— Или советник. Мы даже не знаем, что было в том сообщении.
Кабесинья-третий легко бы согласился, если бы не одно соображение.
— Мне казалось, что ирны не способны на прямую ложь. Причём настолько злонамеренную ложь, ведь она знала, что может тем самым спровоцировать новый межрасовый конфликт. Как вы думаете, почему адмирал Таугвальдер так легко смотал отсюда удочки?
— Вне всякого сомнения, способны. И врать. И предавать. Если верят, что их изначальные, базовые цели чисты. Вот ваш прототип, Кабесинья-второй, походя подставился под выхлоп «трёх шестёрок» только ради того, чтобы скрыть что-то важное. В том числе и от вас, своего бэкапа. Чем это вам не прямая, и ничуть не менее чудовищная ложь?
Откуда простой дежурный астрогатор, больше трёх лет провисевший в пустоте без связи с домом, был в таких подробностях осведомлён об истории финнеанского мятежа?
— Он рисковал в первую очередь собой, в каком-то смысле имел право.
— Превиос и советник тоже рисковали собой. Они отправились в недра фокуса и с тех пор их никто не видел. Вот погодите, сюда выберется майор Томлин, он подтвердит. Мы не знаем, что с ней случилось, но знаем точно, что откуда бы ни явилось свету то пресловутое послание ирнам, оно было отправлено не ради чьих-то корыстных интересов.
— Так вот ради чего вы ко мне изначально подошли.
Ковальский неожиданно широко в ответ улыбнулся.
— Возможно, коллега, возможно. И помните, однажды вам тоже придётся выбирать, верить кому-то или нет. Постарайтесь не забыть то, что я вам сегодня сказал.
С этими словами Ковальский поднялся и вышел из кубрика.
А Кабесинья-третий остался размышлять, что же его всё-таки сильнее бесит, эта присущая всем собравшимся манера постоянно темнить или неприятное чувство, что астрогатор может в итоге оказаться прав.
Если кто-то и обладал среди собравшихся на станции максимально полезными и во многом уникальными знаниями о том, что случилось на границе Скопления Плеяд, так это был Ковальский. Больше знали, пожалуй, только пропащие его пассажирки — эффектор и советник. Но делиться своими знаниями астрогатор отнюдь не спешил, более того — ещё больше с каждым разом напускал туману. Впрочем, если бы не экспедиционный корпус ирнов, пожалуй, астрогатор был бы волен темнить и дальше, сколько его душе было угодно. Но в текущем положении его выкрутасы выглядели особенно аморально — поскольку ставили под угрозу саму «Тсурифу-6», безопасность квадранта Ворот Танно и всего Барьера в целом.
Даже если то самое сообщение, что в итоге привадило сюда ирнов, было отправлено без ведома астрогатора, а советник к тому времени действительно отсутствовала на борту «Эпиметея», Кабесинья-третий на его месте сделал бы всё, чтобы избавить Фронтир от этих назойливых гостей. А тут, понимаешь ли, привёл фактически если не врага, то точно явного недруга в сапогах и со стеком расхаживать по коридорам станции, а сам продолжает делать вид, что ничего не случилось.
Впрочем, не только Ковальский вёл себя, как ни в чём не бывало, будто экспедиционный корпус Ирутана едва ли ни через день ненароком проникал в пределы бакенов Цепи, а что такого, обычное дело.
Поднявшись на ноги, Кабесинья-третий решительно направился в тот сектор госпитального уровня, где квартировался политикум. Настала пора им поговорить по душам.
— Вы не ко мне, случайно, направляетесь?
Голос лидера посольства Кирии на «Тсурифе-6» был традиционно сдержан, но вместе с тем пугал. Если на лице сир Артур Сорроу всегда имел каменное выражение, больше подходящее бездушному истукану, то обертона его речей завсегда звучали настолько сладко, что вызывали оскомину. Я ваш друг, пришепётывал сладкоречивый сир, я пришёл сюда договариваться. Желаете ли вы того или нет.
Неизвестно, действовало ли это на остальных, но Кабесинья-третий каждый раз, когда обращались к нему, тотчас принимался паниковать, ощущая, как его бритый затылок покрывается испариной, а волосы на руках встают дыбом.
Представитель политикума, в отличие от того же Ковальского, не вызывал по отношению к себе постоянных подозрений в бытовом вранье и подозрительно себя не вёл, но от этого становилось только ещё более тошно. Выслушивая елейные воркования сира, Кабесинья-третий буквально физически начинал ощущать, как им манипулируют, его водят за нос и норовят обвести вокруг пальца.
Ни единому, даже самому правдивому слову этого человека нельзя было верить, если ты не собирался наутро проснуться, по рукам и ногами спелёнутым сотней уложений, засыпанным с ног до головы пыльной кипой замысловатых пунктов договоров и заваленным поверх ворохом обязательств, которые ты не успел даже заметить, как они по поводу тебя сами собой нарисовались.
Бюрократическая машина политикума Кирии, в отличие от журидикатуры Тетиса, не нуждалась в инструментарии насилия вроде той же службы маршалов, она была самодостаточна. Эти важные господа крепко знали своё дело.
Что ж, придётся терпеть.
— Видимо, мои намерения настолько очевидны, что вы не сочли за труд меня на полпути подкараулить, сир.
