Отрезвили Валькины слова:
– Мы уезжаем.
Юджин сначала удивился повелительным ноткам в его голосе и только потом сообразил:
– Уезжаем? Зачем? Куда торопиться-то?
– Я так хочу, – отчеканил Валька. – Ты мой спутник. Ты должен выполнять мои распоряжения.
– Вот, значит, как. – Юджин задумчиво посмотрел на мальчишку.
Они были в одной из комнат разрушенного замка, пустой, куда еще не добрались ремонтные работы. Валька стоял на фоне кирпичной стены, исчерканной автоматными очередями. Вытянулся в струнку, глаза злые, лицо чужое.
Юджин присел на край оконного провала, рассеянно смахнул пыль со штанов.
– Валька, что случилось? Тебя кто-то обидел? Или узнали?
Л-рей приподнял руки и скрестил их у Юджина перед глазами: на левом запястье был старый ремешок от часов, на правом – грязный бинт.
– Я просто хочу уехать, – голос у него напряженно подрагивал. – Сегодня.
– Не понимаю, – пробормотал Юджин и вдруг догадался: – Из-за Ольки, да?
Валька сплюнул и желчно, с гадостной ухмылкой сказал:
– А че, сладко с ней травку мять? Если всем дает, может, и со мной покувыркается? Опыта наберусь!
Юджина смело с окна.
– Заткнись, сопляк!
Очень хотелось его ударить. Крикнуть: «Меня на месяц уговаривали, а прошел год! Я-то почему свою жизнь должен гробить?!» Валька изменился в лице, но не двинулся с места, так и стоял, касаясь лопатками стены с выбоинами от пуль.
… – Я не знаю, почему уехал с ним. По большому счету, мы не были друзьями: разница в возрасте, в интересах. В судьбе. Да и попробуй бок о бок вот так, день за днем, вроде и среди людей, а все равно как вдвоем на необитаемом острове. Осточертеет.
В доме было тихо. Матвей спал, впервые за эти дни спокойно. Уютно тикал пластмассовый будильник. Из приоткрытого окна доносился запах яблони, перебивая табачный дух, хотя Юджин курил больше обычного. Давно закипел и снова остыл чайник.
– С Олей-то у меня серьезно было.
Юджин потянул из пачки еще одну папиросу.
– Когда Вальки не стало, я вышел на больничное крыльцо и подумал: «Ну вот и все». Грех, конечно, но он тяжело умирал. Помню: раннее утро, парк под солнцем еще в дымке. Людей нет. Я стоял, и голова кружилась. Пустота и свобода.
Закурил, ловя огонек зажигалки – пальцы подрагивали.
– Димку я тогда один раз и видел, даже не думал про него. В общем-то… Не знаю, Роман. Красивые слова говорить, про честь, долг и прочее? Глупо как-то. Сказать, что не знал, куда приткнуться, тоже нельзя. В школу собирался, учительствовать.
– У тебя бы получилось, – кивнул Роман. – Заметно, что ты с мальчишкой занимаешься.
– Знал бы ты, как он брыкался поначалу! «Зачем, да не хочу, да не буду!» Но надо, это я как раз с Димкой понял. Чтобы им самим себя раньше времени не списывать. А Матвей – тот еще из гордости. Хочет, чтобы с ним считались. Его первое время за сопляка деревенского держали, он как это почуял, так закусил удила.
Юджин усмехнулся, ткнул в пепельницу недокуренную папиросу. Слева в груди неприятно давило, стоило кашлянуть, и прихватывало сильнее.
– Аспирантуру мне предлагали. Даже глаза закрыли на мое «заочное». А я – сволочь неблагодарная! – своему руководителю чуть морду не набил. Сейчас уже не помню точную формулировку, но работа моя предполагаемая называлась бы что-то вроде: «Особенности обучения подростков с психическими проблемами на примере л-рея».
Роман усмехнулся.
– Так вот, про Димку… Забирали его без меня, я с Валькой в больнице сидел. А потом, уж не знаю, подстроено это было или случайно, но мы оказались в одном самолете. Меня в Центральный штаб вызвали, числился же в УРКе. А Димку собирались сенату представлять.
Юджин вспомнил мальчишку с круглыми от непонимания и восторга глазами. Страшненький тот был восторг, на отчаянии замешанный. В груди сдавило сильнее, пришлось приналечь на край стола.
– Что с тобой? – Роман начал вставать, Юджин поймал его за полу пиджака.
– Тихо!
– Подожди, я сейчас «Скорую»!..
– Стой, пацана мне разбудишь.
– Да какого!..
– Не кричи, – выдохнул Юджин. – У меня в сумке, в коридоре, в боковом кармане.
– На вот. – Роман трясущимися руками рвал упаковку таблеток.
– Мне твои конфетки…
Бывший учитель канул в темноту дверного проема. Юджин опустил веки, стараясь дышать медленно и осторожно.
К губам прижалась ладонь и втолкнула в рот таблетку. Перекатил ее под язык.
– А дом горел… – шепеляво прошептал Юджин и открыл глаза.
– Что? – напряженно спросил Роман.
– Мальчишка спит?
– Как камешек.
– Хорошо.
Во рту разливалась горечь, слегка приправленная сахаром.
– В больницу бы тебе, – сказал Роман.
– Схожу в городе, если все спокойно будет, – откликнулся Юджин. В груди еще болело, но терпимо. – Хотя сам знаю, что они мне скажут.
Роман снял очки. Глаза у него казались очень уставшими.
