Рыночные торговки мясом бывают такие парные, сахарные, с прослойкой сала на шейке, с могучими филеями, грудинками, оковалками… Поднимет она розовый кусок мякоти килограмма этак на два или три, чтобы ты его осмотрел повнимательнее — и так одно плавно перетекает в другое, что сразу и не разберешь, чье она тебе предлагает. А вот те, кто мороженые цыплячьи желудки продает, крылья и детские их печенки — худые, мосластые. Торчат за прилавком точно ножки Буша, импичмент его забодай.
— У вас медведи с чем?
— Ни с чем. Это коровы.
— А коровы…
— Ни с чем. Это…
— Не коровы?
— Женщина, вы меня не путайте! Я здесь на солнце стою! Это коровы ни с чем. Пустых брать будете?
— Да хоть на луне стойте. Нечего мне здесь хамить! Я ребенку беру. Взвесьте мне одну корову… Две взвесьте!
— Митенька! Митенька! Ты хотел медведя — на! Попробуй мне только не сожрать эту корову целиком! Я запихну ее тебе не знаю куда. После обеда получишь вторую и ее…Городской дождик — быстрый. Ему надо везде успеть: и в Медведково, и в Хамовники, и даже в Южное Бутово. Вот и мечется он по городу, точно загнанный заяц, — то здесь польет, то там поморосит. Городской житель обычно норовит дождь переждать, перебежать от одного кафе к другому и от другого к метро.
Другое дело — деревенский дождь. Ему торопиться некуда: как зарядит — так и идет, идет, пока не надоест и всем, и сам себе. Его не переждать — с ним надо смириться. Смотреть на него в окно, давить мух сложенной вчетверо прошлогодней газеткой, пить самоварами чай, грызть сдобные сухари с изюмом. Играть весь вечер в подкидного дурака, лузгать семечки, обсуждать последние деревенские новости: у кого корова родила, у кого сноха отелилась, и почему бодливому Кольке Бог рогов не дал и, кабы не жена…
Облака плывут низко. За столбы задевают. А те и без того еле стоят — подгнили уж все. Собака погромче залает или сосед — они и падают. Сиди потом в темноте без электричества. Краев стакана не видать. Вот и получается — пить надо засветло, чтоб не проливать лишнего. И пьешь… Огурцы вот только в этом году не уродились. Много-то их много, но хруст от них не тот совершенно. Никакой в нем звонкости. И пупырышек не тот. Раньше был пупырышек — ого-го! Посмотришь на него и сам покроешься. А сейчас…
Дождь все шуршит, шуршит и мыши шуршат в подполе. Может, они так переговариваются? Кстати, деревенская мышь тоже от городской отличается. Городская угла своего не имеет — бегает из квартиры в квартиру, из одной магазинной подсобки в другую. Деревенская мышь — оседлая. В ней и вообще больше степенности. У нее в доме своя нора есть. Свой склад с припасами. Ей на эту нору хоть письма пиши, хоть колбасу шли — дойдут. И с котом серая не то чтобы дружит, но о том, что рыжий тайком таскает сметану, она хозяевам и не пискнет. Потому — уговор. Само собой, и кот в долгу не остается. Он ее, конечно, ловит, но… как милиционер торговок на рынке: подкрадется, отберет кусок заначенного сыра и пойдет себе дальше, к другим котам — выяснять, кто больше всех кошкам проходу не дает…
А вот и дождь кончился. Последнюю слезинку в пион под окном уронил и все. Ветер вздохнул глубоко и улетел. Собака из будки еле вылезла: от сна опухла. Зевает так, что челюсти сводит. До чего ж заразительно… Пойти что ли чаю напиться с сухарями… Или в карты поиграть…Александров
В Александрове, в усадьбе купца первой гильдии Первушина, теперь художественный и краеведческий музей. Молодые и по-весеннему звонкие девушки-экскурсоводы, наряженные купеческими дочерьми, водят по комнатам группу школьников. Рассказывая о прошлом Александровой Слободы, упоминают и о местном винокуренном заводе. Вдруг экскурсовод спрашивает:
— Дети, а что делали на винокуренных заводах? Девочки немедленно начинают шушукаться, мальчики чешут в затылках, все хлопают глазами и лихорадочно молчат. Наконец какой-то вихрастый молодой человек, предварительно несколько раз для разбега беззвучно открыв и закрыв рот, робко спрашивает:
— Ну… они там… тогда… реально курили вино? Правда что ли?
