аметил, вырезал и раскрасил в ему одному известном уголке пещеры и тем самым «сглазил» ее в изображении. По его верованию, это заклинание должно было принести удачу: поимку желанной дичи.
После осмотра лошади мы стали искать, нет ли в пещере и других изображений. Кое-что нам удалось разобрать, но все остальные рисунки были настолько испорчены, пришли в состояние такой ветхости из-за стекавшей воды и вследствие разрушения породы, что все они были практически нераспознаваемы.
И только один рисунок, казавшийся особенно загадочным, открыл нам свой секрет. В этом изображении был применен, видимо, широко распространенный среди первобытных мастеров способ использования какой-нибудь естественной неровности камня в качестве определенной детали и построения, исходя из нее, контуров всего животного. Я уже не считаю бесчисленные примеры использования каменного ребристого выступа в качестве спинного хребта. В одном месте выпуклость стены, напоминающая горб бизона, послужила основой для изображения силуэта этого животного; иногда сталактиты или вертикальные желобки фигурируют в виде ног животных. Помню, в гроте Монтеспан я нашел очень выразительную голову ящерицы в профиль, где глазом была овальная галька, заключенная в конгломерат потолка.
Здесь, в Тибиране, скалистый грушевидный выступ, близко напоминающий абрис головы медведя, был отправной точкой в изображении силуэта, когда-то, очевидно, целого, но сейчас сильно поврежденного временем. То, что от него осталось, — линия шеи, загривок, спина, очень округлый круп и массивные ноги — прекрасно передает тяжелый, приземистый контур медведя с наклоненной головой. По-видимому, усеченный каменный конус — голова медведя — первоначально был слишком длинным и слишком тонким; с помощью каменного орудия он искусно обрезан до нужной длины, и эта умелая и рассчитанная поправка изменила все произведение, придав ему вид идущего медведя, на ходу обнюхивающего землю.
Медведь расположен совсем рядом с лошадью, но близкое соседство травоядного, видимо, нисколько не волнует плотоядное, и, наоборот, они намеренно повернулись друг, к другу спиной!
Что же касается выгравированной и раскрашенной лошади — лучшего изображения пещеры, то и она совсем не бросается в глаза, поэтому никто ее не заметил, и мы сами, много раз рассматривая эту стену, также ее пропустили.
Здесь, кстати, я упомяну, что некоторые из доисторических рисунков были открыты очень поздно, хотя и в очень хорошо известных и часто посещаемых гротах. Так, например, знаменитые рисунки гротов Марсула и Нио были частично исчерчены подписями, инициалами, датами и «графикой» посетителей, совершенно о них не подозревавших и не видевших ничего, кроме какой-то мазни и неясных штрихов там, где тем не менее были прекрасные силуэты бизонов, львов, северных оленей, лошадей и т. д…
Позволим себе высказать еще одно соображение по поводу этих произведений искусства и упомянуть о том, как велика разница между осмотром доисторической живописи в зарегистрированном, оборудованном, освещенном электричеством гроте, где их показывает и комментирует проводник, и неизмеримо более волнующим личным ее открытием в тайниках какой-нибудь «дикой» пещеры.
Мне кажется, что разница та же, если не большая, как и между хождением от картины к картине в музее (часто ведущим за собой пресыщение) и своей собственной находкой забытого где-нибудь на чердаке Рембрандта.
Таковы были наши мысли и чувства, когда мы, наконец, с сожалением направились к выходу из грота Тибиран; с ним у нас теперь связано столько воспоминаний, историй и самых разнообразных случаев! Мне кажется, все это только подтверждает, что пещеры, часто считающиеся мрачными, печальными и безжизненными, наоборот, представляют собой места, полные тайны, места, будящие ум, волнующие душу, — словом, места, где веет живой дух.
Обо всем сказанном я уже не раз писал и глубоко чувствовал на протяжении всего своего жизненного пути любителя пещер, но эти мысли и чувства вылились и сформулировались особенно отчетливо раз и навсегда именно тогда, при выходе на дневной свет из пещеры Тибиран. Когда мы уже собирались опять ползком пробираться под низким сводом, я с удивлением увидел, что одна из моих девочек с детской непосредственностью вдруг поцеловала изображение лошади. Этот поцелуй десятилетнего ребенка показался мне очень трогательным и гораздо более красноречивым, чем все мои собственные умозаключения. Мне кажется, только ребенок мог так просто, непритворно, без аффектации, таким милым и глубоким жестом скрепить символической печатью связь между мраком веков и настоящим.
Через несколько минут мы уже были у выхода из пещеры.
В тишине большого леса, в глубоких сумерках зимнего дня все молчало, но молчание после пережитого в пещере казалось торжественным и суровым. Мы все еще были во власти далекого, незапамятного прошлого, когда какой-нибудь отдаленный наш предок мог так же выходить из того же самого грота.
За двадцать тысячелетий до нас и он тоже переступал скалистый порог грота Тибиран, куда звали его первобытные верования, чтобы в глубине совершить магические заклинания, и, может быть, также поздним вечером.
