А врал ли Юджин? Ответа не было. Уличить не получилось ни разу, но разве это доказательство?
Матвей забрался с ногами в кресло, оно трещало и скрипело. «Не хочу в Сент-Невей!» – повторил снова. Уперся лбом в колени, закрыл глаза – и вдруг «провалился».
…Степь под полуночным небом. Густая трава, высокие метелки иван-чая, пушистые островки ковыля. Ветер пахнет далекой водой. Нужно туда, к реке! Матвей привстал на стременах, вглядываясь в темноту. Рядом другие всадники, такие же парни, но в одежде из разных времен: домотканая рубаха, гимнастерка военных лет, форменная курточка с железными пуговицами, узкий камзол. Один обернулся, и сейчас Матвей узнал его – по старой фотографии, висевшей на стене у Романа.
– Валька!
Мальчишка махнул рукой и послал коня в галоп.
За ним!
Небо, прошитое иглами звезд, понеслось в лицо. Рвались невидимые линии созвездий, тасовались и складывались в рисунки заново.
– Ивка! Иволга! – крикнул кто-то, и светловолосый паренек придержал коня. Отстал.
Матвей не оглянулся. Только вперед! Туда, где черная степь с серебристыми пятнами ковыля смыкается с черно-серебристым небом. Земля пошла вверх, сначала полого, потом круче и круче. На всем скаку Матвей взлетел на холм. Небо над головой – рукой дотянуться можно. Небо внизу – звезды отражаются в речной глади. А посредине висит огромный лунный шар. Светится, переливается, точно елочная игрушка. Совсем не страшный.
Слышались голоса:
– Пока!
– …в гости! Игорь, слышишь?
– Димка! До завтра!
Мальчишки, перекликаясь, разъезжались с холма в разные стороны. Матвей тоже крикнул им вслед:
– Встретимся!
Он остался один и какое-то время разглядывал луну, удивляясь: оказывается, она красивая. Потом медленно повернул голову. У излучины реки темнел небольшой лесок. Полускрытый деревьями, виднелся дом. У него светились окна.
Матвей подобрал повод, но тут его окликнули:
«Подожди!»
Обернулся. Снизу, из темной лощины, поднимался всадник. Весь в черном, и только лицо бледнело в лунном свете.
«Здравствуй. Не помнишь меня?»
Матвею, несмотря на теплую ночь, стало зябко. В этом человеке с уставшими глазами трудно было признать Пса, того самого, что первым поприветствовал его на жарком летнем дворе. Но Матвей узнал. Крикнул со злостью:
– Зачем ты – здесь?!
«Я должен».
Слова возникали в голове Матвея так быстро, словно Пес говорил вслух:
«Из любого правила есть исключения. Тебе еще рано ехать в Сент-Невей, но потом будет поздно. Думай. Не позволяй гневу взять над собой верх. Ищи другой выход. Верю в тебя. И… прости меня».
– За что?
Пес не ответил. Матвей снова был один на холме.
В доме все так же светились окна.
Матвей пустил коня неторопливым шагом вниз, но земля круто оборвалась…
…Открыл глаза. В комнате ничего не изменилось: Юджин выкладывал карты и следил за его руками старый учитель.
Интересно, а у других л-реев было такое?
Матвей потер затылок. Ему ни разу не удавалось добраться до дома, но лица мальчишек он видел все отчетливее и отчетливее.
А вот Пес пришел в этот сон – сон ли? – впервые.
За окном прошумели машины, послышались голоса – возмущались телевизионщики, – и почти сразу же зазвонил телефон. Пришлось выбираться из кресла.
– Еще раз здравствуйте, майор. Да, я вижу. – Матвей помолчал в трубку. И кой черт Псов понесло на север? – Везите в Сент-Невей.
…К утру камни намокли от росы и стали скользкими. Влажным было все: одежда, рюкзак, разодранные кроссовки. Ник жался к костерку, кутаясь в камуфляжную куртку. От куртки пахло кровью – ее сняли с убитого. Сработала «растяжка».
– Ешь, пацан.
Ему сунули консервную банку. В горячей воде плавали крупинки каши и волокна тушенки. Ник еле удержал: пальцы мелко дрожали. Он устал. Раньше у носилок менялись пара на пару, теперь взрослых осталось трое. Поклажу разделили заново, и рюкзак Ника стал тяжелее.
Застонал лейтенант. Рыжий приподнял ему голову и попытался влить между распухших губ бульон.
Ник понюхал содержимое банки. Спазмом сдавило горло. Выпустить банку из рук, чтобы взять ложку, он побоялся – не удержит снова – и стал, обжигаясь, хлебать через край, не думая, что может порезать губы. Мясные волокна ловил языком и прижимал к нёбу, глотать сразу было жалко.
Сержант расколол ножом засохший кусок хлеба, смел в рот ладонью крошки. Жевал медленно, глядя, как сквозь туман проступают горы. Восходящее солнце накаляло воздух.
– Значится, так. С грузом мы не пройдем. Все одно помрет со дня на день, а нам сидеть и ждать резону нету, в холку дышат.
Рыжий махнул ресницами и снова наклонился над лейтенантом.
– Брось, – коротко приказал Задница. – Ему уже по хрену.
Оглянулся Рыжий – на Пашку, на сержанта. Пашка размачивал сухарь, сосредоточенно заглядывая в консервную банку.
Сержант расстегнул кобуру.
– Отойди. Чего вылупился? Тут расклад простой: или ему сейчас, или нам всем попозже. Понял?
