Да, нужно идти.
Остановка нашлась через три квартала. Пришлось долго ждать, пока не появился троллейбус. Прежде чем шагнуть в теплый салон, Ник оглянулся.
Сонная кондукторша долго ворчала, разменивая купюру. Отсчитала горсть монет. Ник сунул их в карман, и джинсы сразу потяжелели.
Садиться не стал, прошел на заднюю площадку и встал там, глядя через заднее стекло. «Янгера» не было. Неужели Георг просто поехал домой?
С каждой остановкой троллейбус все больше заполнялся. Ника ударили под колено чемоданом. Дедок в брезентовой куртке пытался поставить вертикально удочки, отругиваясь меж делом от кондукторши. Все чаще входили, выходили реже, и только на вокзальной площади пассажиры дружно посыпались из дверей. Ника вынесло вместе со всеми.
Здесь от размеренного, пустынного утра не осталось и следа. Сновали машины. Уже кричал в мегафон возле ярко раскрашенного автобуса зазывала. Громыхали багажные тележки. Сплошным потоком торопились на электричку дачники.
Спустившись на цокольный этаж, Ник шагнул в угол, выгреб мелочь и сделал вид, что пересчитывает. Пока он стоял, ушли одни люди, появились другие. Монеты снова легли в карман. Ник вытер о джинсы вспотевшие ладони; в горле же, наоборот, пересохло.
На площадь Ник вышел спустя час. До Малой Купеческой пришлось ловить такси, времени оставалось в обрез.
Он боялся, что на стоянке все-таки будет ждать «Янгер», и потому не сразу заметил «Лендер» с Леоном за рулем.
– Доброе утро, – сказал Ник, усаживаясь на заднее сиденье.
Шофер кивнул. Так обыденно, словно встречал Ника из гимназии.
Хорошо, что всю дорогу можно молчать. Есть время подумать. Время, чтобы снова и снова попытаться сложить мозаику из кусочков прошлого.
«Лендер» остановился возле особняка Леборовски. Ник вышел из машины. Странно было вернуться. Теперь, когда помнил этот парк. Помнил сам дом, крыльцо, вазоны. Даже помнил, откуда взялась щербинка у того вазона, что справа, – Денек попал из рогатки.
«…звели сплятались в кусты…»
В холле никого не было.
Ник поднялся на второй этаж и, не постучавшись, толкнул дверь кабинета.
Георг встал навстречу, тяжело опершись о стол.
– Ну, вот ты и дома.
Ник мельком глянул на него и шагнул мимо, к фотографиям. Всмотрелся в отцовское лицо.
– Микаэль, все нормально? – Георг подошел и положил руку на плечо. – Переоденься и спускайся. Александрина подаст на стол через сорок минут.
Ник хотел промолчать. Еще там, на вокзале, решил, что не стоит начинать разговор сразу. Если бы не это прикосновение, если бы не взгляд отца с фотографии, он бы, наверное, выдержал.
– Скажите, а вам не противно?
Георг поморщился:
– Ну, знаешь, я не старая бабка, чтобы…
– Я не про то. – Заложило уши, как уже бывало раньше. Ник сглотнул, но все равно собственный голос донесся глухо: – Или вы просто его не любили?
– Не понимаю, о чем ты.
Ник отстранился.
– Я? Про Мика. Вы так легко называете меня его именем. А ведь он мертв! Мик. Ваш старший внук. Он сгорел в том автобусе. Вместе с Денеком и тетей Мариной.
Он ждал – крика, возмущения. Но Георг лишь приподнял бровь и спросил:
– Вот как? И что ты еще вспомнил?
Ник показал на фотографию.
– Здесь действительно мой отец. А меня зовут Никита. Никита Артур Гориславский.
Он произнес свое имя вслух и сам удивился тому, как оно звучит.
Георг улыбнулся.
– Что ж, хорошо, Никита. Но ты все-таки переоденься и спускайся в столовую. Там поговорим. Не знаю, как ты, а я голоден. Почти сутки ничего, кроме кофе, в рот не брал. Сорок минут тебе хватит?
– Да, конечно, – пробормотал Ник.
Он смог выйти из кабинета и даже добраться до комнаты. Закрыл дверь – и сполз на пол, обхватив голову. Затылок ломило невыносимо, до оглушающей боли в барабанных перепонках, до черно-красной пелены перед глазами.
…Громко тикали часы. Ник услышал их и поднял голову. Поморгал, вглядываясь в стрелки. Минус пятнадцать минут из отведенных сорока.
Он встал и пошел в ванную, сдирая через голову футболку. Там все осталось как было, даже прежняя зубная щетка и тюбик с пастой, но теперь вещи казались чужими. Откручивая краны, Ник шепнул:
– Прости, Мик.
Гориславские обычно останавливались в правом крыле, тогда оно не было заколоченным. А Мик жил в этой комнате. Старший внук, наследник – поближе к деду. Хотя, кажется, самого Мика это не очень радовало. Его не интересовала политика или военная служба, что раздражало Георга Леборовски.
Ник зажмурился, подставляя лицо под тугие струи. Как-то Мик даже сказал, что он, Никита, лучше бы подошел на роль преемника.
Крутанул вентиль, добавляя температуру. Обжигающая вода сбегала по телу. Ник хватал ее губами, глотал, но внутри все равно оставался холод. Он вдруг понял, что «Никита Гориславский» звучит так же непривычно, как раньше «Микаэль Яров», а до того – «Николас Зареченский».
«Да кто же я?»
