Четыре!
Вайолет шагнула к Графу Олафу, нацелившему гарпун прямо ей в грудь.
– Бросайте оружие, – сказала старшая Бодлер. – Неужели вы пойдете на такое злодейство?
Граф Олаф моргнул, но ружье не опустил.
– Конечно пойду, – сказал он. – Если этот подпольщик не скажет мне, как раздобыть сахарницу, я нажму на курок, кто бы передо мной ни стоял! Ха! Пять!
Клаус тоже шагнул вперед и оказался рядом с сестрой.
– У вас есть выбор, – сказал он. – Вы можете решить не нажимать на курок!
– А ты можешь решить погибнуть от гарпуна! – закричал Граф Олаф. – Шесть!
– Пожалуйста! – взмолилась Солнышко, присоединяясь к брату и сестре.
Негодяй не шевельнулся, но трое Бодлеров, встав плечом к плечу, подходили все ближе и ближе к гарпунному ружью, все время закрывая собой Дьюи.
– Семь!
– Пожалуйста, – снова произнесла младшая Бодлер.
Бодлеры медленно, но уверенно шли навстречу гарпунам, и в тишине вестибюля были слышны лишь их шаги, не считая визгливого голоса Олафа, который выкрикивал следующие числа.
– Восемь!
Они подошли еще ближе.
– Девять!
Дети сделали последний шаг и молча положили руки на гарпунное ружье, которое даже сквозь белые перчатки было холодное как лед. Они попытались выдернуть оружие из рук Графа Олафа, но их первый опекун держал его крепко, и несколько долгих секунд и дети, и взрослый молча и неподвижно стояли вокруг ужасного оружия. Вайолет глядела на крюкообразный наконечник гарпуна, притиснутый к ее груди. Клаус глядел прямо перед собой – на ярко-красный курок, который мог податься в любой момент, а Солнышко глядела в сверкающие глаза Олафа, пытаясь высмотреть хоть малейший проблеск благородства.
– А что мне делать? – спросил негодяй таким тихим голосом, что дети даже не знали, верно ли они расслышали его слова.
– Отдайте ружье, – сказала Вайолет. – Судьбе не угодно, чтобы вы совершили это злодеяние.
– Отдайте ружье, – сказал Клаус. – Судьбе не угодно, чтобы вы были негодяем.
– La Forza del Destino, – сказала Солнышко, и больше никто ничего не сказал. В вестибюле стало так тихо, что Бодлеры слышали, как Олаф набирает в грудь воздух, чтобы выкрикнуть слово «десять».
Но тут все внезапно услышали другой звук, а именно – очень громкий кашель, и в одно мгновение все изменилось, как часто бывает в этом жестоком мире. В одно мгновение можно зажечь спичку и запалить пожар, который унесет бесчисленное множество жизней. В одно мгновение можно вынуть пирог из духовки и предложить десерт бесчисленному множеству гостей – если, конечно, пирог очень велик, а гости не очень голодны. В одно мгновение можно поменять несколько слов в стихотворении Роберта Фроста и посредством гармонически-поэтической версификации передать сообщение союзникам, и в одно мгновение можно понять, где спрятан определенный предмет, и решить, пойти ли его раздобыть или пока оставить в тайнике, где его никогда не найдут и постепенно забудут о нем – все, кроме нескольких крайне начитанных и крайне отчаявшихся людей, о которых, в свою очередь, тоже все постепенно забудут, и так далее, и так далее, и так далее, и еще несколько и так далее. Все это может произойти в одно мгновение, словно одно мгновение – это бездонная бочка, в которой надежно, безопасно и аккуратно сокрыто множество животрепещущих тайн, например животрепещущие тайны отеля «Развязка» или громадного подводного каталога, спрятанного за его подернутым рябью отражением. Но в это конкретное мгновение бодлеровские сироты услышали кашель не менее знакомый, чем громкий, и в это мгновение Граф Олаф повернул голову посмотреть, кто идет, и поспешно сунул гарпунное ружье в руки Бодлерам, как только увидел человека в пижаме, сплошь расписанной изображениями денежных купюр, и с изумленным выражением лица. В это мгновение Бодлеры вцепились в ружье, чувствуя его массивную мрачную тяжесть, и в это же мгновение ружье выскользнуло у них из рук и загремело, ударившись о зеленый деревянный пол, и в это мгновение они услышали «клац!» красного курка, и в это мгновение предпоследний гарпун со свистящим шелестом вылетел из ствола и, промчавшись по громадному вестибюлю под куполом, нашел свою жертву – а здесь это выражение означает «Убил одного из находившихся в вестибюле».
– Что здесь происходит? – сурово спросил мистер По, поскольку судьбе было угодно, чтобы это не он погиб, пронзенный гарпуном, по крайней мере не в ту ночь со вторника на среду. – Мне в 174‑м номере было прекрасно слышно, что здесь спорят. Так что же… – И в это мгновение он остановился и в ужасе уставился на троих сирот. – Бодлеры! – ахнул он.
