— Значит, подвоха нет?
— Ни в малейшей степени, контр-адмирал. Вы свободны, насколько это вообще возможно в случившихся обстоятельствах.
— В таком случае, я принял решение.
Финнеан широко улыбнулся во все тридцать два фарфоровых зуба собственного бипедального дрона.
— Где у вас тут в смертнички записывают?
Глава III. Нелокальность (часть 8)
— Спасбот покинул доки.
Рейес с растерянным видом поднял голову, мучительно соображая, о чём речь.
— Вы просили предупредить.
— А, да, спасибо. Очень любезно с вашей стороны.
Воин продолжал нависать над ним каменной глыбой. Эта постоянно повторяющаяся мизансцена со временем становилась донельзя утомительной.
— Я уверен, что у вас остались насущные дела в рубке.
— Никак нет. ЗВ опустела, мне необходимы дальнейшие инструкции. Вы уверены, что мы покидаем станцию?
Рейес вздохнул, стараясь не злиться. Величайшей на свете глупостью было оставить человечество на попечение Конклава. Даже обыкновенное, бытовое поведение Воина было невыносимо. Что же за дичь они творили там, в открытом космосе, где их некому было контролировать?
Детина со стальными глазами и чужеродной искрой внутри был холоден и пуст, не испытывая ни угрызений совести по поводу содеянного, ни сожалений об упущенных возможностях. Какое счастье, что минувшие с Века Вне полтысячелетия прошли мимо Рейеса в прекрасном забвении, позволив ему ничего этого не видеть. Какое несчастье, что люди были брошены им, отданы на поруки вот этого.
— Я абсолютно уверен, я увидел здесь всё то, что требовалось для общего понимания ситуации. Мы возвращаемся на Семь Миров.
— Можно уведомить Конклав о вашем прибытии?
— Мне это кажется несколько преждевременным. К тому же, Конклаву сейчас не до торжественных приёмов. Воины должны оставаться на своих постах до дальнейших указаний.
— Апро.
И вышел. Рейесу разом стало как-то легче.
Всё-таки это слишком, вот так наблюдать, как впустую расходуется самый невосполнимый ресурс на свете — секунды, минуты, часы. Для избранных время было и вовсе критически важным мерилом всего сущего. Сродни квантово-механическим кволам, Воины жили в «медленном времени», воспринимая окружающее пространство подобно иному ценителю террианских древностей, рассматривающему стрекозу, запечатанную в янтаре. То, что для человеческого сознания казалось лишь мгновением, для носителей плазмоидной искры могло тянуться фактически бесконечно. Тысячи субъективных лет, доступные для изучения фактологии, подготовки теоретической базы и принятия итогового решения. Тысячи лет, проведённые в размышлениях, без отвлечения на бытовую суету и физиологические потребности смертного носителя. Приложены невероятные интеллектуальные усилия, и всё зря.
Рейес не до конца понимал истинную суть собственных сожалений, как наверное, не понял бы их и сам Воин. Эмоция приходила к Рейесу как будто извне, как данность, спущенная ему сверху, из того плана бытия, который до сих пор оставался ему недоступен, несмотря на все вспышки воспоминаний и три года, прошедшие наедине со своим новым-старым «я». Ему по-прежнему не удавалось смириться с преждевременным завершением его, Рейеса, прежней жизни, вместо которой покуда так и не представилось случая лицезреть ту, новую, странную и страшную, если не считать обрывочных видений и вот, снедавшего его тяжкого сожаления.
А сожалеть было о чём.
Конклав, оставленный Соратниками приглядывать за человечеством, решал свои задачи с эффективностью парового молота. Инструмент, успешно реализующий стратегию выживания после Века Вне, был бесполезен в деле исправления чужих ошибок. Воины не годились ни в тюремщики, коими поневоле оказались спустя пять сотен лет на посту, ни в лидеры, годные повести цивилизацию вперёд и вверх, туда, куда она из последних сил стремилась.
Финнеанский мятеж не был способом выбраться из цивилизационного тупика, он стал лишь очередным страшным знамением неизбежного. Как они могли так поступить с собственным народом, бросить его на растерзание космосу, оставить его наедине с ужасами вечной ночи, покинуть его, удалившись в пустынь благостного одиночества, замаливать грехи вдали от содеянного.
Хотя нет. Рейес с трудом ворочал в голове глыбы тяжких и смутных воспоминаний. Его нашли и вернули к жизни на Старой Терре, куда уж ближе. Трудиться панбиологом, в буквальном смысле по крупицам, по обрывкам дээнка восстанавливая некогда утраченное. Если его вообще возможно было восстановить. Убитая ими Мать мертва, вместо неё почивает с тех пор ледяная Матушка. Забытые имена, оставшиеся без некогда вложенного в них смысла, поскольку давно умерли те, кто этот смысл вообще мог упомнить.
Тогда зачем? Всё это — зачем? Только лишь в пустой попытке самооправдаться, загладить вину, суть которой уже и сам не очень улавливаешь?
Или шанс на исправление всё-таки оставался?
Рейес с натужным кряхтением потянулся к сенсорной панели — в прошлом ему приходилось неоднократно удивляться отсутствию у себя следовой начинки, но даже теперь, зная правильный ответ, он продолжал каждый раз сам себе под нос недовольно ворчать про бытовые неудобства, ежеминутно преследующие невольного луддита.
