– Дина, автобусы скоро будут, – веско сказал отец. – Уедут все.
Ему невозможно было не верить, но мама – Ник видел это – не верила.
– Посмотри, сколько здесь, – мотнула она головой. – Нужно отправлять в первую очередь ребятишек.
– Нет. Вы уедете все. Не волнуйся, я вас потом найду.
Ник ждал, когда можно будет вставить слово, и сейчас перебил:
– Папа, я с тобой.
– Нет.
– Но, папа…
– Никита, я так сказал.
После этого спорить было нельзя.
– Отойдем. – Отец потянул его за собой в тень от щита с расписанием рейсов. – Никита, послушай меня. Это очень важно, чтобы ты уехал. У тебя другая судьба. Ты должен сделать одну вещь. Ты, мой сын. И никто другой.
Ник посмотрел, как солдаты переворачивают киоски, строя заграждение.
– Другая – это убежать, что ли? Как трус?!
– Послушай меня. – Отец схватил его за плечи и тряхнул. – Если со мной что-нибудь случится, ты поедешь к деду Георгу. Обещай мне. Ты сделаешь то, что он скажет. Поверь, я на его месте говорил бы тебе то же самое.
Ник не испугался. Ему даже на миг не пришло в голову, что отца могут убить. Кого угодно, но только не его.
– Почему к деду Георгу?
– Просто пообещай мне. Это очень важно. Важнее этого сейчас ничего нет.
Ник растерянно посмотрел на маму, Яровых. На площадь, запруженную беженцами. Как это – нет?!
– Никита!
Отцовские пальцы больно стиснули плечи.
– Хорошо, я обещаю.
– Повтори, что именно.
– Я поеду к деду Георгу. Я сделаю то, что он скажет.
– Молодец.
Отец разжал хватку, ладонью обхватил затылок и притянул Ника к себе.
– Ты сделаешь это, я знаю.
Загудело. Колыхнулся гул, распался на множество голосов и снова сошелся в единый крик. Пришел автобус.
Она теперь все время принимала душ. Утром, как вставала, и сразу после завтрака, и незадолго до обеда, и потом, когда еда остывала на тарелках, и перед сигналом «отбой». Знала, что это плохой признак, но ничего с собой поделать не могла. Таня чувствовала себя грязной. Убийцей. Предательницей. А что из-за нее чувствовала мама? Ася? Она не видела их после ареста. Хотела спросить у следователя, разрешены ли свидания, но следователь не вызывал.
Густые волосы не успевали просохнуть. Сбились колтунами. Зубья расчески застревали в них, и Таня перестала причесываться. Кончики пальцев побелели и сморщились. Кожа на плечах и бедрах стала сухой. Мучил зуд.
До обеда оставался час. Таня поднялась, оттолкнувшись от стола, и пошла в душ.
Там открутила до упора оба крана. Вода резко пахла хлоркой. Мыло истончилось до прозрачного лепестка и гнулось в пальцах, а потом и вовсе выскользнуло из рук. Пропало под деревянной решеткой настила.
Полотенце было мокрым, но Таня все равно долго водила им по телу. С волос капало, на полу расплывались темные пятна. Натянула футболку и влажные еще трусики – белье тоже стирала часто. Джинсы надевать не стала, жесткая ткань натирала истончившуюся кожу.
На столе стоял поднос с обедом – Таня не услышала за шумом воды, как приходил охранник. Удивилась отстраненно: неужели пробыла в душе так долго.
Есть она не хотела. Хотела только чаю. Его приносили в толстостенном стакане с подстаканником. На подстаканнике выбито: «№ 423/5».
Иногда Тане казалось, что это она – номер четыреста двадцать три дробь пять.
У чая был странный привкус. Слишком терпкий. И цвет – густой, насыщенный, не чай, а чифир, как говорила Ася, вспоминая своего отца. Тот любил, чтобы заварка – до черноты, не жалея.
«Ася, – мысленно произнесла Таня. – Мама».
Слова были безликими, как загрунтованный холст.
А потом закружилась голова, и Тане на миг показалось, что она летит. Вот сейчас оттолкнется от стены и… Но воздух стал густым и вязким. Потяжелели руки, не поднять.
«Я черепаха, – подумалось Тане. – Морская черепаха на дне. Черепахи не летают».
Послышались голоса. Кто-то касался ее тела, и хотелось закричать, но ведь черепахи не кричат.
– Куда ты ее без штанов? – спросили раздраженно.
Заставили сесть и снова встать. Сминали, выкручивали, запихивали в черепаший панцирь. Таня не сопротивлялась. Проскрежетала молния на джинсах.
После вели куда-то, ругаясь, что идет медленно. Но ведь черепахи не могут ходить быстро. Таня хотела им это сказать, но ее вытолкнули на свет. Солнце висело мутное и огромное, такое видится из-под воды. На него приятно было смотреть, но Таню потянули за руку и спрятали в темное нутро.
Резко пахло, кажется, бензином. Трясло. Кто-то больно прижимал к сиденью.
«Зачем? – думала Таня. – Черепахи не убегают». Вот и она не побежала, даже когда выпустили из машины.
Большая собака смотрела на Таню издалека. Тяжело дышала, вывалив розовый язык. Снова висело солнце, но теперь небо разделял забор, ощетинившийся колючей проволокой. Кольцо наручников врезалось в запястье, мешая встать со скамейки. Пыльная тень распласталась у Тани под ногами. В тени валялись окурки.
