ще смотрела на пассажиров.
– У меня валидол есть! Кому?
– Посадите ее, освободите место.
– Не надо! – рванулась Таня.
Кругом были люди. Лица, голоса, запахи, чувства.
– Выпустите меня! – Она ударилась всем телом о дверь.
Слишком много людей.
Паника – Таня чувствовала это – расходилась от нее волной. Заплакал ребенок. Выкрикнула что-то скандально кондукторша. Выругался мужчина. Женщина, что трогала за плечо, схватилась за сердце и беззвучно шевельнула губами.
Нет! Пожалуйста, нет!
Но как успокоиться, когда ужас взрезает, точно скальпелем, от живота до горла?
– Остановите автобус!
Получается, Сайгар прав?
– Пустите!
Толчок, люди попадали друг на друга. Крики, плач. Двери раскрылись – и Таня выскочила. Метнулась, не глядя, через дорогу. Взвизгнули тормоза. Бросилась в сквер, не разбирая тропинок, туда, где никого нет. Но зашлась в хриплом лае собака, душит себя ошейником. Бежать!..
Таня стояла на углу. Слева сплошным потоком неслись машины, заворачивая через перекресток на Гостиный мост. От них рябило в глазах. Справа, у подножия крепости, загорали на травке студенты, обложившись конспектами.
«Что я делаю, мама?..»
Таня ссутулилась, обхватила себя за локти и побрела на мост.
«Зачем?..»
Вспомнилось, как полгода назад шла здесь с мамой. Тогда казалось: все решила правильно.
… – Нужно такое, чтобы и в маленьком городе нашлась работа, – говорила Таня. – Мам, давай пешком через мост, не хочу толкаться.
По случаю ветреной погоды на остановке скопилась напряженная толпа, готовая любой ценой протиснуться в теплое автобусное нутро. Таня пригладила волосы: казалось, там, в толпе, потрескивает электричество.
– Продует, – сказала мама. – Ты опять без шапки.
Таня помотала головой и взяла у мамы авоську.
– Пошли.
На мосту оказалось не так уж холодно, только ветер уносил слова, и приходилось идти плечом к плечу. Авоська мешала, Таня переложила ее в другую руку.
– Не решай сгоряча. Может, окончишь школу? – неуверенно спросила мама. – В институт с восемью классами не возьмут.
– Ну какой институт, мам? Где? Заочно? Если меня еще будут пускать на сессии. Да и толку с этого заочного.
– Училище разве лучше?
– Да. После него я уже смогу работать. По специальности. Значит, зарабатывать. И еще, мама… Если я останусь в школе, то отсрочка два года. В училище – четыре.
– Потом все равно придется уезжать.
– Да. Но потом.
Они были на самой середине Гостиного моста. Ветер трепал Танины волосы, рвал с головы у мамы платок. Небо стремительно голубело – тучи сбивало, точно отару, и угоняло к заливу. Вспыхнули на солнце купола Морского собора.
– Я хочу остаться, сколько смогу, – твердо сказала Таня, глядя на город. – Нужно только правильно выбрать. Понимаешь? Чтобы меня точно взяли на работу, даже если поселок на три улицы.
– Почему сразу поселок? Поедем к Тасе.
Иногда хотелось просто завизжать. Таня перехватила ручки авоськи, они врезались в ладонь.
– Нет, мама. Ты никуда не поедешь. Ты останешься с Асей и со своим книгохранилищем. Даже не будем это обсуждать.
– Танечка…
– Мам! Вот потом выйдешь на пенсию, тогда и посмотрим.
Об остальном Таня промолчала: тетка Тася может ее и не принять, да и разрешат ли поселиться в Гусь-Савельевском?
– Медицинский? – предложила мама. – Уж сиделкой-то…
– Нет. Не смогу. Точно не мое.
– Торговый и предлагать не хочу, с твоим-то характером.
Таня подавила вздох.
Она всегда была уверена, что успеет выбрать профессию. Когда еще окончит школу!
Хотелось быть как Ася. Чтобы на кафедре, и коллеги обсуждали не соседку Маню, а малоизвестного художника пятнадцатого века. Студенты бы заглядывали. Робкие и почтительные. Или нахальные – юные гении! Чтобы спуститься в запасники, посмотреть на портрет и увидеть не просто лицо, а человека. Знать, как он жил, чем жил.
Еще хотелось быть как мама. Подходить к специальному боксу со строго выдержанной температурой и влажностью. Открывать его серебристым ключиком. И доставать книгу… Вот кто из миллиона жителей Сент-Невея может подержать в руках вещь, пережившую несколько веков? Прикоснуться к переплету и представить монаха, склонившегося с пером над бумагой. Представить его келью. Тишину монастыря. Двор за окном. Мир за монастырской стеной.
А еще хотелось путешествовать. И всегда возвращаться в Сент-Невей.
– Таня, а педагогический?
Ветер спутал волосы, с трудом причесала их пятерней.
– Ну, пусть педагогический.
Подумала: почему бы и нет. В детстве ей нравилось играть в учительницу.
Спустя неделю она снова стояла на мосту. Было не так ветрено, но моросил дождь. Лада казалась сизой. Таня поднесла руки к щекам – горячие. Будто надавали пощечин. Сайгар же просто швырнул ей в лицо бумагу и сказал чуть ли не с жалостью:
– Вот дура-то.
Окаменев, Таня сидела перед его столом.
– Подними, – велел куратор. – Ну?
