Наверху, под входным портиком показался силуэт и раздался громкий, усиленный сводами голос. Какой-то человек спускался к скаутам с сильным электрическим фонарем в одной руке, а в другой — с револьвером крупного калибра.
Вновь прибывший был в сапогах, кожаной куртке и надвинутой на глаза фетровой шляпе. Он растолкал дрожащих скаутов, вырвал своего компаньона из рук державшей его тройки и с угрозами провел револьвером перед носами испуганных мальчиков. Потом оба бандита ушли, из пещеры, пообещав, что дело только началось, что они вернутся и тогда им покажут…
Нельзя сказать, чтобы в этот момент в маленьком отряде царил дух легкой беззаботности. Нельзя также умолчать и о том, что были слышны жалобы и даже звуки, больше похожие на жалобное мычание потерявшего свою мать теленка, чем на грозное рычание молодой пантеры! Но нужно также признать, что для детей двенадцати-тринадцати лет положение было не из легких. Многие были за то, чтобы выйти всем вместе из грота и бежать через лес, но начальник звена, храбрец и человек долга, взял остальных в руки и, припугнув наказанием и позором, добился повиновения. Решено было остаться в пещере. А кроме того, пожалуй, было бы еще опасней выйти из пещеры ночью и попасть волку в зубы, чем ждать событий, сосредоточившихся в глубине грота.
Не будем подробно рассказывать о ночи, проведенной под землей в тревожном ожидании, и можно побиться о заклад, что в ту ночь ребята хотели бы быть где-нибудь в другом месте! После бессонной ночи «Пантеры» с тысячей предосторожностей и с опасением вышли из своего логовища, рискнули войти в лес и с первыми лучами солнца бегом бросились к сборному пункту, куда должны были в этот третий день полевой кампании сойтись все остальные части отряда.
На поляне, где вокруг огня сидели руководители и инструктора, скаутов ждал последний и ошеломляющий сюрприз: среди членов штаба, присев на корточки, цыган в кепке и человек в кожаной куртке потягивали честно заработанное вино и добродушно смотрели на подходивших ночных «врагов»!
Бедные «Ласточки», бедные невинные малыши «Пантеры», чем заплатили вы за то, чтобы узнать, что такое «Большая скаутская игра», и стремглав влетели в сети, умело и коварно расставленные для вас вашими большими начальниками в сообщничестве с дорожными рабочими в роли бандитов и вашего собственного начальника звена, выполнившего с наслаждением свою роль!
Как уже сказано выше, мы посещали грот Тибиран не меньше чем раз в год, чтобы проверить контингент летучих мышей, живущих в нем зимой; они тогда крепко спят, и их легко ловить.
Второго января 1951 г. я пришел туда с дочерьми Раймондой, той самой девочкой, которая родилась в 1938 г. в день охоты на филина, и Мари, получившей описанное выше пещерное крещение в возрасте четырех лет, сейчас ей было десять, а Раймонде двенадцать лет.
На этот раз колония рукокрылых была очень малочисленной и состояла всего из 24 индивидуумов. Перепись их оказалась интересной, так как выяснилось, что три летучие мыши носили колечки, надетые в этом самом гроте в 1937 г. Долговечность этих маленьких животных, о которой до моих опытов кольцевания ничего не было известно, нужно вынести за пределы тринадцати лет. А так как осмотр животных не показал никаких следов дряхлости, и особенно их зубы были очень острыми, то отсюда можно предположить, что срок жизни летучей мыши легко может достигать двадцати лет.
Никогда не упуская случая показать детям, насколько безопасны летучие мыши, я приступил к довольно оригинальной фотосъемке. Прислонив Мари к стене, я окружил ее летучими мышами: пять посадил на голову, прямо на волосы, штук пятнадцать прицепил к плечам и к груди! Пока девочка так позировала, смеясь и ежась, когда мыши слегка царапали ее лоб коготками, я установил свой кодак на треноге и подготовил вспышку магния; поджечь его входило в обязанности Раймонды. По моему приказу она подожгла фитиль; сверкнул свет, но сильный взрыв опрокинул ацетиленовую лампу, стоявшую неподалеку на наклонном полу. Лампа покатилась, но так неудачно, что закатилась в трещину, и слышно было, как она протарахтела на глубину по крайней мере метров 10–12. Неприятный инцидент! Пришлось зажечь электрический фонарь, к счастью бывший в полной исправности. Не скрою, что меня очень раздосадовал этот совершенно непредвиденный эпизод, а вместе с тем ряд случившихся в тот день совпадений и стечений обстоятельств привел к неожиданному и интересному открытию.
Никогда поговорка «нет худа без добра» не находила себе лучшего подтверждения, чем в данном случае; здесь «худо» выразилось во взрыве магния, опрокинувшем фонарь.
Но не будем забегать вперед. С помощью веревки, закрепленной за острый каменный выступ, я спустился в трещину и на глубине в десяток метров нашел слегка помятую, упавшую набок лампу. Вода из нее вытекла, но работать она еще могла; поэтому прежде всего нужно было позаботиться вновь наполнить ее водой. Я поднялся обратно к девочкам; склонившись над трещиной, они помогли спасти лампу, и при свете электрического фонаря мы все вместе направились в глубь пещеры, где я раньше заметил лужицу воды. С трудом пролезли под очень низким потолком и вышли в нечто вроде маленькой комнатки, где был небольшой бассейнчик, наполненный водой. Шлепая по воде, мы присели на корточки, и скоро лампа, булькая, наполнилась; через мгновенье она была зажжена и осветила укромный уголок, созданный природой в самом удаленном, самом тайном конце пещеры.
