– Вот они! – взревел кто-то в дальнем конце зала.
Кто это был, дети не видели, поскольку в вестибюле было так же многолюдно, как и тогда, когда они впервые вошли в непостижимый отель. Но утром Бодлерам было даже странно идти по огромному залу под куполом и чувствовать, что в форме посыльных их никто не замечает, а на этот раз все до единого взгляда были нацелены прямо на них. Дети были потрясены, увидев великое множество знакомых лиц из каждой главы их жизни и много-много людей, которых они то ли знали, то ли нет. Все были в пижамах, ночных рубашках и другой подобной одежде, и все смотрели на Бодлеров, прищурясь из-за того, что пришлось встать посреди ночи. Наблюдать, как одеты люди по ночам, всегда интересно, однако можно найти и более приятные способы делать подобные наблюдения, нежели оказаться обвиненными в убийстве.
– Это убийцы!
– Это не просто убийцы! – закричала Джеральдина Жюльен, одетая в желтую ночную сорочку и с шапочкой для душа на голове. – Это бодлеровские сироты!
По ночной толпе пробежала волна изумления, и дети пожалели, что не подумали надеть темные очки.
– Бодлеровские сироты? – закричал Сэр, на кармане пижамы которого были намалеваны краской буквы «С. З.», которые, по всей видимости, означали «Счастливые запахи». – Помню-помню! Из-за них у меня на лесопилке произошло несколько несчастных случаев!
– Они не виноваты! – воскликнул Чарльз, который был одет в такую же пижаму, как и его компаньон. – Это все Граф Олаф!
– Граф Олаф – одна из их жертв! – воскликнула женщина, закутанная в ярко-розовый халат. Бодлеры узнали миссис Морроу, жительницу Города Почитателей Ворон. – Его убили в нашем городке!
– Это был Граф Омар! – напомнил другой житель этого города, мужчина по имени мистер Леско, который, судя по всему, спал в тех же клетчатых брюках, в которых ходил днем.
– Я уверен, Бодлеры вовсе не убийцы! – сказал Джером Скволор. – Я был их опекуном и не сомневаюсь, что они дети вежливые и добрые!
– Если я правильно помню, они прекрасно учились, – добавил мистер Ремора, на голове которого был ночной колпак в виде банана.
– Если я правильно помню, они прекрасно учились! – передразнил его завуч Ниро. – Ничего подобного. Вайолет и Клаус завалили все контрольные, а Солнышко была худшей секретаршей в моей жизни!
– Я бы сказала, что они преступники, – сказала миссис Басс, поправляя паричок, – а преступников следует наказывать.
– Да! – сказал Хьюго. – Преступники – такие уроды, что их нельзя оставлять на свободе!
– Они не преступники, – твердо сказал Хэл. – Уж я-то знаю!
– И я знаю! – возразила Эсме Скволор. – Я должна сказать, что на них просто клейма негде ставить! – Ее пальцы с длинными серебряными ногтями легли на плечо Кармелиты Спатс, которая свирепо глядела на Бодлеров, когда мистер По провел их мимо.
– По-моему, они даже хуже! – заявил какой-то коридорный.
– По-моему, они даже хуже, чем по-твоему! – воскликнул другой коридорный.
– По-моему, с виду они славные ребята! – сказал кто-то, кого дети не узнали.
– По-моему, с виду они отпетые мошенники! – сказал кто-то еще.
– По-моему, с виду они благородные волонтеры! – сказал кто-то третий.
– По-моему, с виду они коварные негодяи!
– По-моему, с виду они посыльные!
– Одна из них с виду совсем как моя мамочка!
«Не так! Не так! Не так!»
Часы пробили три часа ночи, и вестибюль содрогнулся. Когда отзвуки последнего «Не так!» в огромном зале затихли, мистер По уже провел детей через весь вестибюль к двери под номером 121, где их поджидал Франк или Эрнест с угрюмым выражением лица.
– Дамы и господа!
Дети обернулись и увидели судью Штраус – она встала на деревянную скамью, чтобы все ее видели, и захлопала в ладоши, призывая к вниманию.
– Прошу вас, успокойтесь! Не вам решать, виновны Бодлеры или нет!
– Сдается мне, это нечестно, – заметил человек в пижаме, расписанной изображениями лосося, плывущего против течения. – В конце концов, они разбудили нас среди ночи!
– Это дело будет рассмотрено в Верховном суде, – продолжала судья Штраус. – Власти уже оповещены, и сюда едут другие судьи Верховного суда. Заседание может начаться уже через несколько часов!
– А я думала, суд назначен на четверг, – сказала женщина в пеньюаре, украшенном танцующими клоунами.
– Благородным людям свойственно всегда прибывать заранее, – сказала судья Штраус. – Как только прибудут остальные благородные судьи, мы вынесем по этому делу – и по другим, не менее важным, – окончательный и бесповоротный вердикт.
По толпе пронесся заинтересованный ропот.
– Правильно, – пробормотал кто-то.
– Правильно? – воскликнула Джеральдина Жюльен. – Да это просто восхитительно! Так и вижу заголовок: «Верховный Суд счел Бодлеров виновными!»
– Никого нельзя считать виновным до окончания суда, – сказала судья Штраус и впервые поглядела сверху вниз на детей и ласково им улыбнулась. Эта улыбка была для них не более чем ложкой меда в бочке дегтя, но перепуганные Бодлеры улыбнулись в ответ.
Судья Штраус спустилась со скамейки и направилась к ним сквозь взволнованную толпу, а Джером Скволор шел за ней.
