– Кажется, у меня есть мысль… – начала Вайолет, но ей не пришлось договорить, какая именно, – ее прервал непонятный звук. Сперва послышалось странное жужжание, затем гудение, а потом целый набор всевозможных звуков, и шли они откуда-то из машинного отделения «Квиквега». Наконец на одной из настенных панелей загорелся зеленый огонек и из узкой щели заскользило что-то белое и плоское.
– Бумага, – сказал Клаус.
– Не просто бумага. – Вайолет подошла к панели. Лист бумаги свернулся и упал ей прямо в руку, как будто с нетерпением ждал, чтобы старшая из Бодлеров как можно скорее прочла сообщение. – Это телеграфное устройство. Мы получили…
– Глубоководную почтовую весть, – подхватил брат.
Вайолет кивнула и быстро пробежала глазами листок. Действительно, наверху стояла надпись «Глубоководная почтовая весть», и по мере развертывания рулончика Вайолет увидела, что сообщение адресовано «Квиквегу», а ниже стоит дата отправления и, еще ниже, имя отправителя, находящегося в милях и милях от них, где-то на суше. Имя это Вайолет даже не решилась произнести вслух, хотя ей казалось, будто она твердила это имя про себя постоянно, с тех пор как ледяные воды Порченого потока унесли прочь того, кто так много для нее значил.
– Это от Куигли Квегмайра, – тихо проговорила она.
Глаза Клауса расширились от удивления.
– И что он пишет?
Телеграмма закончилась, и палец Вайолет оказался на букве «К», как раз на имени ее друга. Вайолет улыбнулась. Казалось, ей почти достаточно хотя бы знать, что Куигли жив.
– «Насколько я понимаю, у вас на субмарине появилось трое новых волонтеров ТОЧКА, – прочла она и вспомнила, что слово ТОЧКА в телеграмме означает конец фразы. – Мы страшно нуждаемся в их услугах в крайне важном деле ТОЧКА Пожалуйста, доставьте их во вторник в место, указанное в стихах, приведенных ниже ТОЧКА».
Вайолет проглядела всю телеграмму до конца и в задумчивости нахмурилась.
– Дальше идут два стихотворения. Одно – Льюиса Кэрролла, второе – Томаса Элиота.
Клаус достал записную книжку из кармана и стал листать страницы, пока не нашел того, что искал.
– Головоломный подменный вариант, – сказал он. – Тот код, который мы узнали в гроте. Наверное, Куигли изменил в стихах некоторые слова, чтобы чужие не поняли, где мы должны с ним встретиться. Давайте посмотрим – поймем ли мы, какие внесены изменения.
Вайолет кивнула и прочла вслух строки первого стиха:
Ах, Устрицы! Придите к нам, —
Он умолял в тоске, —
И погулять и поболтать
На фоне казино.
– Последняя строка, по-моему, должна звучать по-другому, – заметила она.
– Да, во времена Льюиса Кэрролла казино на пляжах не было, – согласился Клаус. – А какие там должны быть слова?
– Не знаю, – ответила Вайолет. – Льюис Кэрролл мне всегда казался чересчур эксцентричным.
– А мне он нравится, – возразил Клаус, – но я не учил его стихов наизусть. Прочти другое стихотворение. Может, оно нам что-то даст.
Вайолет кивнула и прочла вслух:
В багровый час, когда глаза и спины
из-за конторок поднимаются,
Когда людская машина в ожидании дрожит,
как пони на морозе…
Голос старшей Бодлер замер, и она в замешательстве посмотрела на брата.
– Всё, – сказала она. – На этом стихотворение обрывается.
Клаус нахмурился:
– И больше в телеграмме ничего нет?
– В самом низу есть несколько букв – «КК: Ж. С.». Что это может значить?
– «КК» означают, что Куигли послал кому-то еще копию, – объяснил Клаус. – А «Ж. С.» – кому послал.
– Опять те загадочные инициалы, – заметила Вайолет. – Это не может быть Жак Сникет – он умер. Но кто же еще?
– Нам сейчас не до инициалов, – остановил ее Клаус. – Надо сообразить, какие слова в стихах заменены.
– И как это сделать?
– Не знаю. Почему Куигли думает, что мы знаем эти стихи наизусть?
– Он и не думает, – сказала Вайолет. – Он знает нас. Но телеграмма-то послана просто на «Квиквег». Он знал, что кто-то на лодке сумеет расшифровать стихи.
– Кого он имел в виду? – Клаус задумался. – Не Фиону – она миколог. И такой оптимист, как Фил, вряд ли знаком с поэзией Томаса Элиота. И трудно представить себе, чтобы капитан Уиддершинс всерьез интересовался поэзией.
– В последнее время – нет. – Вайолет задумалась. – Но брат Фионы упоминал, что они с капитаном вместе изучали поэзию.
– Да, верно, – согласился брат. – Они читали стихи друг другу в кают-компании. – Клаус подошел к буфету, открыл дверцы и обежал взглядом книги, которые держала там Фиона. – Тут нет поэзии, только книги по микологии.
– Капитан Уиддершинс не стал бы выставлять поэзию на видное место, – высказала предположение Вайолет. – Он бы их скрывал где-нибудь.
– Как скрывал то, что случилось с руками Фиониного брата, – подхватил Клаус.