Пет сомнения, что человеку, страдающему клострофобией[70], это место показалось бы страшным и безобразным. Для нас же, наоборот, оно было полно особого очарования; его таинственность и уединенность представляли для нас своего рода «luogo d’incanle», (зачарованное место — Прим. перев.), о котором говорит поэт.
Я стал внимательно рассматривать лужу воды в поисках пещерообитающих микроорганизмов. Увы, во взбаламученной нами кристальной воде бассейна живых существ не оказалось. «Но довольно искать, мечтать и вспоминать, — сказал я себе, — мы не троглодиты, как наши доисторические предки, пора уйти из мрака и вернуться к дневному свету».
Но все же, прежде чем дать сигнал к возвращению и опять ползком пробираться под низким потолком, я, подчинившись рефлексу искателя пещерной живописи (всегда возможной), поднял фонарь и стал рассматривать каменную стену в поисках таинственных и пленительных произведений первобытного искусства, столько раз с волнением обнаруженных в некоторых пещерах. Но разве я уже давно и много раз не осматривал напрасно стены этой пещеры?! Но только я поднял глаза к скалистой стене, как у меня вырвался возглас удивления и негодования. Там на высоте полутора метров от пола черными буквами была написана фамилия, звучавшая по-местному. Какой-то посетитель, явно относящийся к категории грубых невежд, запачкал девственную стену, нанеся буквы своей коптившей лампой. Факт, увы, самый обычный, но здесь, в этом месте, в этом уединении профанация казалась мне особенно оскорбительной, граничащей с святотатством. Я решил немедленно уничтожить дело рук осквернителя подземных красот, наверное чрезвычайно удивившегося бы моему возмущению; взял с пола горсть сырой глины и стал жирным слоем замазывать надпись. Охряный цвет глины совпадал с цветом породы, и замазывание привело к идеальным результатам: имя вернулось в небытие…
Удовлетворенный, я созерцал дело своих рук и пробегал взглядом по ставшей безыменной стене, как вдруг меня словно ударило — шок зрительный и умственный, так хорошо знакомый всякому спелеологу. В долю секунды на тусклой растресканной стене, как раз под нежелательной надписью, я разглядел тонкую извилистую линию, в которой распознал вырезанные острым резцом круп и задние ноги животного. Во мгновение ока я охватил всю остальную часть изображения: из глубины веков предо мной предстала вся целиком доисторическая гравировка, изображавшая лошадь, — такая ясная и отчетливая, что к радости примешалось чувство стыда, что я ее не заметил раньше.
Минуту я упиваюсь глубоким, никогда не теряющим своей остроты чувством, охватывающим при находке следов первобытного человека, и потом говорю: «Знаете ли вы, что я нашел, дети?» Такой вопрос я задал стоявшим рядом и прижавшимся ко мне девчуркам. Они спокойно и равнодушно смотрели на стену, очевидно еще не понимая, в чем было дело.
Я еще одну секунду наслаждаюсь курьезной ситуацией, как раз столько времени, чтобы вспомнить одно место из Ламенне: «Весь мир смотрит на то, на что смотрю я, но никто не видит того, что я вижу» — затем я заканчиваю начатую раньше фразу: «Здесь на стене доисторическая лошадь», — и, касаясь пальцем скалы, я обвожу ее контуры. Тут детские лица оживляются, глаза начинают блестеть, раздаются восклицания!
Если бы прекрасный анималист — мадленский художник, автор этого рисунка, был бы свидетелем нашего восхищения, он, наверное, был бы горд тем, что по прошествии двухсот столетий вызвал такой восторг, но, подумав, мы решаем, что реакция его была бы противоположной, потому что здесь работа не простого любителя — это силуэт, изображенный во время колдовского сеанса, требовавшего тайны, и поэтому он должен оставаться в секрете.
Но как бы то ни было, нельзя было не восторгаться умелостью исполнения и реализмом изображенного животного.
Голова со слегка выпуклой средней частью морды и правильно расположенным округлым глазом; обозначены ноздри и рот, грива щеткой. Загривок и хребет изображены гармонично, спина не сильно прогнута. Положение ног показывает, что животное стоит. Хвост удивляет своей длиной и особенно тем, что он до колен гладкий — безволосый. Но нужно верить всегда щепетильно точному художнику каменного века: если так иногда изображался хвост лошади — значит он таким и был.
Лошадь в пещере Тибиран не только выгравирована, но и выделена черным цветом: вся ее передняя часть, круп и бока замазаны марганцем; это одновременно и гравировка и живопись. Затем еще одна интересная деталь, в сущности являющаяся лейтмотивом бесчисленных образцов доисторического искусства: животное ранено; четкая прямолинейная черта тянется от его бока и висит как шпага. То что эта черта изображает дротик, или стрелу, или просто текущую из раны кровь, не вызывает никаких сомнений; охотник хотел наложить на лошадь колдовские чары. Он ее искусно и тайно н