– Я чего боюсь, за рулем бы не прихватило, – признался Юджин. – Но у Матвея такой возраст, не бросишь.
– Замену тебе искать надо. Самому. А не кого начальники поставят.
«Надо», – мысленно согласился Юджин. Сказал:
– Давай еще чаю дернем, коль уж водки нельзя.
Вспыхнул синий огонь под днищем чайника.
– Мне нужно довести мальчишку. Происходит что-то странное, Роман, если не сказать хуже. – Юджин взял из пепельницы затухшую папиросу. Потянулся было к зажигалке, но отложил. – Ну, например, когда ты слышал или читал в последнее время что-нибудь хорошее про Матвея Дёмина, л-рея?
Роман задумался.
– Не вспоминай. Очень давно. А вот разоблачительные статьи и репортажи СМИ почему-то полюбили. Намекнуть, преувеличить, взглянуть на события под определенным углом. Если брать каждую заметку по отдельности, вроде бы ничего страшного. Но постепенно, накапливаясь, они складываются в определенную картину.
– Ты уверен?
– Абсолютно. И еще… Когда Псы только нашли Матвея, его дважды пытались убить. Может быть, рассчитывали, что в первое время л-рей менее защищен.
Роман смотрел растерянно.
– Все списали на фанатиков из партии «За права человека». Тогда ее только-только запретили, а среди них было достаточно недовольных «излишне либеральными» методами УРКа.
Юджин все-таки закурил.
Снова тени на потолке в спальне. Наслаиваются друг на друга. Бледнеют, когда луну загораживает облако.
Не уснуть – звучат в голове отрывки разговора.
… – Что мне собирался передать майор Алейстернов?
– Альберт хотел форсировать события, ему казалось, мы слишком затянули с подготовкой. Он собрал дополнительные материалы на Матвея Дёмина. Оставлять их в камере хранения было по меньшей мере безрассудно. Мы успели изъять, но предупредить Альберта – увы.
– Я хочу увидеть эти документы.
– Хорошо. Завтра тебя устроит? Я не храню их дома.
Ник посмотрел на деда и снова опустил глаза. Очень хотелось спросить, но он молчал…
Качаются тени. Смутные, бледно-серые. Нагрелась подушка под затылком.
… – Вы ждете, чтобы я решил сейчас?
– Конечно, нет, Микаэль. Я понимаю, тебе трудно просто осознать это.
Да. И спросить тоже трудно…
Уже два часа пополуночи. Отзвуки ударов затихают в деревянном корпусе. Сквозь дверной проем видно, как качается за стеклом маятник.
…Это похоже на игру в шахматы. Можно рискнуть, а можно построить комбинацию исподволь, двигая фигуру за фигурой.
– Денису Глеймирову должны вернуть «королевскую квоту».
На лице деда промелькнуло удивление, сменилось досадой.
– Микаэль! Мы говорим о серьезных вещах.
– Верните. Вы можете это сделать, я знаю.
Ногти снова впились в ладонь – выдержать взгляд, обязательно!
– Уверен? – интересуется дед.
– Да.
Короткое слово. Падает, точно свинцовая пулька. Уронить его легче, чем спросить…
Тихо в доме, но дед еще не ложился, Ник слышал шаги в коридоре.
Отчетливее стали тени – выкатилась из облаков луна. С тихими щелчками двигается минутная стрелка. Поскрипывает старый дом. Кто-то шуршит в саду.
Металлическое клацанье. Это повернулась ручка на двери, ведущей в коридор.
– Микаэль, ты спишь?
Георг пересек проходную комнату и встал на пороге.
– Нет.
Дед опустился на край постели. Шевельнул рукой, точно хотел коснуться одеяла, но передумал. Сцепил пальцы, обхватив колено.
– Я знаю, о чем ты хотел спросить. Если бы все случилось наоборот и на твоем месте оказался Дёмин, что было бы тогда. Правильно?
Ник кивнул.
Дед сидел, сгорбившись и приподняв плечи. В полумраке он походил на старую нахохленную птицу.
– Я очень люблю тебя, Мик. Ты единственный, кто у меня остался. Но если бы Псы выбрали иначе… – слышно было, как дед перевел дыхание, – вполне вероятно, что сейчас бы Матвей Дёмин читал твое досье. Вот так. Я мог бы соврать, Микаэль, но не хочу. В этом обманывать нельзя.
Шевелились на потолке тени.
– Прости, мальчик.
Дед все-таки протянул руку. От шерстяного обшлага пахнуло лекарствами: сердечными каплями и валерианой. Ник стиснул зубы.
Ладонь погладила волосы, коснулась щеки – и вздрогнула.
– Мик!
Отвернуться бы, спрятать мокрое лицо в подушку. Но Ник подался вперед и уткнулся лбом в дедово плечо.
– Иногда у нас нет выбора, Микаэль. Это наш долг. Наше служение Отечеству. Право и обязанность.
Она стояла напротив районного отделения УРКа и никак не могла заставить себя перейти улицу. Светофор уже несколько раз менял красный свет на зеленый, а Таня все ежилась на ветру у потрепанного стенда с газетами. Стекло помутнело, бумага пожелтела, и можно было разобрать только заголовки, набранные крупным шрифтом. Газеты висели прошлогодние. Тане очень хотелось вернуться в то время, когда еще ничего не случилось. Когда еще мог приехать л-рей и все исправить.
Вчера он позвонил.
Телефон надрывался на полочке возле двери. Таня сидела в своей комнате, закрыв уши ладонями, и твердила: «Меня нет дома. Меня вообще нет». Она сразу поняла, кто на другом конце провода.