— Так будем же считать этот разговор плодом наших совместных усилий! Что же вас настолько обеспокоило, что вы решили прервать столь долгое молчание? Вам удавалось избегать общения со мной с самого пробуждения, оператор третьего ранга.
Ну да, конечно. Началось.
— Примем это в качестве гипотезы. Или предположим, что по ряду обстоятельств я не склонен доверять здесь на станции кому бы то ни было, включая собственных коллег. А вы, сир, при всём уважении, не вызываете моего доверия.
— Печально слышать такое, однако мне кажется, вы спешили не обсуждать мою персону или даже ваши опасения, вас беспокоил, несомненно, предмет наших сегодняшних переговоров.
— Вы так говорите, будто в этом факте есть что-то удивительное. Мне кажется вполне логичным испытывать тревогу по поводу того, что происходит вокруг этой станции.
— Я, как вы видите, ни малейшей тревоги отнюдь не испытываю.
— И это меня отдельно пугает.
— Любопытно. Не поделитесь своими опасениями?
Он что, издевается?
— Угроза повторения Ирутанского инцидента для вас недостаточный повод для опасений?
— Поймите меня правильно, я не склонен находить сходства там, где следует искать различия. В Ирутанском инциденте были виноваты мы и только мы.
— Мы?
— Мы. Люди, они же артманы. Нахамили, наследили в чужом доме, получили по зубам, но в итоге были прощены.
— То есть Кирию ничуть не смущает присутствие экспедиционного корпуса ирнов в границах Барьера?
— Поверьте моему опыту, Ирутан этот корпус «смущает», как вы выразились, куда сильнее нашего. И если бы они могли себе это позволить, они бы и носа к нам не сунули.
— Сир, я всё понимаю, но это не вы управляли все эти годы станцией, находящейся в блокаде, пусть и в дурацком исполнении адмирала Таугвальдера. Но теперь мы оказались вместо этого в кольце боевых крафтов чужой расы.
— Так вот, чего вы опасаетесь. Не межрасовой войны, а банальной блокады. Поверьте, ирны снимут её, как только отыщут хотя бы один формальный повод сохранить лицо.
— Но вы, я смотрю, не спешите им в этом помогать.
— Им мог бы помочь некто астрогатор Ковальский, если бы и правда доставил к нам на борту «Эпиметея» своих пассажирок. А так — ничего не поделаешь, придётся ждать. И можете поверить мне на слово — мы ровно ту же позицию донесли до Адмиралтейства.
— Так вот почему адмирал Железная Сидушка так успешно сыграл в ретираду.
— Зря вы его так. Адмирал Таугвальдер вполне вменяем для вояки. И принял наши аргументы, к всеобщему удовольствию, а то и правда, только межзвёздной войны нам тут не хватало.
— Полагаете, им бы хватило ума открыть взаимный огонь?
— Кому, суб-адмиралу и нашим воякам? Нисколько в этом не сомневаюсь. В конце концов, это их работа — вести огонь на поражение.
— Вы так легко это говорите.
— Не легко, отнюдь не легко. Но на то и существуют Семь Миров, чтобы Адмиралтейство вынуждено было подчиняться внешнему контролю.
Кабесинья-третий с сомнением пожевал губами. Если бы всё было так просто, чего ж они тут заседают четвёртый год кряду по поводу дурацкого мятежа. Впрочем, блокада адмирала Таугвальдера действительно оказалась безуспешной в смысле боевых стрельб. Ко всеобщему, как сказал сир, удовольствию.
— То есть все на борту этой станции могут спать спокойно?
— Я этого не говорил. Опасность велика и возрастает с каждым часом. Только исходит она вовсе не оттуда, где вам мерещится.
— Мерещится? Да уж, я каждое утро просыпаюсь с одной только мыслью — неужели мне всё это не мерещится!
— И тем не менее. Если бы меня спросили, я бы ответил, что самый опасный симптом в сложившейся и без того непростой ситуации — это исчезновение «трёх шестёрок».
— И вы туда же.
— Подумайте сами. Непосредственно в пределах барьера появляются и исчезают корабли с экипажем. По станции бродят тенями отца Гамлета непонятные квантовые дубли. А никто и понятия не имеет, что происходит и, самое главное, как такое вообще возможно.
— И какой вывод в итоге сделала Кирия?
— Что мы понятия не имеем, с чем имеем дело, — отрезал сир, — и знаете, на этом я вас оставлю, дела. Но если у вас ещё возникнут какие-то вопросы или сомнения — обязательно заходите.
С этими словами каменнолицый гость благополучно удалился, оставив Кабесинью-третьего с ещё большим количеством вопросов и ещё большим грузом сомнений. Всегда с ними так.
— Вот поганцы, а?
— А? — Кабесинья-третий затравленно обернулся. У него за спиной, ухмыляясь, стоял тот самый анонимный детина, просекьютор из группы генерала Даффи. Только его здесь не хватало.
— Я говорю, поганцы эти ребята с Кирии. Каждый раз так всё вывернут, что ты сущим дураком себя чувствуешь.
— Простите, нас вообще друг другу разве представили?
Кабесинья-третий чувствовал, что терпение его на сегодня иссякло. И чего к нему все лезут?