мерть. Такой я увидел тебя. Ты стояла неподвижно, словно статуя, вылепленная руками самого искусного скульптора. Ни украшений, ни вычурности в одежде. Даже
волосы твои не были собраны в прическу, как у всех прочих дам. Черные пряди трепал ветер, время от времени бросая тебе в лицо, и когда это случалось, я заворожено смотрел, как небрежно и изящно ты отбрасываешь их снова за спину. Вроде невозможно придумать ничего более безыскусного, чем этот жест, а я переставал дышать каждый раз, когда видел тонкую женскую кисть, поднявшуюся к лицу. Наверное, я был не единственным, кто в тот день желал тебя. А ночь я терзал свою любовницу бесконечно представляя, что овладеваю тобой. Осознание того, что я восхищен своим врагом приводило в бешенство, настолько это казалось противоестественным. Но когда я увидел тебя в той зале… Это было подобно явлению затаенной мечты. Я даже сейчас помню то чувство восторга и любования, захлестнувшие меня, когда ты вошла в двери. Грациозный хищник, сытый, но вечно готовый к нападению. — И я вдруг вспомнила эту эмоцию. Правда, я всё время приписывала ее Вайторису, просто не могла даже представить, что в зале находится еще кто-то, кто может любоваться мной, и тем невероятней оказалось услышать признание Аквея. — Хрупкая, с нежными чертами лица, женственная, холодная, равнодушная, но все равно желанная. Это зверски взбесило, честно. Тогда я готов был убить тебя за свое неуместное желание. А когда ты терзала Эйвила, опьянение, не отпускавшая всё то время, пока ты рассматривала нас, прошло. В то мгновение я увидел перед собой всего лишь убийцу, красивую и бездушную куклу, получавшую наслаждение от чужих страданий. — После этих слов я попыталась вырваться из мягкого капкана пальцев Ская, но он лишь сильней сжал их, не выпустив меня. — Куда ты бежишь? Я еще не закончил.
— Я была той, кем ты видел меня, — глухо произнесла я. — Кукла без души и памяти.
— Нет, — водник едва заметно приподнял уголки губ в улыбке и отрицательно покачал головой. — Ты была одинока и глубоко несчастна. Как бы это не звучало смешно, но понял я это уже в темнице. Не сразу. Сначала я презирал тебя, и моя ненависть в те дни возросла до небес. Я готовился к тому, что меня будут пытать, причинять боль, но даже не мог предвидеть, что окунусь в пучину своих затаенных страхов, сомнений, что я пройду по самому краю пропасти, заглядывая на собственную изнанку. Тогда я думал, что хуже таких пыток быть ничего не может и мечтал, что настанет день, когда забудешь обо мне и больше не придешь. Однако ты приходила и приходила, продолжала свои забавы, уничтожая меня и вновь возрождая для того, чтобы вернуться и вновь поиграть. В какой-то момент я чуть не поддался безумию, решив, что бороться у меня больше нет сил. Однако врожденное упрямство не позволило поддаться малодушию, и чтобы не сорваться в пропасть, я начал думать. Оказалось, что кроме тебя, мне думать не о ком. Прошлая жизнь казалась миражом, а ты была настоящей и существовала рядом. Так вот, в то время я очень много думал о тебе, сводил воедино старые и новые наблюдения, стараясь думать как об обычной женщине. И я понял, что у того, чья жизнь полна красок, тому не нужны подобные развлечения. Твоя жизнь была пустой, и я стал в ней утешением и разнообразием. С того дня я начал привыкать к тебе. И пусть ты всё еще вытрясала из меня душу, это уже не было столь невыносимо, как поначалу. Я научился терпеть и делать из своих страхов выводы. А тебе по-прежнему был нужен друг, и я, пусть и извращенно, но стал им. А в том, что моя догадка имеет смысл, я уверился окончательно уже после побега, когда наблюдал за тобой. Тебя не угнетало одиночество, ты привыкла к нему. Однако ты находилась в смятении, это я не увидел, но почувствовал. Рыба, вытащенная из воды, вот кем ты была в первые пару дней. А когда сдружилась с крысой, я осознал, что ты не только одинока, но и несчастна, даже не подозревая об этом. Каждый день, каждая наша встреча стала для меня открытием. За маской высокомерия и насмешки я увидел совсем другую женщину, и она мне нравилась. Наверное, если бы не мои открытия и попытка привыкнуть к тебе, я бы все-таки убил тебя в спальне рыжего. Хотя… Не знаю, сейчас мне особенно сложно судить. Всё меняется слишком быстро. Я не успеваю осмысливать, просто живу и поступаю так, как считаю правильным. И знаешь что, Ирис?
— Что? — тихо спросила я.
— Я почувствовал себя свободным.
Я вновь изумленно приподняла брови, и водник негромко рассмеялся:
— Когда-то мне столько вдалбливали, что я должен делать, что у меня есть долг чести перед каждым мыслящим существом, которые желают выйти из-под гнета рыжего, что я сам поверил в это. Я должен был повести за собой рать. Я должен был победить. Я должен был жениться на указанной девице. Я должен был прославить род Аквеев. Я должен был убить на месте Черную гадину, как только освободился, а не тащить за собой. Теперь же я учусь делать не как должен, а как чувствую. Я научился размышлять не как нужно, а как хочу я. Как видишь, мы не так уж и отличаемся друг от друга. Тобой управлял Вечный, мной родня и наставники. Тебя учили почитать одного, меня — многих. Ты верила в свою правоту, я в свою, только правда оказалась противоположной по значению. И мне бесконечно жаль, что, в отличие от меня, твою правду в тебя вбивали силой.
