– Совсем не помню, как звали его дружка, – сказал Юджин, обернувшись к подошедшему хозяину. – А ведь тоже из наших, блокадников.
– Яков Петр Уваров, – ответил Роман.
Юджин посмотрел на старого учителя с удивлением. Сколько через его руки ребятишек прошло, как не забыл?
– Коллега. Последние лет пятнадцать директорствовал в школе. Мы переписывались.
Роман приподнял очки и потер переносицу.
– Погиб Яков. Знаешь, история была со школой в Арефеских землях? Ее сначала федерационные войска под госпиталь заняли, потом мятежники, а затем уж снова наши.
– Не помню. Когда все это началось, у нас как раз… перемены происходили. – Юджин показал взглядом на Матвея.
– Ну, вот во время второго штурма Яков и погиб. Не хотел уходить, туда же и ребятишек свозили. Потом в новостях часто ролик крутили.
Матвей всмотрелся в лицо Якова. В отличие от Юджина он знал, о чем говорил Роман. Помнил очень ярко, ведь это было в тот самый, последний день.
…Вейка сердито хлопнул дверью. Они бы выиграли! Но ко второму тайму приперся Фаддей, черти бы его взяли. Конечно, лучший вратарь в поселке, его даже взрослые парни в команду зовут. А против него играть, что против стенки.
На лавке в сенях стояло ведро, прикрытое деревянной крышкой. Вейка жадно напился, стараясь не громыхать ковшом, а то тетка опять ворчать будет. Вытер мокрой ладонью шершавое от пыли лицо.
В доме до одури воняло укропом. Бормотал телевизор. Тетка сидела за столом, справа от нее лежала охапка зеленых веток, на коленях миска. Монотонно двигались пальцы, обрывая мягкие иголочки. На буфете, застеленном газетами, подсыхала готовая партия.
– Явился, – сказала, не оборачиваясь, тетка. На экране бежали бойцы в масках и камуфляже. – Там капуста тушеная, погрей. Хлеб будешь резать, доску подложи, а то опять клеенку попортишь. Сколько раз говорено?
– Ага, – отозвался Вейка. – А чего это?
В телевизоре громыхнуло. Белостенное здание щерилось разбитыми окнами, по грудам кирпичей и известки карабкались солдаты.
– Ареф. В школе госпиталь был. Боевики захватили, а наши снова отбили.
Показали огромный зал. Спортивный? На стене болталось скособоченное кольцо с сеткой. Лежал ничком убитый черноволосый мужик, двое солдат отвалили тело – и под ним оказался мальчишка. Камера приблизилась, взяла его крупным планом. Лицо бледное, припорошенное известью. Пустые, мертвые глаза.
– Вот сволочи, – без интонаций сказала тетка Роза.
Мальчишка медленно опустил ресницы, и Вейка удивился: живой.
На экран вылезли какие-то чины в штатском, со значками на лацканах.
Тетка достала из кучи новую ветку укропа.
– С утра не убегай. Сарай разобрать надо.
Вейка скривился.
– Я все вижу! – повысила голос тетка. – А будешь в сенях грязными лапами в чистую воду лазить, дам по шее.
– Куда этот сарай денется, – проворчал Вейка, отправляясь на кухню.
Есть не хотелось, а от запаха капусты и вовсе затошнило. Наверное, слишком долго носился по жаре. Вейка распихал вилкой капусту по краям и закрыл крышкой.
– Я спать! – крикнул он в открытую дверь.
Давно угомонилась тетка и перестал скулить соседский пес. Простыня наморщилась складками, подушка забилась в угол. Приподнявшись, Вейка взбодрил ее кулаками и снова лег.
Душно. Во рту противный вкус, точно вбили кляп из пыльной резины. Сердце бьется неровными толчками, и пульсация отдается по всему телу, до кончиков пальцев. Грохочет в висках. Вейка провел языком по сухим губам. Может, он все-таки болен? Передернуло: нет уж, хватит с него клиники в Сент-Невее! Но тогда… Он повернул голову и посмотрел в окно. Луна висела над огородом – надутая, слегка приплюснутая на один бок, в мутных пятнах. «Будто у нее мозги вытекли», – подумал Вейка и стиснул зубы, пережидая тошноту.
Первый раз это случилось зимой. В тот день задержали в школе, заставили писать объявление к новогоднему вечеру. Не согласился бы – сиди и выводи аккуратные буквы, тоска! – но афиши разрисовывала Ирка.
В пустой школе остались они да сторож-истопник, что возился у себя в каморке. В классе горела половина ламп, освещая передние парты. Сквозь морозные узоры на окне просвечивал фонарь. Страшновато смотрелся в полумраке забытый на стене плакат: лягушка в разрезе.
Ирка устроилась за учительским столом. Макала кисточку в гуашь и наклонялась, сосредоточенно закусывая губу. Вейка поглядывал на нее из-под ресниц. Ирка была не в школьной форме, а в старом свитере, из которого успела вырасти. Свитер облегал плотно, и Вейка понял, что Фаддей прав: у Ирки заметно выпирала грудь.
Когда вышли из школы, уже окончательно стемнело. Светились в домах щели между ставнями: желтые от ламп и голубоватые от телевизионных экранов; вспыхивали искры на сугробах. Где-то мычала корова.
– Пока! – крикнула Ирка, свернув в проулок.
Вейка взобрался на пригорок и топнул, сбивая с подошвы наледь. Оскользнешься, так кувыркаться до самого дома. Глянул оценивающе сверху – и вдруг закружилась голова. Точно не укатанная дорога бежала вниз, а крутой обрыв щерился пропастью. Вейка ухватился за телеграфный столб. Взмокли волосы под шапкой, капля соскользнула на висок.
