Вот этот кадр он уже видел. Саркофаг с Кабесиньей-вторым начинает скользить вниз по рукаву станции навстречу его скорой гибели. Ничего необычного, столько раз просмотрено. Вот только на этот раз запись показала иное. Саркофаг замер на полпути в нерешительности, постоял там и вернулся обратно к центральной операторской башне.
Да быть такого не может! Он же собственными глазами видел!
Спустя полминуты несложных поисков уже обе записи мерцали на паузе перед Судьёй. Теперь он был абсолютно уверен, что не спит и не бредит. Даффи на его месте сейчас бы развёл деятельность, стараясь докопаться до истины, как минимум, устроил бы канитель с попытками отличить копию от оригинала. Нет, Судья сразу понял, что это бесполезно. Обе записи были оригиналами. Но обе же были и безнадёжно испорченными незавершённой декогеренцией копиями, чья запись прервалась раньше положенного времени. Кажется, он даже теперь, невооружённым глазом мог разглядеть по краям изображений муар конечного голографического разложения на гауссовы функции.
Муар, разумеется, возникал ровно в тот момент, когда обе записи расщеплялись, ни разу не замеченный до того. Вот оно. Многомировая интерпретация квантовых законов проявилась в макроскопическим мире. Осталось понять, кто был тем наблюдателем, чьё воздействие расщепило нашу вселенную надвое ровно в тот самый момент, когда решалась незавидная участь оператора Кабесиньи-второго, готового вот-вот стать третьим.
Нет, никакой не наблюдатель. Свидетель.
Они все здесь — лишь свидетели.
Так зачем Улиссу непременно понадобился ещё один?
На осознание этого у Судьи ушло ещё полгода. И ключевым событием на пути к прозрению стала встреча с ирном.
Ворвалась белокурая бестия в его статичный, почти недвижимый мир так же легко и без спроса, как в мирное жилище главного героя старых дорам про войну влетает шальной снаряд, раз и навсегда деля сюжет на до и после, деля логически и визуально — вот тут ещё минуту назад царил мир и покой, заполненный тёплыми красками и запахом старой пыли, и вот уже в носу у тебя рваный металл пополам с вонючей гарью, когда образы разрушений вокруг словно разом утратили все краски, оставив после себя лишь серость обломков и вкус смерти.
Если до встречи с ирном в уши Судьи была набита многолетняя вата затворничества, в котором каждый листок рисовой бумаги из раздатчика, исчерченный пометками в три слоя, был важнее всех тех воспоминаний, что он оставил на Имайне, то сразу после все эти некогда бесценные для него детали в мгновение ока сдуло прочь, оставив на их месте лишь руины былых раздумий.
Это было как распахнутое случайным порывом ветра окно, с весёлым звоном вылетающее прочь вместе с фрамугой в радужных брызгах битого стекла. Или даже сильнее — это было как ударная разгерметизация прочного корпуса, когда оказавшихся рядом с пробоиной в неурочный час одним рывком выбрасывает за борт, обдирая до костей о рваные края обшивки. И лишь случайно заставшие катастрофу в задраенных кабинсьютах, ощущая на губах щекотку вскипающей слюны, смогут прожить достаточно, чтобы насладиться всей грозной красотой последствий.
Однажды она просто к нему постучалась.
Если бы Судья тогда знал, что скрывается за лёгким скребущим звуком со стороны внутренней переборки. Не так должен взывать к человеку гремящий набат его судьбы. Впрочем, неважно, как именно он звучит, важно, что его не избежать.
Стоило Судье приоткрыть люк каюты, как бешеный ураган рассерженного ирна ворвался к нему и тотчас заполнил всё своим бешеным темпераментом.
Ошеломлённый столь бурным вторжением, Судья битых полчаса стоял посреди ока бури, какие, по рассказам, бывают на водной суперземле Янсин, где нечему было остановить кинетическую мощь тысячекилометрового урагана, случавшегося там не чаще раза в несколько оборотов вокруг светила, зато и длящегося потом по полгода. Так и тут, с тем же успехом он мог пытаться ухватить за хвост убегающий ветер или остановить голыми руками снежную лавину в горах Имайна. Не стоило даже пытаться.
Он и не пытался. Стоял столбом посреди бурлящего водоворота и хладнокровно ждал, пока само рассосётся. Призвание Судьи находить в любом безумии точку логической опоры и толику правоты в самом неправомерном поведении сказывалось даже теперь, за декапарсеки от дома.
И это сработало, в какое-то мгновение стало вдруг тихо.
Пришлось для начала, скосив глаза долу, воочию убедиться, что она всё ещё там. Белобрысая оторва с расцарапанным носом. Интересно, кто это её так.
— Судья Энис, вы соизволите мне, наконец, ответить?
— Изложите вкратце суть дела, — строго напутствовал он её и отошёл от греха подальше в угол, усевшись там в гостевое кресло.
То ли боевой запал девчули отчего-то угас, то ли его строгий взгляд на неё, наконец, так подействовал, но она и правда изложила. Не то чтобы вкратце, но зато в нормальной хронологической последовательности и с разумной тактовой частотой.
И сразу стало гораздо понятнее.
