь шла борьба не за безопасность прохода конвоев, а за живучесть самого Барьера.
Беда не в том, что он сам разрушится. То, что было возведено усилиями героических экипажей двенадцати ковчегов Века Вне, вполне может быть восстановлено теперь, почти половину террианского тысячелетия спустя. Подумаешь, снова некоторое время придётся помучиться пассивными прыжками. Когда-то человечеству и этого хватало за глаза, если не думать о неснижаемой смертности по время подобных перемещений.
Нет, беда состояла в другом.
Тот статистический перекос, что всё это время купировался Барьером, будет неминуемо обращён вспять ещё на первых фазах дисбалансного каскада обрушения.
Живой, трепещущий четырёхмерный додекаэдр ещё не потерял односвязность граней, его пульсирующее, филигранное вращение ещё не обратилось цепной реакцией саморазрушения, но эхо-импульсы уже пробудились.
Сначала лёгким голубым черенковским1 свечением, но вскоре уже и ударными волнами эрапционных протуберанцев. Вывернутая наизнанку огненная стена файервола принялась стремительно опорожнять своё иномировое нутро, возвращая человечеству былые долги. Волна за волной перегретая кварк-глюонная плазма эхо-импульсов горячим приветом из ранних эпох этой вселенной стала прорываться за некогда обманчиво-безопасные пределы в глубинах Фронтира, пожирая всё на своём пути подобно своеобразной гиперновы наоборот.
Паразитная материя угрозы рвалась не от центра в пространство, обогащая звёздные облака будущих поколений трансуранами, но напротив, барраж методично и расчётливо диссипировал особым образом запутанными суперсимметричными квантами всякую структуру попавшей под удар материи в поражаемых областях пространства.
Этот процесс, единожды начавшись, всегда завершался одинаково.
Сначала гибли пытающиеся противостоять угрозе крафты, капитанам которых не хватало ума сразу же, пока оставались нескомпрометированные каналы ухода, убраться с дороги того, что им было неподвластно.
Потом начинали гибнуть населённые миры, вблизи звёздных систем которых и была сильнее всего дисбалансирована глобальная статистика пространства.
Человечество, запертое внутри Барьера, парадоксальным образом от этого лишь сильнее стремилось покинуть системы, по которым их без спросу раскидала судьба предков-покорителей Вселенной.
И вот теперь за все эти безудержные прыжки туда-сюда приходилось расплачиваться.
Перемолотые в железо-кремниевую пыль миры.
Распылённые ударными волнами звёзды.
Распавшиеся на атомы корабли.
Стёртая до основания цивилизация.
И поверх этого продолжает спокойно покачиваться всё-таки стабилизировавшаяся Цепь из ста двадцати граней космического гипердодекаэдра. Глупый памятник человеческой недальновидности.
Симуляция завершена.
Профессор Танабэ в ярости принялся трясти головой, пока картинка окончательно не растаяла, оставив после себя лишь голые белые стены аудиторного комплекса.
— Что пробовали на этот раз, профессор?
Танабэ постарался как можно незаметнее выдохнуть, придав своему сухощавому лицу приличествующее его должности на кафедре хладнокровное выражение и лишь затем обернувшись на голос. Разумеется, доктор Накагава, принесла нелёгкая.
— Вас, доктор, только за смертью посылать.
Накагава поспешил угодливо поклониться, но ухмылку прятать особо не старался.
— Задачки вы задаёте хитрые, профессор, не всякому такое и поручишь. Аспиранты мои трое суток по всему информаторию без перерыва на какао рылись.
Да как же, «рылись» они. Наверняка в хёкки себе резались, а за них квол тупоумный рылся. Но спасибо и на этом.
— И каков результат сих изысканий?
— Если вкратце, ничего утешительного. Судите сами.
Файл послушно развернулся. Да уж.
Это и правда были «глубинные бомбы», причём судя по сигнатурам, наши, родименькие. За авторством группы доктора Ламарка. Есть, знаете ли, один нюанс в тау-нейтринном спектре, один едва заметный предательский пик резонанса.