Когда за наручники потянули, пришлось встать и наступить на свое серое отражение. Собака проводила взглядом.
Таню снова посадили в механическую коробку. Захлопнулись створки, отрезав остальной мир и собаку тоже. В коробке сильно гудело. Таня посмотрела вниз – через чье-то плечо – и увидела аккуратно расчерченную землю с крохотными домиками. От шума болели уши.
Очень хотелось в душ.
Она обхватила себя за локти и согнулась, прижимаясь к коленям.
– Молодец, – потрепали ее по спине. – Вот так и сиди.
Таня представляла, в мельчайших деталях, как откручивает вентили. Начинает шуметь вода в трубах, вырывается из железного раструба. Бьют струи в деревянную решетку на полу…
Из одной коробки – в другую. В этой громко играла музыка, и ее перекрикивали те, кто сидел по обе стороны от Тани. Шофер молчал, глядя на разматывающуюся с огромной скоростью дорогу. Солнце светило в упор сквозь лобовое стекло. Стремительно приближалось. «Мы сейчас столкнемся», – подумала Таня, но машина остановилась. Замолчала музыка.
Они больше никуда не ехали, не шли, не летели. Побаливали запястья, освобожденные от наручников.
Солнце уже нависло над горизонтом, когда пересели в автомобиль, такой же неприметный, как и оставленная «Олжанка». Ехали прямо в закат. Изредка алый свет перекрывали громоздкие фуры, но Георг легко их обходил. Потом фуры пропали.
Иногда в машине оживала рация. Что говорили на том конце, Ник не слышал, терялось за шумами. Георг был краток:
– Да. Без изменений.
А потом добавил:
– Принято. Вариант «Стоп-лес», готовность один.
Ник повернулся к нему.
– В чем дело?
– Не беспокойся, все нормально.
– Георг, вы уж решите, кто я: ваш инструмент или соучастник.
Леборовски повернул голову. Он надел темные очки, прикрываясь от алого солнца; в стеклах Ник увидел свое искаженное отражение.
– А ты решил сам для себя? Кто ты?
Какой навязчивый вопрос, подумал Ник. Обхватил запястье, закрывая пальцами метку. Сейчас, к вечеру, она стала почти незаметной. Подумалось: а вот Матвею Дёмину наверняка до сих пор больно. «Нужно говорить: л-рею», – поправил себя.
В конце концов, так хотел отец! Можно считать это завещанием.
Ник почувствовал, как загорелись щеки. Он врал себе.
«Я просто там не смогу. Что угодно, но только не в психушку».
Стоило мысленно произнести это слово, и в лицо ударил запах: лекарств, хлорки, застоявшейся мочи. Ник увидел над собой белый потолок и санитаров, которые прижимали его к кровати. Голого. Беспомощного.
– Остановите.
Встревоженный, повернулся Георг.
– Остановите!
Ник толкнул дверцу раньше, чем машина замерла. Вывалился, едва не ударившись коленями об асфальт. Рядом на обочине росли березы, он ухватился за ствол и согнулся. Его мутило. Спазмы сдавливали горло. Боялся, что вырвет, но лишь хрипло прокашлялся.
Георг завел мотор, когда Ник сел рядом, и буднично спросил:
– Есть термос с горячим чаем. Хочешь?
– Спасибо, нет.
Не объяснять же, что Матвей Дёмин – л-рей! – всего несколько часов назад сидел, скорчившись, в кресле и грел ладони о крышку термоса.
– Подождите! – спохватился Ник. – А Юджин Мирский? Он же с ним!
Георг, глядя на дорогу, ответил:
– Не будь ребенком и подумай сам.
Что ж, арифметика Леборовски понятна: где один убитый, там и двое. Незначительная разница с учетом масштаба цели. Впрочем, поправился Ник, отсчет начался раньше: первым был мальчишка, погибший при проверке на выживаемость. И Алейстернов – но вряд ли он был всего лишь вторым.
Георг все говорил по рации, кажется, уточнял место. На приборной панели под лобовым стеклом лежала подробная армейская карта. Она то и дело норовила соскользнуть – на заброшенном проселке машину сильно трясло.
Потом рация замолчала. Остановились.
– Как ты, Никита? – спросил Георг.
В его голосе была искренняя забота и волнение.
– Нормально.
Еще немного – и все закончится.
Георг, перегнувшись, достал с заднего сиденья сумку.
– Возьми. Меня с ним Псы могут не пропустить.
«АПСК». Тот самый, с которым тренировался в тире.
– Почему не «ТР-26»? – спросил Ник. Свой голос он услышал глухо, уши заложило.
– Армейский. Сложнее достать, лишний след.
Разумно.
Ник сунул пистолет в карман ветровки, даже не проверив, заряжен ли он, стоит или нет на предохранителе. Георгу, кажется, это не понравилось.
– А зачем? – ответил Ник на его взгляд. – У вас же все распланировано до мелочей.
Вышел из машины, аккуратно прикрыв за собой дверцу. Ручка скользила во вспотевшей ладони.
– Полтора километра через лес, и будем на опушке. Нас оттуда не увидят. Ты просто выстрелишь, мы развернемся и уйдем, – сказал Георг.
Ник посмотрел вдоль дороги – сначала в сторону заката, потом в противоположную. Пусто.
– Вам не сообщили по рации, где Псы?
– Нет. Их появление трудно вычислить.