Глава одиннадцатая
Старинная пословица, созданная еще до раскола, гласит, что широкой публике нельзя присутствовать при процессе изготовления сосисок и законов. В этом есть свой смысл, так как для изготовления сосисок берут различные части всевозможных животных и придают им такую форму, чтобы не стыдно было подать к завтраку, для изготовления законов берут различные части всевозможных мыслей и придают им такую форму, чтобы не стыдно было подать к завтраку, а широкая публика предпочитает за завтраком поглощать пищу и читать газеты и не иметь отношения ни к каким процессам.
Подобно большинству судов, Верховный суд не был задействован в процессе изготовления законов, однако имел отношение к их толкованию, а это дело такое же непостижимое и запутанное, как и процесс их изготовления, и не предназначенное для посторонних глаз в той же степени, что и толкование колбасы. Если бы вам пришлось отложить эту книгу и отправиться к тому пруду, который теперь не отражает ничего, кроме небес и обгорелых балок, и если бы вам удалось найти потайной ход, который ведет к подводному каталогу, который спустя столько лет все еще цел и невредим, то вы смогли бы прочитать отчет о крайне неудачной попытке толкования сосисок, которая привела к уничтожению важнейшего батискафа, и все потому, что я решил, будто сосиски на блюде выложены в виде буквы «Е», но официант выкладывал их в виде буквы «Ш», а также и отчет о крайне неудачной попытке толкования закона, ради которого не стоило предпринимать столь далекое путешествие, достаточно было прочитать оставшиеся главы этой книги. Если же у вас есть хоть малая толика здравого смысла, вы поняли бы, что нужно изо всех сил зажмуриться и не смотреть на подобные толкования, так как читать о них слишком страшно. Пока Вайолет, Клаус и Солнышко маялись за толстой дверью, что здесь означает «Пытались поспать урывками в 121‑м номере, больше похожем на кладовку», – были сделаны все приготовления для заседания суда, во время которого три судьи Верховного суда должны были истолковать законы и вынести решение о благородстве и коварстве Графа Олафа и Бодлеров, однако, когда детей разбудили резким стуком в дверь, они с удивлением узнали, что процесс толкования им видеть не положено.
– Держите повязки, – сказал один из управляющих, и сироты решили, что это Эрнест, поскольку он даже не пожелал им доброго утра.
– Зачем? – спросила Вайолет.
– На заседаниях Верховного суда всем завязывают глаза, кроме, конечно, судей, – ответил управляющий. – Разве вы не слышали выражения «слепое правосудие»?
– Слышали, – кивнул Клаус, – но я думал, это значит, что правосудие должно быть честным и беспристрастным.
– По решению Верховного суда это выражение следует понимать буквально, – сказал управляющий, – поэтому всем, кроме судей, еще до начала заседания нужно завязать глаза.
– Чушики, – сказала Солнышко. Она имела в виду «Кажется, буквальное значение лишено смысла», однако ее брат и сестра сочли за лучшее не переводить ее реплику.
– Еще я принес вам чаю, – сказал управляющий и поставил перед детьми поднос с чайником и тремя чашками. – Я решил, что это подкрепит вас перед заседанием.
Управляющий имел в виду, что несколько глотков чаю дадут детям силы, столь необходимые для тяжких испытаний, и дети решили, что это, наверное, Франк, раз он оказал им подобную любезность.
– Вы так добры, – сказала Вайолет.
– Извините, что без сахара, – сказал управляющий.
– Ничего-ничего, – сказал Клаус и, быстро перелистав записную книжку, нашел запись разговора с Кит Сникет. – «Чай должен быть горьким, словно полынь, и острым, словно шпага», – прочитал он.
Управляющий коротко и непостижимо улыбнулся Клаусу.
– Пейте чай, – сказал он. – Через несколько минут я зайду забрать вас на заседание.
Франк, если, конечно, не Эрнест, закрыл дверь и оставил Бодлеров одних.
– Почему ты процитировал слова Кит про чай? – спросила Вайолет.
– Я подумал – вдруг он использует шифр, – ответил Клаус. – И решил дать ему правильный ответ – вдруг что-нибудь да будет.
– Непостижимый, – заметила Солнышко.
– Здесь все непостижимое, – вздохнула Вайолет, наливая чаю брату и сестре. – Дошло до того, что я не могу отличить благородного человека от негодяя.
– Кит говорила, что единственный способ отличить негодяя от волонтера – это за всеми наблюдать, – сказал Клаус, – но нам это совсем не помогло.
– Сегодня нас будет судить Верховный суд, – сказала Вайолет. – Может быть, судьи нам помогут.
– Или подведут, – сказала Солнышко.
Старшая Бодлер улыбнулась и стала помогать Солнышку обуться.
– Жаль, родители не видят, как ты подросла, – сказала она. – Мама всегда говорила: тот, кто начал ходить, готов повидать мир. – Вряд ли при этом она имела в виду кладовку в отеле «Развязка», – сказал Клаус и подул на чай, чтобы он быстрее остыл.
– Что она имела в виду, неизвестно, – сказала Вайолет. – Это еще одна загадка, которую нам не разгадать.