– Не беспокойтесь, Бодлеры, – сказал Джером. – Судя по всему, вам не придется дожидаться справедливого решения до завтра.
– Надеюсь, – сказала Вайолет.
– А я думал, судьям не разрешают судить знакомых, – сказал Клаус.
– В обычных обстоятельствах так оно и есть, – сказала судья Штраус. – Закон должен быть честным и беспристрастным. Но мне кажется, я способна быть честной и беспристрастной во всем, что касается Графа Олафа.
– Кроме того, в Верховном суде есть еще двое судей, – сказал Джером. – Мнение судьи Штраус не единственное.
– Я доверяю моим коллегам, – сказала судья Штраус. – Я знаю их вот уже много лет, и всякий раз, когда я докладывала им о вашем деле, они выражали озабоченность. Но на время, пока мы их дожидаемся, я попросила управляющих выделить вам номер 121, чтобы укрыть от гнева толпы.
Франк или Эрнест без единого слова отпер дверь, а за ней оказалась та самая крошечная пустая кладовка, откуда Вайолет взяла гарпунное ружье.
– Нас запрут? – испуганно спросил Клаус.
– Ради вашей же безопасности, – ответила судья Штраус, – и только до суда.
– Да-да! – воскликнул голос, который дети не могли забыть. Толпа расступилась и пропустила Графа Олафа, который шагал к Бодлерам, победно сверкая глазами. – Заприте их! – сказал он. – Нельзя, чтобы по отелю разгуливали негодяи! Здесь собрались честные и благородные люди!
– Да что вы говорите! – воскликнула Колетт.
– Ха! – сказал Граф Олаф. – То есть конечно! Верховный суд разберется, кто тут благородный, а кто злодей. А пока запрем сирот в кладовку!
– Правильно! Правильно! – воскликнул Кевин, подняв в равнодействующем приветствии сначала одну руку, а потом другую.
– Они не единственные обвиняемые, – сурово сказала судья Штраус. – Вы, сэр, обвинялись во всякого рода кознях, и Верховный суд интересует и ваше дело. Вас до начала суда запрут в номере 165.
Человек, который был не Франк, а Эрнест – или наоборот, – с суровым видом вышел из толпы и взял Олафа под локоть.
– Отлично, все по справедливости, – сказал Олаф. – С нетерпением ожидаю вердикта Верховного суда. Ха!
Брат и сестры посмотрели друг на друга, а потом на толпу в вестибюле, встретив ее ответный яростный многоликий взгляд. Бодлерам не хотелось сидеть под замком в тесной каморке, под каким бы предлогом их туда ни заперли, и к тому же они не понимали, почему Граф Олаф рассмеялся при известии о том, что его будет судить Верховный суд. Но сироты понимали, что спорить с толпой напрасно (здесь это слово означает «может навлечь на них новые бедствия»), и молча шагнули в кладовку. Джером и судья Штраус помахали им на прощание, а мистер По кашлянул, и то ли Франк, то ли Эрнест подошел к двери запереть ее. При виде управляющего дети вдруг подумали не о Дьюи, а об оставшихся его родственниках, вспомнив, как сами Вайолет, Клаус и Солнышко получили ужасное известие на Брайни-Бич и превратились в оставшихся родственников своих родителей.
– Простите нас, – сказала Солнышко, и управляющий поглядел на младшую Бодлер сверху вниз и моргнул.
Возможно, это был Франк, и он решил, будто Бодлеры совершили что-то скверное, а возможно, это был Эрнест, и он решил, будто Бодлеры совершили что-то благородное, но так или иначе сиротам показалось, что управляющий удивился, услышав, как они просят прощения. На миг он замер, а затем еле заметно кивнул, но потом он запер дверь, и Бодлеры остались одни. Дверь 121-го номера оказалась на удивление толстой, и хотя под дверью отчетливо виднелась полоса света из вестибюля, гул толпы превратился в еле различимое жужжание, как будто поблизости вился пчелиный рой или работала какая-то машина. Сироты рухнули на пол, окончательно вымотавшись после тяжелого дня и ужасной, ужасной ночи. Они сняли обувь и прижались друг к другу, стараясь устроиться поудобнее и послушать, как жужжит в вестибюле возбужденная толпа.
– Что с нами будет? – спросила Вайолет.
– Не знаю, – ответил Клаус.
– Наверное, Клаус, надо было послушаться тебя и бежать, – сказала Вайолет.
– Наверное, теперь негодяев наконец отдадут в руки закона, – сказал средний Бодлер.
– Олафа или нас? – спросила Солнышко.
Разумеется, Солнышко хотела спросить, кто будет тот негодяй, которого отдадут в руки закона – Олаф или трое Бодлеров, – однако брат и сестра ничего не сказали. Вместо ответа старшая Бодлер наклонилась и поцеловала сестру в макушку, а Клаус наклонился и поцеловал в макушку Вайолет, а Солнышко повернулась сначала направо, а потом налево и поцеловала обоих. Если бы вы находились в вестибюле отеля «Развязка», вы бы не расслышали ни звука из-за толстой двери 121-го номера, но Бодлеры закончили разговор тяжким прерывистым вздохом и еще теснее прижались друг к другу в крошечной каморке. А вот если бы вы были по другую сторону двери и сами прижались к ней, вы бы услышали тихие-тихие всхлипы – это бодлеровские сироты плакали, пока не уснули, не зная, что ответить на Солнышкин вопрос.