Ирны не были готовы платить за освоение Большого Космоса собственными жизнями. Те же из них, кто оказался способен пойти против — попросту не возвращались, наставляя остающихся беречь себя и друг друга. Так, поколение за поколением стабилизирующего отбора привели их сюда, на эту голую металлическую палубу. Коленки вместе, руки вдоль тела, ладони вниз, подбородок вверх. Гордая готовность принять неизбежное как данность.
Когда их побег только начинался, они вдвоём для себя всё решили. Взвесили по сто раз всё сущностное и наносное, простились со всеми, как прощались ушедшие до них. И сбежали.
Как это ни странно, но решение принималось куда тяжелее, чем воплощалось.
Угнать корабль — чего проще.
Проскользнуть мимо всевидящих глаз порубежной стражи — было бы желание.
Отыскать в кромешном мраке космоса убежище артманов — обладатель искры мог бы сделать это с выколотыми глазами и залитыми расплавленным свинцом ушами, настолько ярко в небесах пылала их подаренная летящими Цепь, от её света буквально горело лицо.
Куда сложнее было решиться. Пойти против воли других Избранных. Пойти против собственного инстинкта, кричавшего — там, снаружи, только смерть, одна лишь смерть!
Это был не страх одиночества, вдвоём они были не одни, и не страх собственно физической гибели — одной из них она уж точно не грозила — но острое чувство надвигающейся катастрофы в процессе неминуемого самосожжения в недрах космической тьмы.
Сгореть ни за что, в бессмысленной попытке доказать самим себе, что правы были именно они, а не все остальные. Что может быть глупее и безрассуднее? Если им не удастся задуманное — дома попросту не узнают, какова была их судьба. Если же задуманное, напротив, вполне удастся, то Ирутан их встретит даже не с упрёком — стеной молчания.
Дурной вестник может быть сто раз прав, но радости от его приближения испытывать не будешь. И не простишь его никогда.
Что ж, они знали, на что шли. Тем горше, что та единственная, что должна была разделить с ней все страхи и сомнения предстоящего пути, предпочла проделать ключевую его часть в одиночку.
Проснувшись однажды в ледяном саркофаге, ирн испытала то самое чувство, которое для представителей её расы нестерпимее всего — чувство брошенности, ядовитой смеси одиночества и предательства. Неужели она это заслужила, повторяла она себе бессчётное количество раз, мечась в железных стенах чужой станции. И не могла поверить до конца, что с ней так поступили.
Наверняка это было плодом коварства внешних сил — та же Превиос, это её злой умысел сумел их разделить! Или же Воин с Улиссом, сперва такие велеречивые и рассудительные, они наверняка могли умыслить недоброе, разведя их двоих навеки ради одной им только известной коварной цели! Да и Даффи этот, вечно ухмыляющийся артман, разве он при первой же встрече не признался в собственной вине?
И она ему поверила, уж как она ему поверила! Собрав волю в кулак, она зубами вгрызалась в любого, кто смел встать между нею и разгадкой. Отыскать пропащую во что бы то ни стало, даже если бы у неё на пути оказался вдруг целый экспедиционный корпус ирнов.
Невероятно, Ирутан пошёл даже на подобное, лишь бы остановить беглянок. Какая, всё-таки, нелепая попытка. Прошмыгнуть мимо них оказалось проще простого даже теперь, лишившись своего корабля, оставшись в пугающем одиночестве среди коварных артманов, а впоследствии и здесь — в абсолютной тишине и пустоте космоса.
Но даже эта скорлупка была всё ещё способна исполнять миссию. Доставить её туда, где терялись следы посланника.
Она понимала, что отныне дни этого затянувшегося побега сочтены, однажды её разыщут и представят суду — других резонов отправлять целый экспедиционный корпус в далёкую даль ей в голову не приходило, однако перспектива эта не беспокоила её вовсе, разве что в том логичном свете, что подобное развитие событий может помешать бесконечной гонке через всю Галактику. И тогда уж точно — всё зря.
Но до той поры она ещё поборется, как боролась раньше.
Ибо нет пределов коварству летящих, что пытались остановить её сперва сразу за границей Барьера, не бросив своих попыток и далее, когда на пути утлой промороженной насквозь скорлупки сама собой нарисовалась крылатая тень «Лебедя».
И если Симах Нуари в своих речах был прост и безыскусен, взывая к союзническим обязательствам и старым долгам, а за спиной его между тем недвусмысленно нависали боевые фрегаты, то достойный ученик своего учителя Илиа Фейи не стал привычным для летящего образом темнить, но сразу выложил все карты на стол.
Поведал и историю послания с борта «Эпиметея», и его роль в том, как экспедиционный корпус Ирутана оказался подле «Тсурифы-6», также осветив и ту партию в грандиозном заговоре вокруг триангуляции фокуса, которую поневоле сыграла и сама она, и та, кого она с тех пор безуспешно разыскивала.