Солнышко отпила чаю, который был и в самом деле горьким, словно полынь, и острым, словно шпага, хотя у младшей Бодлер пока имелось мало опыта по части металлического оружия и серебристых ароматических растений семейства сложноцветных, которые добавляют в некоторые тонизирующие напитки.
– Мамочка и папочка, – сказала она, помедлив, – и отравленные дротики?
У старших Бодлеров не оказалось времени на ответ, поскольку в дверь снова постучали.
– Допивайте чай, – велел не то Франк, не то Эрнест, – и завязывайте себе глаза. Скоро начнется заседание.
Бодлеры поспешно последовали указаниям то ли волонтера, то ли негодяя и быстро допили чай, завязали шнурки и закрыли глаза кусками ткани. В следующий миг они услышали, как дверь 121-го номера открылась и к ним шагнул либо Франк, либо Эрнест.
– Вы где? – спросил он.
– Тут, – ответила Вайолет. – Разве вы не видите?
– Нет, конечно, – ответил управляющий. – У меня тоже глаза завязаны. Берите меня за руку, и я отведу вас на суд.
Старшая Бодлер пошарила перед собой и нащупала большую грубую ладонь. Клаус взял за свободную руку Вайолет, а Солнышко – Клауса, и таким манером детей вывели из 121-го номера. Выражение «слепой слепца ведет», как и выражение «слепое правосудие», обычно не понимают буквально, поскольку оно в простых словах обрисовывает сложную ситуацию, когда те, кто облечен властью, знают не больше тех, кем они руководят. Однако, как выяснили Бодлеры, пока их вели через вестибюль, если человек с завязанными глазами ведет людей с завязанными глазами, ситуация оказывается столь же сложной. Детям из-за повязок ничего не было видно, а в зале стоял оглушительный гвалт, так как все искали знакомых, натыкались друг на друга, налетали на мебель и стены. Кто-то ткнул Вайолет в глаз корявым пальцем. Еще кто-то принял Клауса за некоего Джерри и страстно обнял, прежде чем понял свою ошибку. А кто-то третий наткнулся на голову Солнышка, решил, будто это расписная ваза, и попытался засунуть ей в рот зонтик. Бодлеры услышали, как, перекрывая гул толпы, часы пробили двенадцать настойчивых «Не так!» – и поняли, что проспали довольно долго. Уже настал полдень среды, а значит, до четверга, а с ним и до прибытия благородных друзей и союзников Бодлеров осталось совсем немного.
– Внимание! – Голос судьи Штраус послышался совсем близко и прозвенел над толпой, сопровождаемый стуком судейского молотка, при помощи которого судьи добиваются всеобщего внимания. – Внимание! Сейчас начнется заседание! Прошу всех занять свои места!
– А как нам занять свои места, – спросил какой-то мужчина, – если мы их не видим?
– Пошарьте руками! – посоветовала судья Штраус. – Правее. Дальше. Дальше. Дальше. Даль…
– Ой!
– Не так далеко, – сказала судья. – Вот! Садитесь! Остальные – делайте как он!
– А как же нам делать, как он, – спросил другой мужчина, – если мы его не видим?
– Можно подсмотреть? – спросил еще кто-то.
– Ни в коем случае! – сурово ответила судья Штраус. – Наша система правосудия несовершенна, но другой у нас нет. Напоминаю, что три судьи Верховного суда не завязывают себе глаза, и если вы станете подсматривать, то будете виновны в неуважении к суду! Кстати, слово «неуважение» означает принижение или отказ от признания достоинств…
– Я знаю, что значит слово «неуважение»! – сказал голос, который Бодлеры не узнали.
– Я разъяснила значение этого слова ради Бодлеров, – сказала судья Штраус, и дети склонили головы в том направлении, откуда доносился голос судьи, хотя сироты прекрасно знали, что означает слово «неуважение», с тех самых пор, когда Дядя Монти водил их в кино. – Бодлеры, три шага направо. Еще три. Еще один. Ага! Вот и ваша скамья. Садитесь, пожалуйста.
Бодлеры сели на одну из деревянных скамей, которые стояли в вестибюле, и услышали шаги управляющего, который оставил их одних и нырнул в толпу рассаживавшихся постояльцев. Наконец, судя по гулу, все так или иначе уселись, и после нескольких ударов молоточка и призывов к вниманию толпа умолкла. Судья Штраус начала заседание.
– Добрый день, дамы и господа и все прочие слушатели, – сказала она. Ее голос доносился откуда-то спереди и справа от Бодлеров. – До сведения Верховного суда дошло, что некие злодеяния остались безнаказанными и что злодейство продолжается и достигло настораживающих масштабов. Мы планировали провести заседание в четверг, однако после смерти мистера Денумана стало ясно, что в интересах правосудия и всех благородных людей суд должен состояться раньше. Мы выслушаем всех до единого свидетелей и раз и навсегда установим, кто несет ответственность за вышеупомянутые злодеяния. Виновные будут переданы в руки властей, которые дожидаются нашего решения у входа в отель и обязаны следить, чтобы во время заседания никто не сбежал.
– Да, кстати, – добавил Граф Олаф, – после заседания все приглашаются на мою остромодную вечеринку с коктейлями! Я буду особенно рад состоятельным дамам!