Не могу сказать точно, где я в первый раз встретил Димитриоса. Кажется, это было в другом заведении на нашей же улице, только чуть выше, потому что мы открывались в одиннадцать, а до открытия заглядывали иногда к соседям. И вот однажды Жиро привел его к нам. Он отвел меня в сторону и заговорил о том, что дела идут все хуже и хуже и что их можно поправить, если принять участие в бизнесе, которым занимается его новый друг Димитриос Макропулос.
Димитриос не произвел на меня большого впечатления, скорее наоборот. Он мне показался одним из тех, кого называют сброд, а на них я уже достаточно насмотрелся. Одет он был с иголочки, в голове много седых волос, пальцы наманикюрены. Он так нехорошо смотрел на женщин, что вызывал их явное неудовольствие. Жиро подвел меня к его столику, и мы пожали друг другу руки. Он жестом предложил садиться — я почувствовал себя официантом, которого пригласил для разговора патрон.
Вы, быть может, скажете: вот, мол, впечатления Димитриос на него не произвел, а он все помнит, как будто это было вчера. Что верно, то верно. Все дело в том, что я тогда совершенно не знал Димитриоса. Когда же я начал с ним сталкиваться чаще, то он поневоле врезался в память. В тот момент я очень разозлился и довольно грубо спросил, какого черта ему нужно.
Он пристально посмотрел на меня — у него, представьте себе, были красивые карие глаза — и сказал: «Я хочу выпить бокал шампанского, мой друг. Надеюсь, вы против этого не возражаете? Я могу это себе позволить, раз у меня есть деньги. Я хочу посоветовать вам быть повежливее, потому что в качестве партнера могу найти гораздо более разумных людей».
Я человек выдержанный и стараюсь избегать неприятностей. Мне всегда казалось, что мир, в котором мы живем, был бы намного приятнее, если бы мы научились разговаривать друг с другом вежливо и уважительно. Безусловно, бывают моменты, когда трудно удержаться и не наговорить грубостей. Вот и я тогда сказал, что не собираюсь быть с ним вежливым и пусть он убирается, откуда пришел. Но тут вмешался Жиро, который стал перед ним извиняться. Димитриос выслушал его, все время не сводя с меня глаз.
У меня было сильное предчувствие против Димитриоса, но все-таки я дал себя уговорить и согласился выслушать, что он предлагает. Говорил он очень убедительно, и мы начали работать вместе. И вот в один прекрасный день…
— Минуточку, — перебил его Латимер, — что это значит — «работать вместе»? Вы начали продавать наркотики?
— Нет, мистер Латимер, — сказал мистер Питерс, волнуясь и нахмурив брови, — мы этим тогда еще не занимались, — Видимо, волнение было так велико, что он перешел на французский. — Раз уж вы так настаиваете, то я, конечно, расскажу вам, чем мы занимались. Только ведь человеку из другой среды трудно понять такие вещи. Они вас сразу отталкивают, потому что ваш личный опыт совсем другого рода.
— Неужели? — спросил Латимер, стараясь съязвить.
— Видите ли, мистер Латимер, мне как-то попалась в руки одна из ваших книг, и я ее прочел. Впечатление она произвела ужасное. Я был буквально взбешен созданной вами атмосферой нетерпимости, всевозможных предрассудков и строгих моральных принципов, проводимых в жизнь с холодной жестокостью.
— Понятно.
— Лично я, — продолжал мистер Питерс, — за смертную казнь. Вы же, мне кажется, против. Вас, конечно, шокирует практическая сторона. Но ведь она следствие варварской жестокости, которая, кстати, видна и в вашем романе. С каким жалким злорадством вы преследуете там этого несчастного убийцу! Мне это показалось отвратительным. Вы мне напомнили сентиментального юнца, провожающего на кладбище свою богатую тетушку: в глазах у него стоят слезы, а сердце поет от радости. Вам, конечно, известно, что испанцам непонятно, почему англичане и американцы так выступают против боя быков. Этим простакам не приходит в голову, что надо было обязательно подвести под это дело моральные и юридические основания и сделать вид, что они очень сожалеют об этом. Я прошу вас правильно понять меня, мистер Латимер. Я не вашего морального осуждения боюсь, я боюсь — глубоко и искренне, поверьте, — вас шокировать.
— Но ведь вы так пока и не сказали, в чем было дело, — сказал Латимер, явно раздражаясь.
— Да, да, конечно. Прошу прощения, но мне показалось, что ваш интерес к Димитриосу во многом связан с тем, что он вас глубоко шокирует, не так ли?
Латимер задумался.
— Возможно, вы правы. Но, несмотря на это, я пытаюсь понять, объяснить, откуда берутся такие, как он. Я не верю в изощренного, точно дьявол, бесчеловечного убийцу-профессионала, о котором кричат все детективные книжки. Однако все, что я знаю о Димитриосе, говорит мне: он действовал жестоко и бесчеловечно не один или два раза, а постоянно.