– Он считал, что есть тайны настолько ужасные, что молодым не следует их знать, – напомнила Вайолет. – Но сейчас мы должны их узнать.
Клаус с минуту молчал, а затем повернулся к сестре:
– Есть одна вещь, про которую я тебе никогда не говорил. Помнишь, как родители страшно рассердились на нас из-за испорченного географического атласа?
– Мы об этом вспоминали в гроте, – отозвалась Вайолет. – Его намочил дождь оттого, что мы оставили окно в библиотеке открытым.
– Я подозреваю, что они разозлились не только из-за этого, – сказал Клаус. – Ведь я тогда снял атлас с верхней полки, для этого мне даже пришлось поставить стремянку на стул. Родители не думали, что я смогу достать до верху.
– Но почему это их так рассердило?
Клаус опустил глаза:
– Они держали там книги, которые специально убрали от нас. Меня тогда интересовал только атлас, но за ним оказался еще целый ряд книг.
– Каких?
– Я не очень-то их разглядывал. Несколько книг про войну, кажется, несколько романов. Меня больше интересовал атлас, и я не стал их смотреть, но, помню, подумал – с чего бы родители их спрятали? Потому они, наверное, так и разозлились: увидели атлас на подоконнике и поняли, что их секрет раскрыт.
– А потом ты рассмотрел книги?
– Не успел. Родители перепрятали их в другой тайник, и больше я этих книг не видел.
– Может быть, родители собирались рассказать нам про них позже, когда мы стали бы старше? – предположила Вайолет.
– Возможно. Но мы этого не узнаем. Книги сгорели.
Старшие Бодлеры посидели немножко молча, оглядывая буфет, а потом, не сговариваясь, залезли на деревянный стол, чтобы дотянуться до самых верхних полок. Они увидели небольшую стопку книг на такие скучные темы, как воспитание детей, правильное и неправильное питание, круговорот воды, но когда брат с сестрой сдвинули книги в сторону, то обнаружили то, что искали.
– Элизабет Бишоп[28], – прочла Вайолет, – Чарлз Симич[29], Сэмюэл Тейлор Колридж[30], Франц Райт[31], Дафни Готтлиб[32] – самые разные поэты.
– Ты почитай Томаса Элиота, – Клаус протянул сестре толстый пыльный том, – а я проработаю Льюиса Кэрролла. Лучше поскорее найти подлинные стихи и расшифровать послание.
– А я нашла кое-что еще. – И Вайолет протянула брату мятый бумажный квадратик. – Смотри.
Клаус взглянул. Это была фотография, выцветшая, помутневшая от времени. Четверо людей стояли близко друг к другу, как будто одна семья. В центре располагался крупный мужчина с длинными усами, загнутыми на концах наподобие скобок. Капитан Уиддершинс выглядел на снимке много моложе и гораздо веселее, чем теперь, когда с ним познакомились Бодлеры. Он смеялся и обнимал за плечи соседа, в котором Бодлеры узнали крюкастого, только на снимке у него были две нормальные руки – одну он положил на плечо капитану, а другую вытянул в сторону того, кто фотографировал. Тут он еще не был взрослым, вы бы скорее назвали его юношей. По другую сторону от капитана стояла женщина, и она тоже смеялась, а на руках держала младенца в крошечных треугольных очках.
– Должно быть, это мать Фионы, – сказал Клаус, указывая на смеющуюся женщину.
– Смотри. – И Вайолет показала на стену, на фоне которой снималась семья. – Фотография сделана на борту «Квиквега». Вон край таблички с личной философией капитана – «Тот, кто колеблется, – пропал!».
– А пропала почти вся семья, – тихо произнес Клаус. – Фионина мама умерла. Брат примкнул к труппе Графа Олафа. И кто знает, куда девался отчим.
Клаус отложил снимок, раскрыл записную книжку и перевернул первые страницы, куда он в свое время приклеил другую старую фотографию. На ней тоже запечатлили четверых людей, правда, один отвернулся, так что нельзя было сказать, кто это. Вторым был Жак Сникет, который, как известно, умер. А еще двое – Бодлеры-родители. Клаус хранил снимок с тех пор, как дети нашли его в больнице, и глядел на него каждый день, всматриваясь в лица родителей и читая и перечитывая единственную напечатанную над снимком фразу: «Основываясь на фактах, обсуждаемых на странице девять, – гласила надпись над снимком, – эксперты подозревают, что в пожаре, скорее всего, уцелел один человек, однако местонахождение оставшегося в живых неизвестно». Из-за этой фразы дети довольно долгое время считали, что и в самом деле кто-то из родителей жив, но сейчас они уже почти не верили в это. Вайолет и Клаус переводили взгляд с одной фотографии на другую и представляли себе то время, когда никто из этих людей не пропал и все были счастливы.
Клаус вздохнул и поднял глаза на сестру.
– Может быть, нам не следует сейчас колебаться, – сказал он. – Может, надо спасать капитана, а не читать стихи и рассматривать старые фотографии. Я не хочу потерять Фиону.
– С братом она в безопасности, – успокоила его Вайолет, – я уверена, она присоединится к нам, как только сможет. Сейчас необходимо расшифровать сообщение, иначе мы потеряем все. В нашем случае тот или та, кто колеблется, – пропали.