Георг шел впереди. Ник следом, придерживая тяжелый карман. Продравшись через подлесок, оказались в березовой роще, которая постепенно темнела, разрастаясь старыми, серыми от времени деревьями. Алого солнца долго не было видно, а потом оно снова высветилось между стволами – лес начал редеть.
Георг взял Ника за локоть:
– Дальше тихо. Если увидишь Пса, не пугайся. Он тебе ничего не сделает. Если Пес меня задержит, иди один. Тебя не тронут. Выстрелишь, и сразу обратно.
Георг помолчал, не снимая руки с локтя, – то ли хотел обнять, как сделал бы раньше, то ли сам волновался.
– Ты сможешь, Никита. Только ты. Твой отец верил в тебя.
– Знаю, – сказал Ник. – Я помню.
Чем ниже опускалось солнце, тем причудливее ложились тени. Несколько раз казалось, что за деревьями всадник. Но это был обман.
«Я совсем не боюсь», – с удивлением подумал Ник. Единственное, что беспокоило: а если он только ранит л-рея? Придется добивать. «Нет. Я хорошо стреляю».
Уже проглядывала опушка. Георг пошел в обход, уводя так, чтобы солнце не слепило.
Сначала Ник увидел машину, она приткнулась возле деревьев. Дверцы были распахнуты, с заднего сиденья свисал куль. Потом заметил Мирского, старик копался в открытом багажнике. Георг шагнул ближе, осторожно раздвигая густую поросль. Ник следом.
Дёмин сидел спиной к закату, ссутулившись и положив на колени руки. На запястьях ярко выделялись бинты. В нескольких шагах от него лежали вещи: спальный мешок, спортивная сумка, из которой выглядывал термос, бумажный пакет. Сбоку от Дёмина стоял большой фонарь, его свет соперничал с затухающим солнцем.
– Тебе нож дать? – донесся голос Мирского.
Старик вытащил из багажника громоздкий сверток, уронил под ноги и сейчас стоял, придерживаясь за поясницу.
Разжав искусанные губы, л-рей коротко бросил:
– Ты сам.
– Я не успею поставить палатку.
– Пофиг. Первый раз, что ли?
Георг легким прикосновением заставил сдвинуться на полшага. Да, так позиция удобнее. Теперь Дёмина не перекрывали деревья и фонарь хорошо освещал л-рея. Сам же Ник оставался невидимым в сгущавшейся тени.
– Удачи, – шепнул в ухо Георг.
От его голоса Ник вздрогнул.
Мирский отошел к деревьям, срезал ветку и начал очищать ее от коры.
– Один выстрел, и ты свободен, – почти беззвучно продолжил Леборовски. – Пистолет сразу отдашь мне.
Да, Псы вряд ли станут защищать Мирского после смерти л-рея.
Алая полоса заката почти слилась с горизонтом. Нику снова почудились в движении теней всадники.
«АПСК», пристрелянный, удобный, лег в руку.
– Никита, это твой долг.
Почему же не приходят Псы?
Ник повернулся, выставил вперед правую ногу. Мелькнуло: «Как в тире». Медленно поднял руку. Нет, лучше с двух. Обхватил запястье. Да, так устойчивее.
– Предохранитель.
Забыл… Надо же, забыл!
«Я что, действительно выстрелю?!»
Л-рей сидел к нему вполоборота, левым боком. Удобно. Мушка в середине прорези прицела – и на одну линию с сердцем.
Так хотел отец. Он считал, что это правильно.
Палец на спусковом крючке. Едва заметное движение, нажать – и сдвинется спусковая тяга, заработает отлаженный механизм, деталь за деталью, освобождая стоящий на боевом взводе курок. Разожмется пружина. Курок по ударнику, ударник по капсюлю, и вырвется пуля. Точно в цель.
Дёмин коротко оглянулся на закат, подтянул колени к груди и уперся в них подбородком. Свел плечи.
Черт! А так уже неудобно.
«Что я делаю?!»
Мирский пересек линию выстрела и положил перед л-реем очищенную от коры палку. Короткую, не длиннее двух пальцев.
– Спальник раскатать? Или я попробую успеть с палаткой?
– Как хочешь.
«Мог бы и помочь старику», – с досадой подумал Ник. Пусть бы встал, двигался! А не сидел как мишень.
И почему все-таки нет Псов? Что за охранники такие!
Мушка пошла вверх, оставаясь в прорези прицела. Теперь дуло было направлено Дёмину в висок.
Ник услышал странный звук и не сразу понял, что это Георг перевел дыхание. Все правильно, для него вершится история.
Один выстрел. Секунда.
Отец готовил его к этому. Он был уверен, что сын не подведет.
Ник согнул руку в локте и так, не опуская пистолет, шагнул в густой подлесок.
– Никита! – сдавленно позвал Георг.
С треском лопались под ногами сухие ветки. Блеснула перед лицом и пропала паутина. Скользнули по джинсам колючки дикой малины.
Поднял голову Дёмин. Оглянулся на шум Юджин Мирский.
Ник вышел на опушку.
Раскаленный край солнца касался земли. В машине было душно, пахло дерматином и куревом. Хотелось в душ.
Таня потянулась опустить стекло, но ее обругали и толкнули обратно. Двумя руками прижали к сиденью, больно надавив на плечи.
– Сиди, девочка, не рыпайся, – произнесли очень близко, Таня почувствовала дыхание на своем лице. – А то снова «браслеты» надену.
– Сайгар, уймись! – велел другой голос.
– Боишься?
Чужое колено прижалось к бедру.