— Нет ничего бесчеловечного в стремлении к деньгам и власти, не так ли? Все мы тщеславны, а тщеславие лучше всего могут удовлетворить власть и деньги. Что касается Димитриоса, то его тщеславие мне сразу же бросилось в глаза. Оно было таким основательным, таким бескомпромиссным, таким непохожим на павлинье тщеславие обыкновенных людей, что он мне сразу показался опасным. И все-таки, мистер Латимер, будем разумными людьми и останемся, так сказать, на почве фактов! Ведь разница между Димитриосом и добившимся успеха, уважаемым бизнесменом не так уж велика: разница только в методах — в первом случае они незаконны, во втором случае находятся в рамках закона. Но в том и в другом случае дело ведется с одинаковой жестокостью.
— Какая чушь!
— Вне всякого сомнения. Прошу только заметить, что у меня не было неприличного желания защищать Димитриоса, да он, я уверен, никогда и не испытывал потребности в защите, потому что, несмотря на весь свой лоск и сноровку, был совершенно необразованным человеком и не имел ни малейшего понятия о принципах морали. Ну вот наконец и кофе готов.
Он молча разлил кофе в чашки и, поднеся свою к губам, вдохнул аромат. Потом поставил чашку на стол.
— Димитриос занимался в то время тем, что принято у вас, мистер Латимер, называть поставкой белых рабынь. Прошу обратить внимание на прилагательное «белые» и на существительное «поставка», которое весьма знаменательно, так как за ним скрываются отвратительные вещи. Давно прошли дни работорговли, но замечательно, что большинство этих рабынь цветные. Какая-нибудь негритянская девушка из Дакара или молоденькая китаянка из Харбина, хотя, конечно, среди них может оказаться и какая-нибудь нищая девчонка из Бухареста, — разумеется, конец у всех один. Комитет Лиги Наций, занимавшийся этим вопросом, очень разумно поступил, отклонив это сочетание слов, и назвал то, чем занимался Димитриос, «торговлей женщинами».
Хочу предупредить заранее, что мне это дело не нравилось. Мало того, что с людьми обращаются как с товаром, но ведь здесь могли быть затронуты и религиозные чувства. Кроме того, расходы по транспортировке огромны. Повсюду требуются фальшивые справки, документы и так далее. Вы не можете себе представить, мистер Латимер, во что обходятся фальшивые документы. В то время было только три источника, где их можно было получить, и все три в нейтральных странах: Цюрих, Амстердам, Брюссель. Допустим, вам понадобился датский паспорт. Нет-нет, не фальшивый, а настоящий, который обрабатывается специальным образом и на который приклеивают вашу подлинную фотографию. Значит, вы должны выложить две тысячи франков. Фальшивый паспорт обойдется вам в полторы тысячи франков. Заметьте, что сейчас цены выросли как минимум в два раза. Так что для «торговли женщинами» требуется немалый капитал. Конечно, кое-кто не против того, чтобы вложить в это дело деньги, но обычно требует за это огромные проценты. Лучше всего, если у вас есть свой капитал.
И у Димитриоса он был. Он мог также воспользоваться капиталами очень богатых людей, с которыми был связан. Деньги для него никогда не представляли проблемы. Когда он взял меня и Жиро в дело, перед ним стояла другая проблема. Благодаря работе комитета Лиги Наций в большинстве стран были приняты новые законы, ограничивающие выезд женщин за пределы государства. Для таких людей, как Димитриос, это было как комариный укус, но все-таки несколько усложняло и удорожало дело.
До того как Димитриос познакомился с нами, у него все шло как по-писаному. Допустим, в Александрии нужны были женщины. Димитриос, получив оттуда заказ, отправлялся, скажем, в Польшу, набирал там женщин, и они, пользуясь своими паспортами, переезжали во Францию; здесь они садились в Марселе на пароход, и дело было сделано. Основанием для выезда из Польши могло служить приглашение поступить в театральную труппу. Когда получение визы на выезд усложнилось, то Димитриос сразу же столкнулся с неприятностями. С помощью «мадам» он набрал двенадцать девушек в Вильно, но поляки потребовали, чтобы им после выезда было обеспечено почетное положение. Вы только вдумайтесь, почетное положение! Но закон есть закон.
Естественно, Димитриос обещал представить польским властям необходимые гарантии. Это было тем более необходимо, что в противном случае власти могли его заподозрить. Вот почему он обратился ко мне и Жиро с просьбой устроить девушек в нашем заведении в качестве танцовщиц из кабаре. Если бы служащие польского консульства в Париже навели о них справки, то они бы узнали, что, проработав у нас одну-две недели, девушки уволились, а где они теперь, мы не знаем.
Если бы мы приняли его предложение, он выплатил бы нам пять тысяч франков. Мы получили бы деньги, в общем-то, за здорово живешь, но я почему-то начал сомневаться. Жиро в конце концов уговорил меня, но я сказал Димитриосу, что даю свое согласие в первый и последний раз.
Спустя месяц Димитриос опять посетил нас. Он расплатился с нами и сказал, что у него есть еще работа для нас. Я, конечно, наотрез отказался, но Жиро закричал, что все обошлось и глупо отказываться от денег. Конечно, эти пять тысяч были кстати — мы заплатили музыкантам.
Сейчас мне кажется, что он дал нам эти пять тысяч, чтобы, усыпив нашу бдительность, подкупить нас. Это был, кстати, его самый любимый способ. Обычно в таких случаях вас стараются провести, но Димитриос действовал всегда одинаково — он просто совал вам деньги. Конечно, самую минимальную сумму. Он правильно считал, что людская жадность сильнее здравого смысла.