Наклонилась – волосы упали на лицо, скрыв мокрые ресницы и вспыхнувшие щеки. Листок залетел под стол, пришлось опуститься на корточки. Было видно, как старший лейтенант в нетерпении перебирает начищенными ботинками.
– Чего там ползаешь?
Села, неловко одернув юбку. Сайгар ухмыльнулся: мол, нужны мне твои коленки.
Листок оказался знакомым. Таня поморгала, глядя на расплывающиеся буквы. Только бы не заплакать!
– Ты всерьез думала, тебя пустят детишек учить?
Это было ее заявление. То самое, которое она подала позавчера в училище.
– Девочка, мы контролируем всю абитуру! Чтобы такие твари, как ты, не пролезли. Уяснила?
Таня кивнула. Заговорить она боялась, тогда точно не выдержит – или заплачет, или все-таки ударит Сайгара.
– Скажи спасибо, что я тебя сегодня вызвал. Успеешь еще куда-нибудь сунуться. Возьмешь в секретариате список разрешенных учреждений. Ну?
В руке у нее было заявление, и Таня не понимала, чего хочет Сайгар: чтобы она забрала его или вернула? Для отчетности. Вот, мол, пресек деятельность злобной ведьмы, которая покушалась на будущее нации.
– Что? – спросила она, с трудом пропихивая слова через распухшее горло.
– Говори спасибо и проваливай. Бумагу оставь.
Таня встала, положила заявление на край стола.
– Спасибо.
Повезло, в коридоре было пусто. Вцепилась зубами в костяшки пальцев и беззвучно завыла. Сила, неиспользованная, раскаленная, перегорала в ней. Алая пелена висела перед глазами, и мир через нее казался жутким.
Очнулась Таня здесь, на мосту.
Легла грудью на перила, глянула вниз. Темная вода, мутная из-за мороси. Вот туда бы – с головой.
Но что будет с мамой? С Асей? Они этого не переживут.
А старший лейтенант Сайгар обрадуется.
Нет уж!
Таня выпрямилась и достала из сумки брошюрку – совсем не помнила, как брала ее в секретариате! Листы тут же намокли и склеились. Разлеплять их было сложно, пальцы оставляли черные следы. Потекла фиолетовым печать УРКа. Таня бездумно водила взглядом по строчкам, выхватывая отдельные слова. Потом неожиданно прочитала целиком: «Художественно-прикладное училище».
Вечером, отогреваясь на кухне, Таня говорила маме:
– Разве плохо? Тетка Тася поможет устроиться к ним на фарфоровый завод.
– Тарелки расписывать?
– Пусть и тарелки! Ты вспомни, какие там! На все выставки вывозят! Или к частнику пойду, вон их сколько в Савельевской области. Мам, это всегда заработок. Могу вообще сидеть дома и рисовать, а продукцию сдавать раз в неделю. Все будет хорошо!
… «Вот дура-то», – с ожесточением вспомнила Таня.
Она стояла, упираясь кулаками в перила. За спиной шли люди. Восторженно охали смуглолицые туристы, щелкая фотоаппаратами. Отсюда, с моста, просматривались оба берега. Правый – до Дворцовой набережной, левый – до Архитектурного института. Сверкала, переливалась Лада. Ее расчерчивали катера.
Сейчас Таня ненавидела Сент-Невей. Лучше бы уехала еще тогда, прошлым летом. Не было бы Сайгара. Мама бы не мучилась ожиданием.
И Ника тоже бы не было.
Ася говорит: «Поживи, сколько отведется». А потом? Что будет с нею? Что будет с Ником? Как сказать ему: «Я про́клятая»? И как можно – не сказать? Если Сайгар прав и она, Таня, чудовище? Ведь не хотела чужого счастья, свое было, но откусила же.
Таню толкнули в плечо, и она послушно шагнула в людской поток. Ее обгоняли, шли навстречу. Одни торопились, другие с любопытством разглядывали город. Мужчины и женщины. Молодые, старые. Дети и подростки. Так много людей. Такие разные. «Почему – именно я? За что?» – в который раз подумала Таня. Она всматривалась в лица. Почему досталось не этой женщине? Почему не тому мужчине? «Почему – мне?!»
Возле фонарного столба стоял парень и ловил в объектив купола Морского собора. Опустив фотоаппарат, довольно улыбнулся. Таня вздрогнула. Парень был похож на л-рея. Он, наверное, почувствовал взгляд, потому что оглянулся – и шарахнулся к перилам, прижимая к груди фотоаппарат.
Таня знала, что он увидел в ее глазах. Ненависть.
Почему, ну почему л-рей не приехал? Он ведь мог спасти! Мог все изменить. Исправить.
В деревне действительно праздновали, и ехать приходилось осторожно – пьяненький дедок уже попытался влететь под колеса, хорошо, его успели поймать. На машину, слишком дорогую для этих мест, оборачивались. Матвей в ответ разглядывал девушек, нарядных, в венках с яркими лентами. Из распахнутых окон доносилась музыка. Ворчали брюзгливо бабки на лавочке. В палисаднике целовались, за листьями виднелась широкая спина в футболке. Шумно было, весело. А потом накатила тишина. Она поднималась от реки, продавливая, точно асфальтовый каток. Захлопнулась калитка, еще одна. Оборвалась музыка. Испуганные девушки прижались к забору. Взвизгнула и тут же заткнулась кудлатая шавка.
Матвей посмотрел в зеркало заднего вида. Промолчал.
Юджин сбросил скорость. Шуршала трава по полированному боку машины. Опять стукнуло в багажнике, когда подбросило на колдобине.