– Не понял.
Зажмурился – под веками плавали алые пятна – и снова открыл глаза. Дорога как дорога. Обычная, знакомая. Но стоило оторваться от столба, и опять мотануло. Закружилось небо. Звезды метались точно светляки, мельтешили, прыгали. И только луна висела неподвижно. Она казалась такой огромной, что Вейка отступил. Уперся спиной в столб, заскреб каблуками: спрятаться, убежать, сейчас раздавит! Земля метнулась из-под ног, хлестнуло по лицу ледяным крошевом.
Очнулся он, лежа в сугробе.
Подышал на пальцы, согревая, и коснулся лба. Температура вроде нормальная. Посмотрел вниз с холма. Все в порядке. И луна… Поднять голову не смог. Шея точно закостенела, так страшно было глянуть вверх.
«Бред какой-то», – подумал Вейка. Рывком заставил себя встать. Рывком же сам себя вздернул за подбородок. Обычное небо. А что холодком по позвоночнику – так меньше надо в сугробах валяться.
Тетке он ничего не рассказал, да и как расскажешь? Постепенно забылось, начало казаться, что все почудилось, пока однажды ночью Вейку не подбросило в постели. Знобило так, что стучали зубы. Трусы и простыня были мокрыми. Он замычал от стыда и отвращения, соскочил с кровати – и наткнулся взглядом на луну, висевшую за окном. Очень круглую и огромную. Вейка присел на корточки, обхватил себя за ледяные колени. Так, наверное, чувствует себя лягушонок перед змеей.
Утром, когда тетка ушла на работу, Вейка вытащил из холодильника кусок мяса. Чертыхаясь и сопя, отпилил от застывшего комка тонкий пластик. Нож срывался, чуть не оттяпал пальцы. Из мяса сочилась розовая вода. Вейка слизнул ее, но вкуса не почувствовал. Отогрел в ладонях, пока не стало мягким, и положил в рот. Гадость! А если бы парное? Представив, он бросился к помойному ведру и сплюнул. На свежатину его не тянет, это факт. Брезгливо отер губы. Или нужно сначала перекинуться? Но разве можно стать оборотнем в тринадцать лет?
– Да ну на фиг! – сказал и удивился, какой тонкий у него голос. Откашлялся. – Не про́клятый я!
Тогда, значит, болен? Проглядели что-то доктора в той навороченной клинике в Сент-Невее?
…И вот теперь это случилось в третий раз.
Полнолуние наступит через несколько дней – проверял по отрывному календарю. Вейка облизнул губы. Вкус резины во рту стал отчетливее. Перегнувшись, сплюнул на вязаный коврик. Вот так, свесившись, стало легче.
Громко тикал будильник, отсчитывая первый час пополуночи.
Вейка слез с кровати и крадучись подошел к окну. Луна висела так близко, что казалось, могла свалиться в форточку. Задернул штору, чуть не сорвав ее с железных «крокодильчиков». Стало темнее, и только на потолке шевелились тени.
Спал Вейка плохо. Чувствовал, как там, за плотной тканью, ждет луна.
Утром на поселок навалилась жара, такая, что самые брехливые собаки молчали. Небо высветлило до пепельно-белого, не оставив ни облачка. Спали в тени куры, и нахальный воробей безнаказанно склевывал у них зерно. Раскаленная земля обжигала пятки. Тетка Роза скорбно вздыхала, глядя на поникшие растения в огороде.
Вейка, серый от пыли, чистил дровяной сарай и ругался сквозь зубы. Хотелось на реку, нырнуть – и чтобы только ноздри торчали.
– У, зараза! – прорычал он, пытаясь вытащить из угла останки стула.
Изогнутая спинка зацепилась, дернул ее посильнее. Качнулась хлипкая сараюшка, и с потолка опустилось еще одно пыльное облако. Вейка скрипнул песчинками на зубах.
– Поаккуратнее там! – закричала тетка.
Спинка поддалась. Вышвырнул ее наружу и выглянул сам.
– Обедать-то будем?
Спросил исключительно из вредности, по такой жаре кусок не лез в горло.
Ответить тетка не успела, в ворота забарабанили. Требовательно, того и гляди снесут с петель.
– Кто это там? – удивилась тетка Роза, вытирая руки о фартук. – Открой.
Хлипкий запор не выдержал раньше, чем Вейка тронулся с места. Створки распахнулись, впуская пятерых всадников. Они были в черных куртках, застегнутых наглухо, в черных штанах и сапогах – словно там, за оградой, осень. Всадники выстроились полукругом, поймав мальчишку в перекрестье взглядов.
– Матвей, – странным голосом произнесла тетка.
По улице прокатился мотоциклетный треск, и во двор влетело рычащее пестрое существо. Взвыв дурным голосом, оно остановилось.
Вейка помотал головой, вытрясая из ушей грохот, и парень на мотоцикле засмеялся. Он был без шлема; волосы, выкрашенные в рыжий, белый и черный, вздыбились гребнем. Лицо худущее, скулы, подбородок, нос – все несоразмерное, туго обтянуто грязной от дорожной пыли кожей. Бровь пробита железным кольцом и губа тоже. Мосластые руки от локтей вниз увиты кожаными шнурами и шипастыми браслетами. Дырявые джинсы забрызганы краской, в прорехах видны костлявые ноги. Жилет тоже драный, и из-под него ребра торчат, как у скелета, – жуть.