Я опустила взгляд, некоторое время смотрела на Искру, забравшуюся мне на колени, после вздохнула и спросила:
— Ты называл еще несколько причин, по которым я приходила к тебе, помнишь?
— Помню, но ты их опровергла, — ответил водник.
Я вскинула голову, поймала взгляд Ская, решаясь быть откровенной настолько же, насколько был со мной честен Аквей.
— И я солгала, — произнесла я. — Во всем солгала, а ты оказался прав. Ты, узник, закованный в цепи, понял больше меня. Даже Вечный увидел то, что не заметила я. Он отдал мне тебя с единственной целью, чтобы я своими руками уничтожила искру, способную возродить из пепла, в который меня превратил хозяин. — Я замолчала, ожидая, что ответит водник, но он молчал, только продолжал смотреть на меня. И вновь я не выдержала. — Скай…
— Что? — хрипловато спросил он.
— Что будет дальше?
— Я не знаю, — в его глазах мелькнула растерянность. — Не хочу сейчас думать. Пусть дальше будет постоялый двор и наши кони. Остальное дальше пока не наступило. Не будем торопить его.
— Не будем, — согласилась я. — Тогда продолжим путь?
Скай кивнул, поднялся на ноги, увлекая меня за собой. Я перехватила крысу, усадила ее на плечо, но не сделала и шага.
— Скай…
— Что?
— Пока не наступило остальное дальше, быть может, ты еще раз поцелуешь меня?
— Хотел спросить тебя о том же, — он сделал шаг, разделявший нас. Так и не расцепив наши пальцы, свободной рукой обнял меня за талию и склонился к моему лицу. Но прежде, чем наши губы соприкоснулись, Аквей спросил: — Значит, я во всем был прав? — Я кивнула. Он тяжело сглотнул и поймал меня в ловушку поцелуя.
Глава 10. День двенадцатый
Скакуны неспешно перебирали копытами по каменистой тропе, поднимаясь всё выше в горы. Искра дремала, лежа на полюбившейся ей холке моего Цветика, так я назвала низкорослого конька, встретившего меня в конюшне постоялого двора радостным ржанием. Услышав, как я назвала коняшку, водник изошел на фырканья, насмешки и подначки. Своего жеребца он гордо величал Бураном, но памятуя о том, как Скай глумился над моим конем и надомной, я шепнула Бурану:
— Теперь тебя будут звать Ручеёчком.
Жеребец не возражал, он лопал с моей ладони кусок хлеба, купленный моим хозяйственным спутником, мирно прядал ушами и был согласен на все, лишь бы ему досталось и яблоко, сорванное мимоходом в саду, который мы успели проехать за вечер вчерашнего дня. А когда пришел Аквей, о чем-то болтавший с жителем маленькой деревушки всего на шесть домов, я потрепала бывшего Бурана по шее, отошла и громко позвала:
— Ручеёчек!
Жеребец и его хозяин дружно повернули головы в мою сторону.
— Иди ко мне, Ручеёчек.
Аквей, готовый уже демонстративно скривиться, все-таки сделал в мою сторону шаг. А когда его уверенно обогнал скакун, водник застыл на месте, открыв рот. Он слушал, как я воркую с его зверюгой, и на лице водника красовалось такое смачное недоумение, что я от удовольствия и предвкушения едва не замурлыкала. Но вот осознание моего вероломства настигло Ская, он закрыл рот, шумно втянул воздух сквозь стиснутые зубы и произнес:
— Ну ты и… ры-ыжая-а.
— А вот это уже оскорбление, — фыркнула я, задрала нос и позвала: — Ручеёк, Цветик, за мной.
Жеребцы дружно зацокали следом, но тут возмущенного водника решила поддержать крыса-предательница. Она спрыгнула с моего плеча, засеменила к Скаю, и он, почесав Искру за ухом, усадил нахалку на свое плечо. Вот так и шли какое-то время: я с жеребцами, Аквей с крысой — и не разговаривали друг с другом. Затем я устала, забралась в седло, но прежде чем водник решил, что может ко мне присоединиться на своем Ручеёчке, я с доброй улыбкой попросила жеребца:
— Покажи, как быстро ты бегаешь. Но остановись у того большого камня и жди нас.
Ручеёк взвился на дыбы и помчался вперед, обдав своего хозяина клубами пыли из-под копыт. Аквей упер ладони в бока, склонил голову на бок, щурясь от яркого солнца, и полюбопытствовал:
— И чем я заслужил твою немилость, о, Созидающая Наглость? Или Наглая Созидательность? Или Бессовестная Нахалка, Созидающая Во Вред своему спасителю, защитнику и просто хорошему парню?
Да, нам было о чем поговорить по дороге к постоялому двору и после. Я рассказала воднику о своих последних воспоминаниях, чем немало удивила Аквея.
— Кто это — Созидающие? Никогда не слышал, — нахмурился Скай. — Тебе нужно очень многое вспомнить, чтобы рассказать мне.
— А если я буду опять кричать и плакать? — спросила я без тени улыбки.
— Я знаю, как заглушить твои крики и слезы превратить в улыбку, — не менее серьезно ответил водник. — В любом случае, без этих воспоминаний, ты не сможешь собрать себя в единое целое.