– Останови, – наконец приказал Матвей.
Посидел пару мгновений, прежде чем открыть дверцу.
В конце опустевшей улицы виднелись всадники. Они придержали лошадей, и только один ехал следом за машиной. Длинная тень волочилась за ним по пыльной дороге. Матвей сделал несколько шагов и остановился, сунув руки в карманы.
Встретились. Всадник молча посмотрел сверху, а конь всхрапнул и потянулся мордой. Матвей погладил его по широкой переносице – призрачные лошади скучали по живому прикосновению. Звякнуло колечко в сбруе.
Зачесалось под напульсником, и Матвей обхватил ладонью запястье.
– Я понял, – сказал холодно.
Всадник продолжал смотреть на него.
– Да, я сержусь. И вы знаете почему.
Пес приложил руку к груди и наклонил голову.
– Извинения приняты. Но лучше бы вы перехватили меня на той стороне реки.
Матвей пошел обратно. Взгляды из-за занавесок подталкивали в спину.
Юджин поправил зеркало и повернул ключ в замке зажигания.
Застежка напульсника не поддавалась, Матвей зашипел сквозь зубы. Наконец расстегнул и с наслаждением поскреб ногтями запястье.
– Покажи карту.
Юджин достал из бардачка атлас.
– Где твое озеро?
Голубое пятнышко обнаружилось на краю Невейской области.
– Нет. Слишком далеко. Как-нибудь потом.
– Хорошо, – согласился Юджин, убирая атлас.
Казалось, он совсем не расстроился, но Матвей знал, что это не так.
Молчала деревня, пока они выруливали на трассу.
Смеркалось быстро. Выплыла и повисла в правом окне луна. Ее белесое тельце перекашивалось на один бок.
Дорога прорезала лесок и выскочила в степь. Взметнулась темнота, испуганная светом фар. Матвей подтянул ногу и уперся пяткой в край сиденья. Юджин покосился неодобрительно, но ничего не сказал.
Под напульсником все чесалось.
Матвей опустил веки: в темноте плавали белесые пятна, похожие на луну.
«Не хочу».
Рванувшись, он дернул руль, выкручивая на обочину. Юджин не успел оттолкнуть. Машина пошла юзом, тяжело перевалилась через бровку и въехала в заросли.
– В чем дело?! – рявкнул Юджин.
Матвей распахнул дверцу и упал в траву. Высокая, густая, она закрыла его с головой. Сцепил пальцы на затылке, вжимаясь в землю. Горечь во рту – кровь из прокушенной губы – смешалась с полынным соком.
– Вот, возьми.
Матвей вскинул голову. Юджин присел рядом на корточки. На ладони у него белела таблетка, под мышкой был зажат термос.
– Уйди! – крикнул Матвей и ударил снизу по руке. Подлетев, канула в темноту таблетка. – Я не хочу никуда ехать, понятно?
Юджин кивнул.
– Ночуем здесь? Достать палатку?
…Брезентовые стены над головой. У березовой палки сладковатый вкус…
– Ты нарочно, да? – хрипло спросил Матвей. – Нравится смотреть, как меня корчит? Извращенец!
Юджин молча поднялся и ушел в машину. Матвей гонял желваки, глядя, как старик устраивается на переднем сиденье, достает очки и открывает книгу.
«Ненавижу!»
Матвей сплюнул в траву и сел, обхватив колени руками. Зудела метка. В широкий ворот футболки забрался ветер, ледяной до мурашек.
Юджин перевернул страницу.
– Ладно, – громко сказал Матвей, поднимаясь. – Поехали. Холодно еще тут ночевать.
Но все-таки не удержался, пнул по колесу.
Старик неторопливо убрал книгу и включил в машине обогрев.
Вскоре на горизонте снова показался лесок, дорога огибала его по краю. Луна поднялась уже высоко и не цеплялась за деревья.
– Это всегда так начинается? – нарушил молчание Матвей.
– Нет. Зависит от характера. И потом, тебе еще рано, это другое.
– То есть?
Юджин сосредоточенно смотрел на дорогу. Матвей не торопил: если уж начал говорить, то расскажет.
– Сначала вы чувствуете себя героями. Часто – вполне оправданно. Окружающие вами восхищаются, вы каждый месяц совершаете подвиги и получаете заслуженные аплодисменты.
Матвей усмехнулся.
– Проходит время. Из испуганных мальчиков, которые привыкли слушаться взрослых, вы превращаетесь в задиристых подростков. Восхищаться вами становится труднее, чаще хочется дать по шее. Вы начинаете ругаться с УРКом. Вы наелись подвигов по самое горло, вы ненавидите меченых. По большому счету, вы ненавидите всех.
– Допустим! – с вызовом сказал Матвей. – Ну и что?! Я все равно продолжаю работать.
– Вот именно. А значит, вскоре приходит усталость. Очень трудно ненавидеть всех. Начинает казаться, что и все ненавидят в ответ. Что весь мир против вас. А вы вынуждены гробиться во спасение. И кого? Чем они лучше вас? Почему они должны жить долго и счастливо, а вы – умирать? Ради чего? Сколько их, исцеленных, в пересчете на всю Федерацию?
Матвей молчал. Горячий комок забил горло.
– То, что вы делаете, не меняет мир – в нем все равно остаются про́клятые. Ваши дела никому не нужны. И вы никому не нужны.
Слова Юджина били наотмашь.
– Ты ведь именно так думаешь? Но это ложь, Матвей. Усталость. Морок. Ты нужен тем, кого спасаешь. Десятки матерей благодарят тебя.