Ник смотрел, как Рыжий втянул голову в плечи и так, сидя, пополз от лейтенанта, отталкиваясь пятками и елозя по камням задницей.
Сержант подошел вплотную к носилкам. Коротко ударил выстрел.
Ник прикусил край консервной банки. Резануло по губам жестью, и рот наполнился кровью. Проглотил ее вместе с тушенкой.
– Беритесь. Вон там, в щели, завалим.
– Погоди, – встал Пашка. – Раздеть надо. А то пацан у нас в горах замерзнет.
Сержант обернулся. Ник снова глотнул, пропихивая в горло солоноватый комок. Глаза у Задницы были точно свинцовые плошки.
– Я же сказал, с грузом мы не пройдем.
Шумно задышал Рыжий, всхлипывая и шмыгая носом. Ник посмотрел на него и опять повернулся к сержанту. Пистолет поднимался медленно. Так же медленно шагнул вперед Пашка.
«Бежать!» Но он так устал.
Коротко звякнув о камни, выпала из рук консервная банка. На миг стало жалко, что не успел доесть.
Ник закрыл глаза. «Пусть. Все равно».
– А вот этого не надо, – услышал он вкрадчивый Пашкин голос. – Нам, сержант, вместе идти. Мало ли что в горах бывает.
Задница выматерился:
– Ты… из-за… сопляка… нам ложиться? Все равно подохнет в горах! Не дойдет!
Тоненько крикнул Рыжий:
– Не надо!
Ник посмотрел сквозь ресницы.
Маячила Пашкина спина, перекрывая линию выстрела.
– Пацан дойдет, ясно? А если ты, Задница, его тронешь, я тебя сам прикончу.
Ник дошел. Как – он сейчас не помнил. Рыжего подстрелили через два дня на блокпосту. Пашка сгинул в рейде. Задница с легким ранением эвакуировался в тыл, сразу же, как открыли дорогу.
О том, что произошло в предгорье, знал лейтенант Корабельников. Ник выболтал, когда в очередной раз ему снимали приступ разбавленным спиртом. Слова катились с языка легко и весело. Путано получилось, но лейтенант понял. Утром, сунув Нику в зубы кружку с водой, велел:
– Ты бы, парень, трепался поменьше. Мало ли что тебе, беспамятному, почудиться могло…
… – Доброе утро, господа!
Ник вздрогнул, услышав голос учителя. Он не заметил, как прозвенел звонок и стало тихо в классе. Все сегодняшнее утро почему-то вспоминался Ареф.
Воитель бросил на стол журнал.
– Отсутствующие есть? Нет? Замечательно. Глеймиров и Карасев, будьте любезны, почтите меня своим вниманием. Благодарю.
Ник рассеянно смотрел на историка.
– Сегодня у нас последний урок, с чем вас и поздравляю. Ну что, приступим? Я продиктую вопросы к билетам.
Класс загудел.
Отвернувшись, Ник уставился в окно. Полыхало солнце. Сквозь зеленое облако тополиных веток проблескивала витрина аптеки.
– До экзамена четыре дня осталось, – со злостью сказал Дальшевский.
– Как раз достаточно, чтобы себя проверить. А готовиться надо было в течение учебного года, не так ли?
Забурчал под нос Вахрушев. Тоскливо вздохнул Грошик.
– Итак, я диктую. Желающие могут записывать. Вопрос первый. Внешняя политика Федерации накануне Второй мировой войны.
Спохватившись, Ник открыл тетрадь.
– Вопрос второй. Социально-экономическое положение регионов…
В коридоре раздался шум – странный, внеурочный. Кажется, шли несколько человек. Слышались голоса: кто-то оправдывался или просил, слов не разобрать.
Одна за другой поднялись от тетрадей головы.
Распахнулась дверь, и на пороге появился завуч. Лицо у него было перекошено.
– Господа! Я прошу вас соблюдать спокойствие и оставаться на местах. Это займет не более минуты.
Донеслось из коридора:
– Срочно, освободите телефон!
Отодвинув завуча, в класс шагнул мужчина в наглухо застегнутой черной куртке.
– Спокойствие, пожалуйста, – бормотал Упырь, привалившись к косяку, и вдруг выкрикнул фальцетом: – Оставаться на местах!
Из-за стола поднялся историк.
– Господин Церевский, – мягко сказал он. – Мальчики вас поняли.
Упырь дико глянул на него и вывалился назад, в коридор, а его место заняли Псы. За их спинами маячили мундиры сотрудников УРКа.
Стало очень тихо. Ник качнул головой – показалось, заложило уши. Сердце билось редкими толчками.
Тот, кто вошел первым, остался у доски. Еще один блокировал дверь. Двое же двинулись между рядами.
Вытянулся в струнку Дальшевский, вскинул голову. Пальцы его, вцепившиеся в край парты, побелели. Пес прошел мимо. Лицо у него было равнодушным: ни азарта, ни предвкушения.
«Это… человек?» Ник всмотрелся: морщинки в уголках губ, тень на щеках – пробивается щетина. Под левым глазом коротенький шрам. «Был человеком?» Застывшие черты. Словно искусно сделанная маска.
Захлебнулся воздухом Грошик, Ник слышал, как булькнуло у него в горле.
Пес приближался. Он медленно поворачивал голову – влево, вправо. Кто-то вздрагивал под его взглядом, кто-то вжимался в парту.
– Спокойно, мальчики, – негромко сказал Воитель. – Они сейчас уйдут.
Скукожился в мундире Вахрушев. Холодно в классе. Очень холодно.