В пыточном подвале палат Ивана Грозного на территории Александровского кремля туристам показывают живую тень Малюты Скуратова. Тень шарахается от вспышек фотоаппаратов и терпеть не может, когда ее панибратски похлопывают по стене ладонями. Настоящего голоса не имеет, но разговаривает скрипом петель подвальной двери. Ежели медленно поводить взад и вперед дверь за кольцо и прислушаться, то слышно как она наскрипывает: «Дай, боярин, Грише копеечку. Дай, ирод, а не то…» Организованные туристы — народ пугливый, особенно те, кто ездит на коллективные автобусные экскурсии с женами, тещами и детьми, а потому, убоясь даже тени давно умершего злодея, ему бросают медь, серебро и даже бумажки в яму на выходе из подвала. Музейные же сотрудники, когда по выходным и санитарным дням обметают угол, в котором обитает тень, от паутины, обращаются к ней запросто — «Лукьяныч» и даже щекочут веником, привязанным к длинной палке.
На городском рынке, слева, у самого входа, стоит толстая баба в потертом кожаном капоре с норковой опушкой, из-под которого настороженно выглядывает предлинный, в рытвинах и ухабах, нос с прилепившимися к нему с обеих сторон двумя маленькими, точно дверными, глазками. У бабы можно купить китайские носки неопределенного цвета, по двадцати пяти рублей за пару. И на этикетках этих самых носков написано: «Остерегайтесь подделок».
Неподалеку от бабы небритый, нетрезвый, невеселый мужик в китайской куртке из такой же кожи от версаче говорит по телефону:
— Сань, слышь — у нас тут проблемы. Серьезные, а хули ты думал-то? Во всем городе нет мотыля…
Изучая историю Александрова наткнулся на любопытный факт. В девятнадцатом веке городской голова, купец первой гильдии Иван Федорович Баранов, каждый год лично от себя давал приданое пяти бедным девушкам на выданье. На этом месте я задумался… Бедные девушки у нас не перевелись. Богатые городские головы… стали еще богаче. Мягко говоря. Ежели представить скольким невестам смог бы выдать приданое, к примеру, столичный градоначальник… Хоть бы и давал он его каждый квартал… Можно повредиться в уме. Градоначальница же северной столицы могла бы давать приданое бедным юношам. Наши отцы родные могли бы раскошелиться на президентское и премьерское приданое. Вот тут-то мы бы и посмотрели, кто из них роднее. Конечно, к этому делу надо с умом подойти. Если всё пустить на самотек, то сейчас выяснится, что все бедные девушки совершенно случайно племянницы, свояченицы и даже тещи градоначальников, премьеров и президентов. Тут нужна всероссийская лотерея… Нет, они пометят выигрышные лотерейные билеты. Или просто не пустят их в тираж. Бедные девушки будут с ума сходить, скупать пачками проигрышные билеты, биться в истерике головами о лотерейные барабаны… а потом окажется, что беднее всех, к примеру, жена столичного градоначальника. Какие-нибудь либералы подымут крик, что она, мол, давно замужем… Как дети, ей-богу. К тому времени она официально разведется и все свое имущество перепишет на пчел. Начнутся демонстрации. Невест станут разгонять ОМОНом, Басманный суд немедленно выяснит, что Ходорковский и Лебедев лично причастны к лотерейному обману бедных девушек, и добавит им еще по два срока… Кончится всё тем, что… Да ничем хорошим не кончится. Можно подумать, что у нас были случаи, когда кончалось хорошим. Я не виноват, что у нас получается как всегда. Хотел-то я как лучше.