И не он один ахнул. Вайолет тоже ахнула, и Клаус ахнул, и Солнышко ахнула, и судья Штраус и Джером Скволор ахнули, и Хьюго, Колетт и Кевин – которые привыкли к жестокости еще во время работы на карнавале и в качестве подручных негодяя – ахнули, и Кармелита Спатс ахнула, и Эсме Скволор ахнула, и даже Граф Олаф ахнул, хотя негодяи обычно не ахают, разве что раскрыв животрепещущую тайну или от очень сильной боли. Но громче всех ахнул Дьюи Денуман – громче даже, чем двойное «Не так!», которое разнеслось по отелю, когда часы пробили два. «Не так! Не так!» – прогремели часы, но все Бодлеры услышали полное боли, задыхающееся «ах!», и Дьюи начал пятиться к выходу, прижав одну руку к груди, а другой схватившись за хвост гарпуна, торчавшего из его тела под странным углом, словно коктейльная соломинка или отражение тощей руки Дьюи.
– Дьюи! – закричала Вайолет.
– Дьюи! – закричал Клаус.
– Дьюи! – закричала Солнышко, но библиотекарь-подпольщик не ответил и, пошатываясь, вышел из отеля.
Некоторое время дети от потрясения не могли двигаться и лишь смотрели, как он исчезает в облаке дыма, валившего из трубы прачечной, но потом, услышав донесшийся со стороны пруда всплеск, помчались по ступеням. Однако, когда Бодлеры добежали до Дьюи, он уже тонул и от трепещущего тела по поверхности пруда бежали круги. Иногда говорят, будто мир – это тихий омут и будто совершить даже самый крошечный поступок – это все равно что бросить в этот омут камень, пустив по воде круги во все стороны, и поэтому даже незначительное деяние меняет целый мир, но Бодлерам невыносима была сама мысль о незначительном деянии красного курка и о том, как изменился мир в одно мгновение. Думать об этом они не стали, а подбежали к краю пруда как раз тогда, когда библиотекарь-подпольщик начал тонуть. Клаус схватил его за одну руку, Солнышко за другую, а Вайолет стала гладить его по лицу, как будто утешая плачущего.
– Все будет хорошо! – закричала Вайолет. – Только дайте мы вытащим вас из воды!
Дьюи покачал головой и страшно нахмурился, как будто пытался говорить, но не мог найти слов.
– Вы поправитесь, – сказал Клаус, хотя и из прочитанных книг об ужасных событиях, и по собственному ужасному опыту знал, что это попросту неправда.
Дьюи снова покачал головой. Теперь над поверхностью пруда осталась лишь его голова и дрожащие руки. Его тела и гарпуна детям видно не было, и это можно считать ложкой меда в бочке дегтя.
– Мы вас подвели, – сказала Солнышко.
Дьюи еще раз покачал головой, на сей раз очень яростно, чтобы показать, насколько он не согласен. Он открыл рот и, вытащив руку из воды, указал за спины Бодлеров в темное-темное небо и выдавил то единственное слово, которое ему хотелось произнести сильнее всего.
– О моя Кит, – произнес он наконец и, выскользнув из бодлеровских рук, исчез в темной воде, и сироты в одиночестве оплакали свое погибшее будущее и бесконечную злобу мира.
Глава десятая
– Что это было? – послышался чей-то голос.
– Как будто стреляли из гарпунного ружья! – воскликнул другой голос.
– Из гарпунного ружья? – спросил третий голос. – Здесь отель, а не тир!
– Я слышал всплеск! – крикнул кто-то.
– И я! – крикнул еще кто-то. – Как будто кто-то упал в пруд!
Бодлеровские сироты посмотрели на почти уже успокоившуюся гладь пруда и увидели отражения ставней и окон, которые распахивались на каждом этаже отеля «Развязка». Загорались огни, появлялись силуэты людей, которые свешивались из окон и показывали на плачущих детей, но сироты от горя не обращали внимания на весь этот гвалт.
– Что за гвалт? – спросил еще один голос. – Только я заснула!
– Прямо посреди ночи! – возмутился еще кто-то. – Почему все вопят?
– А я вам скажу, почему все вопят! – завопил кто-то в ответ. – Кого-то застрелили из гарпунного ружья и сбросили в пруд!
– Ложился бы ты спать, Брюс, – сказал еще кто-то.
– Какой может быть сон, когда убийцы разгуливают на свободе? – воскликнул другой постоялец.
– Аминь, брат! – сказал кто-то третий. – Совершено преступление, так что теперь наш долг оцепить эту местность прямо в пижамах – во имя справедливости!
– Мне все равно не уснуть! – пожаловался еще один голос. – Из-за этой паршивой индийской кухни я даже лечь и то не смог!
– Эй, кто-нибудь, расскажите мне, что происходит! – послышался другой голос. – Читатели «Дейли пунктилио» хотят быть в курсе последних новостей!
При звуке голоса Джеральдины Жюльен и воспоминании о ее лживых публикациях дети даже перестали плакать, хоть и ненадолго. Они понимали: сейчас следует отложить скорбь на потом – здесь эти слова означают «Оплакать смерть Дьюи Денумана в более подходящий момент» – и позаботиться, чтобы в газете напечатали правду.
– Произошел несчастный случай! – крикнула Вайолет, не отводя глаз от поверхности пруда. – Ужасная трагедия.
– Погиб один из управляющих отелем, – сказал Клаус.
– Который? – спросил кто-то с верхнего этажа. – Франк или Эрнест?
– Дьюи, – сказала Солнышко.
– Никакого Дьюи не существует, – сказал другой постоялец. – Это мифический персонаж.
– Он не мифический персонаж! – возмутилась Вайолет. – Он биб…
Клаус дотронулся до руки сестры, и Вайолет умолкла.
– Каталог Дьюи – это тайна, – шепнул средний Бодлер. – Нельзя, чтобы о нем написали в «Дейли пунктилио».