ГЛАВА IIIСТРАННЫЙ МАЛЕНЬКИЙМИРОК ЛЕТУЧИХ МЫШЕЙ
«Я думаю, что искатель всегда идет ощупью — не скажу, что в полном мраке, но в полумраке, окутывающем, несмотря на весь прогресс научного знания, тайны природы
Среди огромного разнообразия объектов, предназначенных для изучения, особое место нужно отвести знакомству с условиями жизни и поведением подземной фауны, и особенно с образом жизни и повадками летучих мышей.
Частое посещение пропастей и пещер дало нам возможность познакомиться с этими маленькими животными, о которых существует столько легенд и столько ошибочных представлений. Но как часто случается, действительность гораздо более необычайна и захватывающа, чем все то, что может создать воображение; в данной главе мы и намерены познакомить читателя с этим странным маленьким мирком.
Впереди речь будет только о летучих мышах Франции (хотя рукокрылые распространены по всему миру, даже за пределами Северного полярного круга), поэтому кратко упомянем, что из двадцати с лишком видов нашей страны некоторые почти оседлые, живущие в одном районе, другие же, наоборот, большие путешественницы и совершают сезонные миграции (о которых, правда, еще мало известно) на очень большие расстояния.
То новое, что нам удалось обнаружить и что будет дальше изложено, относится к одному из таких мигрирующих видов, долгое время изучавшемуся нами в одном из гротов Верхних Пиренеев.
Этот грот, называемый Тиньяхюст (на местном наречии: Грот летучих мышей), пуст с сентября по апрель; в это время напрасно было бы пытаться отыскать в нем хотя бы одно рукокрылое.
Но с первых чисел апреля (даже часто с 25 марта) он быстро заселяется и дает приют большой колонии летучих мышей, живущих плотно сбившимся роем. Каждый год они заполняют грот и висят, прицепившись к высокому своду всегда в одном и том же месте. И так, по-видимому, с незапамятных времен, потому что под этим местом почва покрыта толстым слоем гуано.
В 1936 г. я решил периодически посещать этот грот и заняться изучением летучих мышей. В среднем в колонии насчитывалось до 10 000 индивидуумов (что для этих животных немного), но отнести их к тому или другому виду было довольно трудно, потому что, когда не имеешь знакомства с отдельными разновидностями этих животных, различить их очень трудно. При помощи маленького учебничка (рекомендую его всем начинающим изучать рукокрылых): «Естественная история Франции», Написанного доктором Труссаром в 1884 г., я научился распознавать обитателей Тиньяхюста. Это были Vespertilions murinus (Vespertilio myotis)[71]. Эта летучая мышь самая крупная в нашей стране, размах ее крыльев достигает 40–43 сантиметров. Голова у нее коническая, с заостренной мордочкой, что делает ее немного похожей на лисицу. Уши большие, овальные, такой же длины, как голова; цвет шерсти рыжеватый, на спине варьирующий от светло-рыжего до коричневого с дымчатым оттенком, в то время как брюшко грязновато-белое.
Однажды, в 1936 г., я вошел в пещеру, состоявшую из двух залов диаметрами приблизительно 20 метров, соединенных низким ходом, по которому нужно пролезать ползком. Именно вторую комнату, погруженную в абсолютный мрак, и выбрали летучие мыши своим жилищем. Я оставался там довольно долго, наблюдая подвесившийся к потолку компактный кишевший рой, откуда раздавались писк и резкие все умножавшиеся крики. По-видимому, мое появление их потревожило. Но больше, чем мое присутствие, волновал и беспокоил дневных сонь, отдыхавших после ночного полета в окрестностях грота, свет лампы. Некоторые из них уже начали отбиваться, отделяться от роя, махать крыльями и, конечно, не замедлят улететь; не теряя времени нужно было приступить к запроектированной массовой ловле. Такова была в тот день цель моего прихода в грот.
Вынимаю из рюкзака большой сачок из материи, прикрепляю его к принесенной с собой длинной каштановой палке и, подняв примитивное приспособление (но оказавшееся вполне эффективным), расставляю свою первую сеть охотника за летучими мышами. Несколько раз провожу окруженным железной проволокой отверстием сачка по прицепившейся к своду мягкой массе животных. Касание сачка отделяет нескольких из них, и они падают к моим ногам; одни — как спелые плоды, другие рефлекторно полураскрывают крылья и, падая, вертятся, как сухие листья, но их падение смягчается слоем гуано. Сачок становится все тяжелее, длинная рукоятка из сырого дерева гнется под грузом, и я устремляюсь к выходу. Вернувшись под портик грота, усаживаюсь на ярком свете, держа меж ног мешок, где пищат и возятся мои пленницы (как показал подсчет, я их наловил 225 штук); кладу на пол нечто вроде большой английской булавки из железной проволоки, на которой нанизаны крохотные алюминиевые колечки. Такие разрезанные вдоль цилиндрики для кольцевания мелких птиц Центральная станция по изучению миграции