Что-то есть в дачниках от рыболовов. Даже размер выращенной редиски они показывают двумя руками. А уж на вкус… Я не встречал ни одного дачника, который признался бы, что его редиска на вкус и есть редиска. Какое там… Ананас и апельсин — вот что такое его редиска. Ну, в крайнем случае, яблоко. Белый налив, конечно, а не какая-нибудь антоновка. А как громко хрустит огурец, выращенный собственными руками… Хрустом одного огурца, даже самого маленького, можно, к примеру, отпугнуть стаю ворон. Не говоря о воробьях, которые падают замертво, если случится им пролетать мимо. Или взять картошку. Ну, хоть синеглазку. В магазине подсунут вам в закрытом пакете черт знает что, а не синеглазку. Принесешь ее домой, а там и сероглазка, и зеленоглазка, и даже с бельмом на глазу. Со своей и не сравнить. У своей не глаза — глазищи! И такой небесной синевы… Глаз не оторвать. И рассыпчатая что твоя мука. Но это все будет потом, в пору сбора урожая. Сейчас надо готовить грядки и рассаду. Дом настоящего дачника — это всегда рассадник. Каждое утро делается внимательный осмотр всех этих коробочек из-под йогуртов с землей и чахлыми зелеными ростками. Ощупывается и обнюхивается каждый листик. Теперь дачнику нужен дождь. Когда он говорит о том, как земле нужен дождь, то у него от волнения пересыхает во рту и… все эти неимоверные страдания и усилия нужны только для того, чтобы, прохаживаясь по рынку, спросить у какой-нибудь торговки — а почем ваша петрушка? И в ответ на предложение купить дешево, почти даром, ответить снисходительно — да у меня самого этой петрушки уродилось нынче столько, что два стога и три копны набралось. И гордо прошествовать дальше, к другой торговке, чтобы спросить — а почем ваша редиска?
Китайская игрушечная корова на батарейках, наряженная в свадебное платье и фату, кружится и поет игрушечным голосом до того сладкую американскую песенку, что время от времени какие-то шарики в ней прилипают к роликам, и она замирает. Большая, по-детски румяная от мороза волоокая продавщица, красивая той русской красотой, от которой шарики внутри просто заходят за ролики и всё замирает, чуть подталкивает корову, чтобы та не останавливалась. При этом смотрит на нее с такою грустью, что… я не знаю какое каменное сердце надо иметь, чтобы не взять замуж обеих.
Подольск
В подольском краеведческом музее, на втором этаже, стоят швейные машинки «Зингер» начала прошлого века. Как сказали бы раньше — дореволюционные. И ножные, и ручные. Открытые и в деревянных чемоданчиках. А над всеми этими экспонатами висит огромный рекламный плакат приблизительно того же времени. На плакате написано: «Вся Россия шьет на швейных машинах компании Зингер». И в многочисленных овалах и прямоугольниках, точно выпускники на памятной фотографии, изображены шьющие народы России. Шьют великороссы, малороссы, чуваши, самоеды, грузины, самарские татары и татары степного края, румыны, загадочные вотяки, караимы, поляки, эстонцы, армяне, еще более загадочные мещеряки, оренбургские казаки, текинцы, туркестанские сарты и даже какая-то монашка затесалась в эту компанию под видом одной из национальностей. Шьют, однако, все по-разному. Русская, финка и армянка, к примеру, изображены по одной в овале. Сидят за своими машинками и строчат. Еще и улыбаются при этом. Кубанская казачка шьет под присмотром огромного бородатого мужа в папахе, газырях и с кинжалом. Она, кажется, даже и не шьет, а только смотрит со страхом перед собой прав