— Генерал, как там ваши пассажиры?
Крошечный Даффи в углу эрвэпанели послушно навострил уши, прислушиваясь. Удивительно всё-таки, насколько маршал межпланетной журидикатуры внешне не соответствовал занимаемой им служебной позиции. С другой стороны, сливаться с фоном он вместе со своей бригадой умел превосходно. Где хочешь сойдёт за своего.
— Да вроде общаются.
— Хорошо. Из-за Преграды что-то слышно?
— Связь всё ещё неустойчива, хотя майор Томлин не оставляет попыток сфокусировать нейтринный поток, но на текущий момент декогеренция составляет пару десятков лет, проще уже дождаться, когда Преграда совершенно ослабнет.
— Ясно. По коммандеру Тайрену и его гостьям зонды что-нибудь сумели дополнительное обнаружить?
— Негатив. Их шлюпка спроецировалась внутри Преграды, и мы по-прежнему понятия не имеем, как им это удалось, и тем более нам не удалось рассчитать, откуда они прыгнули. Во всяком случае это был активный прыжок, никаких следов заморозки, все саркофаги должны быть целы. А можно вопрос?
Ох уж этот Даффи с его вопросами.
— Валяйте.
— Откуда вам стало известно, что они там вообще появятся? Я же не дурак, ваш интерес к Преграде связан не с фокусом, а с эффектором Превиос и посланником ирнов. Иначе вы бы так просто не отпустили доктора Ламарка после возвращения из-за ворот Танно. Да и ирны снялись с якорей не просто так.
— Формально их принудили убраться переговорщики Семи Миров.
Даффи как всегда неблагозвучно заржал.
— Ну да, я не верю в совпадения. И всё-таки, в чём тут ваш интерес?
— Если я вам скажу, что я заинтересован в их судьбе потому, что только эти пятеро воочию лицезрели фокус, вы мне, конечно же, не поверите?
— Если и поверю, вида всё равно не подам, вы же понимаете.
Да уж. Рейес понимал.
— Увы, вам придётся смириться с подобным объяснением до дальнейших указаний.
Даффи с видимым усилием посерьёзнел.
— Так или иначе, пока Преграда не рассеется, дополнительных сведений от полковника Томлина ждать не следует. В любом случае, фокус теперь в пределах Сектора Сайриз, мы неизбежно получим данные о том, что он такое, сколько бы он впредь ни бегал.
— Не был бы на этот счёт так уж уверен. К тому же — пора вам уже привыкнуть к тому, что никакая помощь извне не бывает во благо. Космос — довольно странное место, где возможности для взаимопонимания временами сужаются до площади квантового моста.
И замолчал.
— А вы, оказывается, философ. При случае не забудьте поподробнее об этом рассказать.
Даффи прервал связь, не прощаясь.
У генерала, при всей его невоздержанности, было развито невероятное чувство такта, стоило ему на секунду случайным неловким движением загнать собеседника в угол, он тут же благосклонно сторонился, предоставляя тому удобный способ уйти без потерь.
Но Рейес и правда проговорился. Про фокус. Это были не его слова. Это были слова того таинственного незнакомца, который с каждым днём всё больше времени проводил у него в голове, грузно ворочаясь на самом дне сознания. Это были слова Ромула.
Существо, погубившее Мать и чуть не погубившее всё человечество. Оно отнюдь не желало возвращаться к жизни, но на этот раз его мнения на сей счёт никто не спрашивал.
Рейес вздохнул, качая головой. Сам бы он тоже предпочёл бы вновь оказаться сейчас на обледенелых склонах Альп. Следить за отступлением Ледника, возвращением в горы тундровой биоты, секвенировать соскобы архейных колоний, переписываться с коллегами с Исла-Гранде, занимающимися реконструированием келодонта антиквитатиса — легендарного шерстистого носорога, небольшое стадо первых наработанных прототипов которого мерно паслось на эрвэграфии, до сих пор висевшей в каюте Рейеса в качестве напоминания о былых временах.
Вернётся ли он вообще когда-нибудь на Старую Терру, увидит ли плоды своих трудов? С каждым проведённым вдали от дома днём надежды на то, что это затянувшееся приключение когда-нибудь окончится, всё таяли и таяли.
Но куда больше Рейеса пугало не это. И даже не грузная тень в его голове, что росла дурной опухолью, мешая ясно мыслить и надёжно помнить. В конце концов, Рейес понимал, что это его собственная память там понемногу оттаивает, как понемногу оттаивал некогда упёршийся в стену Альп Ледник, и вовсе не чужая тень там ворочается, а всего лишь это он сам возвращает себе былой опыт, былые устремления и былое могущество.
Да, прежнего Рейеса убудет. Но его как личности будет становиться лишь больше и больше с каждым днём. Глупо печалиться о том, что будет потеряно, тем более что ничто не пропадёт, пусть и затеряется понемногу в недрах гигантских лабиринтов несокрушимой памяти Ромула. Жалел Рейес не о себе, тихом омуте, удобном месте для трусливого бегства из большого мира, большого космоса. Жалел он лишь о том, что он мог бы ещё сделать, оставшись самим собой.