В гроте Тибиран не найдено ничего, что говорило бы о посещении его доисторическим человеком. И только близкое соседство пещеры Гаргас дает основание думать, что он был известен первобытным охотникам. Но очень мало вероятно, чтобы грот был обитаем, потому он идет крутым уклоном от самого входа, имеет только одну темную, сырую комнату с опасными вертикальными естественными колодцами, на дне которых течет ручей. Очень наклонный входной коридор и не имеющий нижнего выхода зал были бы очень неудобным и ненадежным убежищем, где обитатели пещеры оказались бы в западне при нападении людей или диких животных. Несмотря на это, у нас есть доказательства, и мы это дальше покажем, что однажды, в доисторические времена, один человек проник в пещеру Тибиран.
Одетый в звериные шкуры, как того требовал ледниковый климат, этот человек подошел к входу в пещеру. Там он, наверное, на минуту положил свое оружие на землю, присел на корточки и зажег можжевеловый факел или масляный светильник. Многое можно было бы отдать за то, чтобы хоть мельком взглянуть на одного из отдаленнейших предков, понаблюдать за его движениями, жестами…
Археолог Эмиль Картайлак часто говорил, что он пожертвовал бы десятью годами жизни, чтобы прожить день или два в среде какого-нибудь доисторического племени!
Можно допустить, что этот охотник, вошедший с факелом в руке в грот Тибиран, пришел из соседней пещеры Гаргас, несомненно обитаемой, судя по раскопкам. С полной вероятностью можно предположить, что у этого человека руки были искалечены, потому что многочисленные странные отпечатки рук с отрезанными по обету пальцами в гроте Гаргас свидетельствуют о распространенности в то время этого жестокого ритуального обычая[66].
Одинокий и таинственный посетитель оставался несколько часов в пещере Тибиран и вышел из нее так же тайком, как и вошел. После этого потревоженные гиены опять заняли свое убежище, и их уже больше никто не беспокоил, ни один человек не переступил порог грота Тибиран, вновь погрузившегося на 15 тысяч лет в пустоту и молчание.
В конце этого промежутка в 150 столетий (цифра, трудно постижимая и трудно воспринимаемая для нас, людей, не насчитывающих еще и двух тысяч лет своегр летосчисления) другой человек переступил гигантский порог грота Тибиран.
Обстановка изменилась, так же как и внешний вид вновь прибывшего.
На смену ландшафту мадленской эпохи, появился старый, величественный галльский лес, а вместо одетого в шкуры охотника, шедшего по заснеженной равнине ледниковой эпохи, по лесу пробирался босой человек, едва прикрытый туникой галло-римского раба. И действительно, это был беглый раб, прошедший через лес и собиравшийся спрятаться в гроте Тибиран, чтобы избегнуть погони.
Спустя 15 тысяч лет он также встал на колени на пороге пещеры, чтобы зажечь факел, затем углубился под землю, неся грубый глиняный горшок с какой-то едой, которая позволит ему просуществовать в пещере несколько дней, пока длятся поиски.
Этот беглец, этот отверженный — брат рабыни, печальной Сабинулы, вызванной к жизни поэтом Эредия в сонете «Изгнанница», мечтавшей о бегстве в тех же местах и в ту же эпоху.
Все эти объявленные вне закона, преследуемые беглецы на протяжении веков инстинктивно воскрешали доисторическую традицию. Через тысячелетия они вернулись под защиту пещер, дававших убежище их предкам — людям ледникового времени; без пещер род человеческий не пережил бы ужасов бесконечно длившегося господства льда[67].
Беглый раб, несколько дней скрывавшийся в гроте Тибиран, вышел из него еще незаметнее, еще таинственнее, еще более крадучись, чем его мадленский предшественник. Он оставил в пещере пустой, уже ставший ненужным горшок; снесенный водой или опрокинутый обнюхивавшей и облизывавшей его лисицей, горшок скатился с каменистого склона и разбился, а через две тысячи лет я нашел его черепки. Конечно, мы не можем утверждать, что в промежуток времени между тайным посещением мадленского охотника и таким же тайным посещением беглеца-раба никто не входил в пещеру, но это кажется вполне вероятным.
Остается только добавить, что в соседнем гроте Гаргас, помимо доисторических рисунков, мы находим высеченные на стенах очень архаичные хрисмы[68], по-видимому оставленные христианами самых первых веков, а также изображения арбалетов со стременем, восходящие к XV веку.
В нашу современную эпоху третий человек собирался проникнуть в грот Тибиран. В его посещении не было ничего таинственного, в его цели не было ничего оккультного, и скрывать ему было нечего… Наоборот, он действовал среди бела дня — если так можно сказать — и хотел, чтобы все знали, что он собирался делать в гроте, больше того, он даже мечтал о посетителях.
В течение некоторого времени (рассказ относится к 1860 г.) соседний грот Гаргас был закрыт и сдан в аренду. Он был снабжен дверью, и специальный проводник показывал грот натуралистам и путешественникам — предшественникам современных туристов. В эту эпоху Мартель, будущий создатель и пропагандист спелеологии, в то время в возрасте семи лет посетил грот со своим отцом.