Да, Судье не почудилось, перед ним и правда стоял руки в боки самый настоящий ирн. Точнее, разумеется, настоящая, поскольку ирнов мужского пола никто покуда и в глаза не видел, ни на самом Ирутане, ни в окрестностях. Из чего исходил факт, что мужчины-ирны вообще существовали в природе, бортовые информатории умалчивали. И вот означенная ирн в составе секретной — ну конечно же — миссии без малого субъективные четыре года назад инкогнито прибыла на «Тсурифу-6». Сопровождала она безымянную (Судья смутно помнил какие-то обрывочные детали, что у ирнов в некотором смысле нет публичных имён, но дальше всё расплывалось как в тумане), но очень важную особу, что-то вроде посланницы Ирутана по особым поручениям.
— Тоже интересовались триангуляцией фокуса? — сочувственно вздохнул Судья, но ирн сверлила его твёрдым, немигающим взглядом, и он отступил, больше не вмешиваясь.
А дальше между тем началось самое интересное. Загадочные исчезновения и таинственные похищения, несчастный оператор Кабесинья-третий и космачьи черти в ступе. Когда весь этот дым коромыслом улёгся, в номере с Судьёй вновь осталась лишь понемногу остывающая девчуля с исцарапанным носом.
— Я вам скажу так, сходу бросаться в бой с самого начала было не очень хорошей идеей. Кабесинья-третий и правда всего лишь бэкап того человека, с которым вы некогда пересекались. И с каких это пор у операторов «Тсурифы-6» нашлись общие дела с ирнами?
Гостья промолчала.
— А ещё, скажите мне, как вы вообще могли встречаться с оператором лицом к лицу?
— Ровно как и с вами, Судья?
Ясно.
— Я — естественник. Уж вам-то положено такие вещи различать.
— Не понимаю, — моргнула девчуля.
— Вас не смутила приставка «второй» и «третий» в их именах?
— Они бэкапы друг друга.
— Да, но не только. Таких, как они, у нас за глаза именуют «консервами». Вот, поглядите, это саркофаг Кабесиньи-второго. Похоже?
Для верности Судья ткнул в виртпанель пальцем.
— Но там же, внутри, я так понимаю, живой человек?
— Не совсем. Во всяком случае, у него нет того, что вы бы сочли привычным лицом. Операторы настолько серьёзно аугментированы, что не в состоянии покидать свои саркофаги, не расставшись при этом с жизнью.
— Значит, это был его бипедальный дрон, — и пожала плечами, сообразительная.
— Поверьте мне, даже вы бы ни за что не спутали подобную штуку с живым человеком. Это кукла, обычная пластиковая кукла.
— Но с кем я тогда разговаривала?
— А вот это уже хороший вопрос. Но его стоило задавать до того, как вы решили ворваться в каюту хоть отставного, но оператора.
Не то чтобы Судья был в курсе деталей того их разговора, но глядя на окружающий его сейчас погром, можно было догадаться, что там произошло.
— Судья, удивительные ваши слова! Вы же человек закона!
— В отставке. И ваши новые друзья из журидикатуры Тетиса, которые вас так неловко полонили, тут на станции — куда большее воплощение того самого закона. Однако оператор станции — это не человек, даже если временно исполняет его обязанности, это сердце машины, которая нам с вами дарит жизнь, бережёт и охраняет. Я бы не стал врываться к нему вот так, даже будучи полностью уверенным в своей правоте.
— Вы так говорите, будто он — никакое не «сердце машины», а попросту её запчасть, пусть и критически важная.
Ирн гадливо сморщила расцарапанный нос.
— В каком-то смысле — так и есть, как бы вы к подобному ни относились. К тому же… погодите, это вас там приложило?
Но Судья не угадал.
— Нет, инцидент на подлёте, — и тут же деловито шмыгнула побитым носом. — Дело житейское.
— Что-то они зачастили, инциденты эти, — с сомнением проворчал Судья и тут же пожалел об этом.
— Думаете, это было подстроено нарочно? — деловито осведомилась девчуля.
— Ничуть не бывало, — твёрдо стоял на своём Судья. — Я бы, пожалуй, даже поручился, что о вашем приближении Кабесинью кто-то предупредил. Но чтобы вам осознанно вредить, пока вы с людьми Даффи, это уже совсем ничего в голове не должно остаться.
— Ладно, — неожиданно легко согласилась ирн. — Обидно другое. Весь эффект внезапности пропал, момент был безнадёжно испорчен.
Да уж. Судья, глядя на устроенный гостьей бедлам, уже заранее скорбел по своим бережно разложенным записям.
— И всё-таки, что вам Кабесинья-третий такое наплёл, что вы отправились оттуда прямиком ко мне? Учитывая моё тщательно поддерживаемое инкогнито и неофициальный статус…
— Не беспокойтесь, о моём присутствии на станции почти никто не знает, и о своём неурочном визите я буду молчок!
Судья покачал головой. У ирнов, оказывается, весьма своеобразные представления о приватности. И секретности. И скрытности.
Ладно, проехали.
— Так что же он вам такое наплёл?
— Только и всего, что не знает меня, ни разу меня в глаза не видел, про визит ирнов на станцию не знал и о судьбе моей подопечной не осведомлён. После чего посоветовал обратиться в журиди