Вот вы дел натворили…
— Не прокомментируете, профессор, и что же это всё означает?
Но Танабэ поспешил уйти от ответа:
— Мне нужно сперва перепроверить расчёты, всё будет на следующем собрании кафедры, слишком чувствительный вопрос, не хотелось бы ставить коллег в неловкое положение, вам ли, профессор, не знать, как это бывает.
Накагава тут же убрал с лица своеобычную ухмылочку и сделал вежливый шаг назад.
— Конечно-конечно, ни слова больше. Если что, мои аспиранты к вашим услугам.
Ха, аспиранты. Если надо, ты мне докторантов и постдоков сюда притащишь, шпалерами выстроишь и митраистские гимны петь заставишь. Впрочем, вслух Танабэ ничего такого, разумеется, не сказал.
— Возвращаясь же к вашему вопросу, доктор Накагава, «на этот раз», как вы выразились, я пробовал резонансную накачку Вильсона.
— По тем странным сверхновым?
— По ним самым. И знаете, на этот раз пошло лучше.
Накагава недобро сощурился, что-то явно подозревая.
— Насколько лучше?
— Семьдесят секунд, — Танабэ постарался произнести эти два слова максимально отчётливо и безэмоционально, и ему это, кажется, даже удалось.
— Поздравляю, профессор, это же существенный прорыв! — Накагава ещё раз церемонно поклонился. Но то, как дёрнулась при этом его щека, доктора выдавало с головой. Никакого прорыва, всё плохо, всё ужасно.
Если верить симуляции, ровно семьдесят секунд продержится Цепь, когда до неё дойдут шоки от «глубинников» Ламарка. Да, до Ворот Танно от ближайшей неурочной сверхновой сотня лет полёта фотона, и время на раздумья у них ещё есть. Но пока — сколько бы они ни гоняли свои симуляции, результат был один. Падение Барьера теперь было лишь вопросом времени. И времени вполне небольшого.
Впрочем, Накагава уже явно переварил новость, его живой, при всех недостатках характера, ум спешил двигаться дальше, не задерживаясь на очередной неудаче.
— А что группа доктора Ламарка, удалось ли выяснить её судьбу?
Танабэ сощурился, задумчиво глядя на собеседника. А ты, парень, не так прост, как стараешься казаться.
— Что вы знаете об этой экспедиции, доктор?
И тут же прикусил язык, но уже было поздно.
— Так всё-таки это была экспедиция? Удивительное дело, весь Квантум обсуждает его роль в инциденте за Воротами Танно, но никто и понятия не имеет, что же там на самом деле случилось и какова в этом всём роль группы доктора Ламарка. Я могу вас цитировать при случае, если будет поднят вопрос его скоропостижного перелёта на «Тсурифу-6»?
Танабэ лишь головой покачал.
— Не пытайтесь меня ловить на словах, доктор. Мне как раз показалось, что об этом всём можете что-то знать вы, — тут он сделал нарочитое ударение, — раз вас так заботит ситуация с доктором Ламарком. А была ли это официально одобренная Научным советом Квантума экспедиция или же его собственная самодеятельность, мне то неведомо, вам же, вместо того, чтобы распространять досужие слухи, следовало бы по данному вопросу туда, в секретариат Совета, и обратиться.
Накагава в ответ лишь в очередной раз делано поклонился, вернув в уголки глаз привычный хитрый прищур.
— Обязательно обращусь, профессор, но неужели вам не интересно, насколько ваши симуляции полноценны?
Танабэ нахмурился. Что бы этот проныра не имел сейчас в виду, что-то ему подсказывало, что в итоге в дураках окажется именно Танабэ со всей своей лабораторией, а не он сам. Была у парня такая неисправимая особенность непременно становиться в каждой бочке затычкой. С другой стороны, он был неглуп, и зачастую вещи говорил дельные, за что его и ценили, несмотря на все недостатки характера и хамскую манеру в общении. Ещё бы он прекратил постоянную клоунаду и говорил бы сразу по делу — цены бы ему не было.