В 1888 г., когда родители Мартеля прибыли в Сен-Бертран де-Комминж (Верхняя Гаронна), было много разговоров о раскопках, которые вели Гарригу и Шастенье в пещере Гаргас, и о найденных ими чудовищных скелетах вымерших диких животных.
Отец Мартеля, просвещенный и любознательный человек, заинтересовавшись раскопками, решил посетить эту залежь «допотопных» животных, как в то время еще выражались. Наняли коляску и По долине реки Нест направились к гроту. Тогда настоящей проезжей дороги еще не существовало, только 60 лет спустя автомобили стали доезжать до самой пещеры. Приходилось оставлять экипаж в селении Тибиран (название, тесно связанное с римской оккупацией) и последние километры идти пешком по плохой крутой лесной тропинке в сопровождении детей ближайшей деревушки, получавших за труды от одного до трех су, в зависимости от щедрости туриста!
В день посещения грота семьей Мартеля, как только все сошли с коляски, гид предоставил себя в распоряжение гостей. Это был один из пиренейцев (еще сохранившихся и по сей час и уж конечно бывших в ту пору), гордых тем, что люди интересуются редкостями их уголка земли, и польщенных тем, что важные господа и дамы из Парижа нарочно приезжают, чтобы на них посмотреть. Пока шли по тропинке, Манзас (так звали гида) говорил не переставая. На неуклюжем местном языке, где слоги наскакивают и стукаются друг о друга, как камни в бурном потоке соседней Гаронны, официальный гид Гаргаса показывал свое знание; он говорил больше всего о гроте, который предстояло посетить, и о ведущихся в нем раскопках.
Мы не знали Манзаса, но познакомились с одним из его преемников — Ремом, по-видимому, не уступавшим ему в воодушевлении и образности описаний. Церемония была всегда неизменной, так же как и неумеренное расхваливание (нам довелось его слышать) в романтической манере того времени. Как только свечи были зажжены и розданы посетителям, гид первый входил в грот) — неся под мышкой большой запас соломенных факелов, предназначенных освещать (лучше сказать, продымливать) пещеру в самых интересных местах. Туристы, еще ослепленные только что покинутым дневным светом, ощупью плетутся во мраке, затрудненные танцующим, больше мешающим, чем светящим, пламенем, и попутно заводят знакомство с горячими каплями воска, образующими созвездия на их одежде.
Дойдя до середины входного зала, называемого «Залом Медведя», гид останавливается и начинает декламировать описание места напыщенным и монотонным голосом (можно было бы сказать «замогильным»[69] без всякой погони за игрой слов). Урок, конечно, заученный наизусть, где самые смелые и самые неожиданные гипотезы о происхождении и формировании пещеры и ее сталактитов переплетаются с страшными историями и любопытными легендами.
Осмотр продолжается, как ритуал, из зала в зал под аккомпанемент декламации гида, иногда только прерываемой скудным, но эффектным пламенем соломенного факела, бросающим красноватые отсветы на дантевскую декорацию: на нагромождения каменных глыб и неясные перспективы таинственных сводов. Но нестерпимый дым заставляет ускорять шаги и уходить дальше вперед, в недра горы, до того места, где свод опускается до пола, оставляя только низкий и очень узкий ход, откуда дует ток воздуха. Здесь гид становится самим собой и вернувшись к своему нормальному «акценту Бержерака» объясняет, что долгое и опасное ползанье через лазейку приведет в другую пещеру, еще более обширную и более прекрасную…
Только некоторые убежденные археологи или любознательные и смелые натуралисты отваживались ползти в этот узкий, неудобный и грязный ход. Но Манзас был хорошим пропагандистом и настойчиво спрашивал посетителей, не желают ли они полезть в лазейку. В ответе он был уверен: дамы, уже, немного испуганные, оказавшись так далеко под землей, всегда хотели немедленно вернуться. Мужчины резонно доказывали, что не хотят портить одежду, и так как здесь осмотр пещеры оканчивался, то обычно возвращались на поверхность. Легко себе представить, что, дойдя до отверстия, ведущего в «ход сообщения», мосье Мартель, чопорный юрист, одетый по моде того времени, в сюртуке и цилиндре, отклонил коварное предложение проводника.
Но как интересно было бы узнать, что чувствовал и думал мальчик Эдуард-Альфред (так звали будущего знаменитого спелеолога. — Ред.) в день своего подземного крещения, стоя перед узкой щелью в пещере Гаргас — редкой, а может быть, и единственной в его жизни, перед которой он отступил.
Слава грота Гаргас не давала спать одному из местных крестьян, и он вбил себе в голову мысль использовать с выгодой для себя грот Тибиран, находящийся на пути к пещере Гаргас, но ближе к деревне. Вот этот-то «третий» человек и пришел в один прекрасный день (тому скоро будет сто лет) к входу в пещеру Тибиран. Зажег свечку, проник в пещеру, запасшись лопатой и киркой, и начал вырубать ступеньки сверху донизу крутого и скользкого склона. Затем загородил вход стенкой, проделал в ней дверь, повесил на дверь замок и стал ждать визитеров.