Планы срежиссировавших сие туманны, но вряд ли добры, приговаривал Илиа Фейи, а сам всё оглядывался через плечо на скромного артмана, стоявшего позади него в позе покорного ожидания. Ожидания, пока, наконец, слова летящего не произведут на неё никакого впечатления, и когда она попросит оставить её одну, поступать так, как ей поступать до́лжно, не отвлекаясь на велеречивые построения чужинца. Потому что в тот момент вперёд по их задумке должен был выступить, разумеется, сам артман.
Вид его был смущённым и извиняющимся, как будто ему было заранее неловко за то, что он скажет, однако стоило артману открыть рот, как с неё разом сдуло всю напускную скуку и показную незаинтересованность в этом разговоре. «Человек Цзинь Цзиюнь», как настойчиво именовал его Илиа Фейи, пересказал ей всё то, что она пропустила. Экспедиция «Эпиметея», нежданная сверхновая, захват астростанции дайверами, побег от артманов на вот такой же скорлупке, исчезновение в кротовой норе фокуса и, наконец, торжественное возвращение по эту сторону границы бытия и небытия, именуемой также космологической браной.
Только теперь стал понятен путь, который был проделан без неё, только теперь стало понятно, от чего именно её уберегли против воли. Что ж, она была благодарна человеку Цзинь Цзиюню, но уж он-то, изгой из расы изгоев, должен был понимать, что никакие рассказы не заменят личной встречи. Следующий её шаг отныне был предрешён — что бы ей не говорили эти двое, единственный прыжок скорлупки отныне отделяет её от долгожданной отповеди лицом к лицу. И она была готова ради этого на всё — на риски очередной заморозки, на бессмысленные бодания с непроницаемой мембраной новоявленной Преграды, на вот эту непроглядную тень, в которую её сейчас погружали.
Она была готова на всё. Стоять вот так — в коленопреклонённой позе принятия неминуемого наказания, в робкой надежде на чудо.
Экспедиционный корпус Ирутана прибыл спустя две декады с начала её бдений, когда первые нотки отчаяния и тоски уже начали прорываться сквозь скорлупу показного упорства. Суб-адмирал, кажется, готова была обрушить на неё громы и молнии, но не дождалась в итоге даже простого ответа. Она продолжала стоять на коленях и ждать. Потеряв отныне всякую надежду, но оставив себе лишь гордость за то, что с честью исполнила свой долг. Она сделала, что могла, и большего не смогла бы добиться, даже если бы изначально шла по верному следу. Что же до ярости суб-адмирала, пусть себе кричит, пусть кутает её скорлупку в чернильной ночи подарка летящих — изолирующее поле для тех, кто всю свою историю прятался, что может быть нужнее, что может быть полезнее.
Ещё мгновение, и вечная ночь окончательно сомкнётся между ней и беглянкой.
Проклятой, глупой, самодовольной предательницей.
Которою она с такой силой ненавидела, которую она всей душой боготворила.
Ту, которая показала ей иную судьбу для всех ирнов, которая повлекла её за собой без единого шанса на успех.
И которая в итоге прошла этот путь до конца. Увы, без неё.
Короткий стук и последующее покачивание скорлупки прозвучало тяжким ударом судейского молота в гонг приговора. У суб-адмирала, верно, кончилось терпение. Не лучшая черта для командира, но её тоже можно понять. Торчать здесь вечно ей тоже было не с руки.
Что ж, приходите и берите, она не станет сопротивляться.
Люк у неё за спиной распахнулся с характерным шипением, распахнулся и замер.
И тут же сердце защемило, пропуская такт.
Она всё-таки узнала эти шаги. За три весны, что она провела в сознании после пробуждения, невозможно забыть такое.
— Поднимись с колен, звезда моя.
Она знала, что в конце концов Преграда падёт! Её буквально пружиной подбросило навстречу этому до боли, до кровавых ран знакомому голосу. Это был он, ничуть не изменившийся с их последнего разговора.
И это была она, изменившаяся до неузнаваемости.
— Что с тобой… что с тобой сделали эти артманы…
Замерев на полпути и не зная, что с собой поделать, она замолчала.
В ответ ей мигнула понимающая улыбка.
— Это не артманы, а время, всего лишь время.
— Но прошло… прошло же всего…
— Прошли бессчётные круги, звезда моя. Но это неважно. Куда важнее, что мы с тобой были правы. Пойдём, — она протянула ей руку, — настала пора показать ирнам наш, новый путь.
Глава III. Нелокальность (эпилог)
Тело прислушивалось к доносящимся до него содроганиям реальности, обречённое, покорное, заранее готовое ко всему.
Его функция в этом несчастном звёздном скоплении сводилась к роли наблюдателя, таким его создал далёкий прародитель. Не действовать, но накапливать, не вмешиваться, но точечными касаниями впитывать чужие знания, чужие жизни, чужие устремления.
Главным инстинктом тела было механическое самоустранение, для него естественнее всего было предпринимать все возможные усилия, чтобы спрятаться, избежать прямого контакта с объектом наблюдения, свести эффект собственного присутствия к нулю, при всякой опасности уходя в тень тени, скрываясь так глубоко в складках пространства, как это только позволяла физика этой вселенной.