Наверное, прав был Дёмин, когда крикнул в ответ на этот вопрос: «Какой же ты дурак!»
Ник поднял руку. На покрасневшей от горячей воды коже еще выделялась метка. Но скоро она исчезнет, полнолуние закончилось.
– Он не снял проклятие. – Ник произнес это вслух. Специально, зная, что прозвучит дико, ведь л-рей не отпускает про́клятых. – Он не снял…
Ник бросился к зеркалу, совсем как в тот день, когда привезли из детдома. Мазнул ладонью, стирая конденсат, и встретился глазами со своим отражением.
– Кто я?!
Зеркало качнулось. Ослепил яркий блик от лампы.
…из-за спокойной речной глади выползало солнце. Расплавленным золотом оно растекалось по горизонту, высветляя небо. Было холодно. Ник поежился, переступил. Подошвы кроссовок отпечатались на мокром песке, и в оттиснутом рисунке тут же начала скапливаться влага.
Вода нахлынула на отмель, пытаясь приподнять и утащить плот с лежащей на нем камуфляжной курткой. Ник присел и потрогал дерево. Грубо оструганное, влажное. Вполне материальное.
Он подцепил камуфляж и дернул к себе. Куртка оказалась неожиданно тяжелой. Ник засунул руку в карман. Ну, конечно, «ТР-26». Заряженный. Проверил предохранитель и снова сунул «тэрэшку» в карман. Надел куртку – она пришлась впору. Выпрямился, оглядываясь.
Впереди река уходила за холм, плавно его огибая. Противоположный берег обрывался резко, подточенный течением. Ник посмотрел назад. Редкий лесок: березы, осинки. На опушке деревянный дом с резными наличниками и узорчатым коньком. В окнах белеют занавески. К балясине крыльца прислонен велосипед, а на перилах лежит седло и висит уздечка.
Ник постоял, вслушиваясь – птичий переклик, шелест листвы, шорох воды по песку, – и пошел к дому.
Хозяев, судя по всему, не было: дверь подперта палкой. Ник сел на перила, надеясь, что ждать придется недолго.
Отсюда хорошо просматривался холм, постепенно светлеющий от солнца. В траве виднелась едва заметная тропка. Разветвляясь, она уходила в лес. Ник разглядывал ее, а потому пропустил момент, когда на вершине холма появился всадник.
Соскочил с перил, придерживая карман с пистолетом.
На фоне серо-розового неба получалось различить только силуэт. Кажется, мальчишка.
Ник замер на нижней ступеньке, не убирая руки из кармана.
Всадник приблизился. Теперь солнце освещало его сбоку, и Ник узнал Матвея Дёмина.
Тот, кажется, совсем не удивился. Спешился, зацепил повод за резную «шишечку» крыльца. Глянул Нику в лицо – задиристо и насмешливо.
– Давно не виделись.
Л-рей был в обрезанных до колен джинсах и футболке, очень загорелый. Волосы мокрые, как после купания – словно он приехал из лета.
– Ну? Чего молчишь? Это же ты ко мне приперся, а не я!
Нику пришлось сглотнуть, прежде чем он смог заговорить:
– Кто я? Какое на мне проклятие? Ответь!
Дёмин присвистнул и удивленно сказал:
– Ну ты даешь! Тормоз!
Ник шагнул к нему, но странно хрустнуло под ногами – и все пропало.
…Он сидел на кафельном полу. Продолжала хлестать горячая вода, ванную заволокло паром. Было очень холодно. До гусиной шкуры.
Ник ясно представил за столом своих родителей и дядю Родислава с тетей Мариной. Мика, недовольного тем, что оторвали от книги. Маленького Денека, которому не хотелось сидеть, а хотелось бегать. Услышал голоса, смех, почувствовал запахи утреннего кофе, мокрого от росы сада и тополиных почек.
Теперь он понимал, за что его порой ненавидел Гвоздь. Счастье ли это – помнить?
«Да. Несмотря ни на что». Ник с силой провел ладонью по лицу, словно мог стереть усталость. Нужно продержаться еще несколько часов. Он сможет. Должен.
Георг уже ждал. Александрины в комнате не было, тарелки стояли под запотевшими крышками.
Ник сел на привычное место. Вытянул салфетку из кольца. Накрахмаленная ткань хрустнула в пальцах.
– Приятного аппетита, – сказал Георг.
– Спасибо.
Под крышкой оказалась тарелка с супом. Ник увидел морковные звездочки, цветные ромбики из перцев и едва не рассмеялся. Ну точно как в первый день после детдома!
Есть не хотелось, но он взял ложку.
– Скажите, почему мы с Миком настолько похожи?
Георг внимательно посмотрел на него. Нику удалось выдержать и не отвести глаза.
– Значит, ты вспомнил не все. А поверишь тому, что я расскажу?
– Да. Врать вы не станете. Смысла нет: не помню сейчас, могу вспомнить через полчаса.
– Действительно. А ты молодец, Никита. Мне всегда было жаль, что не ты мой внук. В тебе есть стержень.
«Наверное, я должен чувствовать себя польщенным», – подумал Ник. Уточнил:
– В отличие от Мика, вы хотите сказать?
– Да.
Ник поводил ложкой в бульоне, вылавливая оранжевые звездочки.
– Когда мы бежали к автовокзалу, там, в Фергуслане, Мика ранили в плечо. Но он бежал. Потому что иначе тетя Марина осталась бы с ним, а он не мог этого позволить. И потому что Денька боялся.
Ник помнил шальные от страха глаза Мика, его трясущиеся губы, и как быстро кровь пропитала футболку.