– Не дрейфь! – Дыхание скользило по щеке, Таня зажмурилась. – Она сейчас кукла безмозглая.
– Вот именно, – подтвердил второй голос и добавил ехидно: – Тебе же так без интереса.
Сайгар засмеялся. Убрал руки, неожиданно, Таня едва не упала.
– Ладно. Я подожду, – сказал куратор и погладил ее по колену.
– Лапы убери, заведешь раньше времени, все дело испортишь.
– Да хрена ли!
– Потом, я сказал! После.
Таня посмотрела направо. Кто-то большой, с широкими плечами. А лица не разглядеть, темно, и плывет все перед глазами.
– После… чего? – разомкнула она губы.
Прошелестело едва слышно, но Сайгар все равно удивился:
– Слышь-ка! Разговаривает! Ну, ведьма!
Таня поежилась от его голоса.
– Не суетись, девочка, – весело продолжил куратор. – Прогуляешься тут в лесок, пистолет подержишь, и все дела! Мне вон из-за тебя выговор влепят, я и то не дергаюсь.
«Пистолет» – слово тяжелое и опасное. Дрогнули ноздри, уловив запах – не настоящий, еще только возможный. Пахло кровью.
Сайгар придвинулся ближе и зашептал, почти касаясь губами мочки:
– За несоблюдение техники безопасности, представляешь? Повез ведьму, один, в необорудованной машине, ай-яй-яй. А все почему? Посадила на поводок, я и не заметил. Бывает. Что, тварь, веревку плести начала, когда еще на отметку ходила?
– Я не…
– Плела, девочка, плела. – Он прихватил зубами мочку и тут же выпустил. – Ведьма.
В машине вдруг зазвучал еще один голос. Тот, что сидел справа, протянул руку, и шофер передал ему черную коробочку на витом шнуре.
– Второй. Так точно, ожидаем. Есть готовность один.
Он вернул коробочку шоферу, и в машине стало тихо. Даже Сайгар замолчал.
Таня съежилась, обхватила колени руками. «Я хочу в душ», – думала она.
Солнце все падало, окрашивая небо в красный цвет.
– Отолью, – сказал шофер.
Хлопнула дверца, так резко, что Таня вздрогнула. Шофер мелькнул перед лобовым стеклом и вломился в кустарник, растущий вдоль бровки.
– А ты знаешь – кого? – напряженным голосом спросил Сайгар.
Снова запахло призрачной кровью. Таня, сощурившись, посмотрела на солнце. Оно сползало за горизонт, и это почему-то беспокоило, точно нужно было успеть куда-то до темноты.
– Нет, – ответил второй. – И тебе не советую.
– Не скажи. Тут ведь как получиться может…
Куратор не договорил, схватил себя за горло и дернул вверх, точно пытался пробить головой крышу. Тот, что справа, ударил Таню в плечо и сполз с сиденья. Затрещали кусты, выскочил шофер, но со спущенными штанами далеко не убежал. Упал под колеса, пропав из виду. Сайгар выпученными глазами смотрел в окно и все держал себя за горло. Лицо у него побагровело.
На дороге стоял всадник. Заходящее солнце очерчивало силуэт, и тень, вытянувшись, почти касалась машины.
Таню пробрало ознобом. Она подтянула на сиденье ноги, сжалась в комок.
Всадник спешился и пошел к машине. Несмотря на то что закат светил ему в спину, Таня отчетливо видела лицо: бледное, неподвижное, точно маска.
Сайгар обморочно закатил глаза. Изо рта у него тянулась розовая нитка слюны.
Клацнула ручка. Дверца открылась, и куратор мешком вывалился на дорогу, прямо под ноги Псу.
Таня осталась сидеть, обхватив колени руками.
Пес ждал. И конь его, там, на дороге, терпеливо стоял на месте. Было все так же холодно, но – Таня прислушалась к себе – почему-то не страшно.
Чтобы выйти, пришлось перелезать через Сайгара. Лейтенант не шевелился, но был жив, как и тот, в машине, и лежащий у колеса шофер.
Таня встала перед Псом. Надвигающиеся сумерки легли тенями на его белое лицо, углубили черты – словно скульптор перестарался, отсекая лишнее. Таня наклонила голову и сощурилась. Плыли тени. Казалось: еще немного, найти правильный ракурс, и увидит настоящее, живое лицо. Поймет… Впрочем, она уже поняла:
– Вы знаете Ника, да? У него все нормально?
Пес смотрел пристально.
– Я? А что я могу? – удивилась Таня. Сказала с горечью. – Я – никто.
Она запустила пальцы в волосы и наткнулась на колтуны. Снова захотелось в душ.
– Я – номер четыреста двадцать три дробь пять. Я не смею ни с кем разговаривать. Мне нельзя ничего передавать из рук в руки. Смотреть в глаза охраннику. Делать резкие движения. Меня как вещь запихали в машину…
Таня осеклась и оглянулась. Все трое так и лежали неподвижно. Лейтенант, падая, зацепился ботинком за порожек; штанина задралась, открыв бледную ногу с черными волосами. Смотреть на нее было неприятно.
Помедлив, Таня наклонилась над лейтенантом. Руки она держала за спиной, сцепив пальцы в «замок». На красном лице Сайгара выделялись белки, полускрытые веками. На подбородке слюна смешалась с пылью. Было невыносимо противно, но Таня все-таки потянулась – не размыкая сцепленных рук – и потрогала сердце. Живое. Теплое. Сердце испуганно трепыхнулось от ее прикосновения.