– Нет! – взвился Матвей. – Я что, не вижу, как на меня смотрят? Хуже, чем на про́клятых! Десятки матерей… На хрен они мне сдались? Меня собственная мать бросила! А как узнала… даже встретиться не захотела. Испугалась! Что, забыл? А рассуждаешь… умник!
Матвей отвернулся к окну. Клокотало внутри, трясло – даже зубы ныли. Вот глупость какая: столько времени прошло, столько всего случилось, а все равно обида жжет.
…Вокруг лампочки под жестяным абажуром металась бабочка. Она то присаживалась на витой шнур, то срывалась в полет, отчаянно молотя крылышками. Вейка, подперев голову, смотрел на нее. Очень хотелось спать.
Сначала они ехали в плацкартном вагоне. На верхней полке храпел мужчина, напротив сидела бабка в платочке и не отрываясь смотрела в окно; губы у нее беспрестанно шевелились. Когда Вейка захотел есть, мать принесла желтоватый чай в стакане с подстаканником. В стакане дребезжала ложечка. К вечеру поезд остановился на крохотной станции. Проводница торопила: «Две минуты!» Вывалились с чемоданом и баулами. Мать сердилась, пересчитывая места.
В маленьком зале ожидания нашлись свободные сиденья. Вейка неловко притулился матери под бок – мешал железный поручень. Едва успел задремать, как его растолкали. Непонимающе моргал, зевал, и мама опять сердилась, натягивая на него рюкзак.
В полупустой электричке было холодно. В углу между сиденьями со звоном перекатывалась пустая бутылка, заглушая бормотание динамика. Мама напряженно всматривалась в темноту за окном и вдруг рванула за руку: «Быстрее! Ну что за тюха!»
Потом шли пыльной дорогой, неосвещенной, в рытвинах и буераках. «Осторожнее! Крапива! – дергала мама. – Господи, вот наказание!»
Поселок спал. Мама долго стучала в ворота – ей хриплым басом вторила собака, – пока в доме не зажегся свет. «Лилька!» – закричала незнакомая женщина. Она быстро разобралась с чемоданом и котомками, упихала Вейку за стол и поставила перед ним тарелку с окрошкой.
Окрошку он съел, и теперь еще сильнее хотелось спать.
За стеной бубнили голоса.
– Лилька, ну хоть мне не ври! За ним же едешь.
Что-то отвечала мама, кажется, оправдывалась.
Бабочка заскребла по абажуру. Вейка приподнялся и махнул рукой. Качнулась лампа – вместе с ней закачалась комната, выпячивая попеременно то пузатый буфет с разложенными на нем зелеными помидорами, то окно с частым переплетом.
– С ума сошла! Последним ребенком, с которым я общалась, была ты, моя младшая сестричка.
– Но Матвей очень спокойный мальчик.
Бабочка, пометавшись по углам, вернулась и снова полезла под абажур. Вейка не шелохнулся. Он вслушивался в голоса за стеной и думал с отчаянием: «Ругаются».
– Да, еду! Он хоть мужик настоящий! А от того что я видела хорошего? Все сама, сама! В садик устроить, по больницам – сама. А как в школу ребенка собирала? В Сент-Невей и то сама!
– Кстати, о Сент-Невее.
– Да брось ты, Розка! А то наших врачей не знаешь. Здоровый парень, хоть бы раз чихнул. Ничего не нашли, только зря каждый год на обследование таскала.
Вейка закрыл уши ладонями. Сейчас мама начнет плакать. Она всегда сначала ругает отца, а потом плачет.
Стол под локтями качнулся. Вейка поднял голову. Напротив сидела женщина и внимательно его рассматривала. У женщины были черные, навыкате, глаза и кустистые брови. Волосы, небрежно прижатые гребенкой, торчали в разные стороны. Она совсем не походила на маму, и Вейка спросил нерешительно:
– Вы моя тетя, да?
Женщина поморщилась.
– Боже мой, «тетя»! Какое дурацкое слово.
Не вставая, она взяла с буфета сигаретную пачку, придвинула пепельницу. Курила по-мужски: сильно затягиваясь и резко стряхивая пепел. Бабочка, испуганная дымом, затаилась в углу.
– А как вас называть?
Женщина склонила голову к плечу, продолжая разглядывать Вейку. Он заерзал на табурете.
– Действительно, проблема. По имени-отчеству глупо, чай, родня. Знаешь, лучше я буду теткой. Тетка Роза. Но, умоляю, только не «тетя»! А то я чувствую себя старой клушей. Договорились?
Вейка кивнул.
– Вот и хорошо. – Женщина затушила сигарету. – Еще вопросы?
Он поколупал ногтем потрескавшуюся клеенку.
– Вы живете одна?
Тетка хмыкнула.
– Нет, у меня, как у настоящей старой девы, есть кот.
Она повернулась к окну и крикнула в открытую форточку:
– Серый-Серый, кыс! Иди домой, жрать дам!
Никто не появился.
– Мышкует, наверное, зараза.
Вейка сонно моргнул.
– Хорошо, что одна, – пробормотал он.
– Это почему же? – весело удивилась тетка.
– Ругаться не с кем.
В форточку скользнула серая тень и мягко спрыгнула на стол. Блеснули зеленые глаза.
– Мняэ? – удивленно сказал кот. Морда у него была бандитская: грязная, перекошенная, с одним ухом.
Вейка сквозь ресницы смотрел, как кот лезет к хозяйке и сердито пихает ее в подбородок башкой.