– У входа дежурит полиция! – напомнил толпе мужчина с бородой, но без волос. – Бодлеры бегут к лифтам! Держите их!
– Только не ловите других людей, которые случайно окажутся возле лифтов! – добавила женщина с волосами, но без бороды, встревоженно глядя на Олафа.
Раздвижные двери лифта начали открываться, а Бодлеры проворно и тихо проталкивались сквозь толпу, которая слепо тыкалась во все стороны.
– Прочешите отель и приведите нам каждого, кто покажется вам подозрительным! – сказал злодей.
– Мы скажем вам, негодяи они или нет, – сказала злодейка. – Ведь сами вы не в состоянии вынести вердикт!
«Не так!»
Громадные часы отеля «Развязка», давно ставшие легендарными, провозгласили час, оглушительно пробив над целым вестибюлем слепцов, которые вели слепых, как раз в тот миг, когда Бодлеры добрались до лифтов. Граф Олаф уже затащил судью Штраус в кабинку и торопливо жал на кнопку закрывания дверей, но Солнышко сунула внутрь ногу и не давала дверям закрыться, а на такой поступок могут отважиться лишь очень храбрые люди.
Олаф нагнулся к Бодлерам и угрожающе зашептал:
– А ну отпустите меня, а то я всем скажу, где вы!
Однако угрожающе шептать умел не только Олаф.
– А ну впустите нас, а то мы всем скажем, где вы! – угрожающе зашептала Вайолет.
– Гм! – сказала судья Штраус.
Граф Олаф свирепо поглядел на детей, а дети свирепо поглядели на него, и наконец негодяй посторонился и впустил Бодлеров в лифт.
– Вниз? – спросил он, и дети растерянно заморгали. Они так хотели сбежать от толпы и добраться до судьи, что даже не подумали, куда им, собственно, направиться потом.
– Куда вы, – ответил Клаус.
– У меня куча дел, – сказал Олаф. – Ха! Сначала я направлюсь в подвал и заберу сахарницу. Ха! Потом я направлюсь на крышу и заберу медузообразный мицелий. Ха! Потом я направлюсь в вестибюль и отравлю грибком всех, кто там окажется. Ха! И наконец, я вернусь на крышу и сбегу, не замеченный властями.
– Не выйдет, – сказала Солнышко, и Олаф сердито взглянул на младшую Бодлер сверху вниз.
– Вот и твоя мама мне вечно твердила то же самое, – сказал он. – Ха! Но однажды, когда мне было семь лет…
Двери лифта раздвинулись, так как он приехал в подвал, и негодяй умолк и быстро потащил судью Штраус в коридор.
– За мной! – позвал он Бодлеров.
Детям, конечно, хотелось следовать за этим страшным человеком не больше, чем захотелось бы втирать плавленый сырок в прическу, но они переглянулись и не знали, что им еще делать.
– Вы не сможете забрать сахарницу, – сказала Вайолет. – Вам не открыть Глагольно перекрытый вход.
– Правда? – спросил Граф Олаф, останавливаясь у номера 025. На двери по-прежнему висел замок – точно так же, как тогда, когда его приделала Солнышко. – Этот отель – как огромная библиотека, – сказал негодяй. – А в библиотеке можно найти что угодно, если у тебя есть одна вещь.
– Каталог? – спросила Солнышко.
– Нет, – ответил Граф Олаф и прицелился в судью из гарпунного ружья. – Заложник.
С этими словами он протянул руку к судье Штраус и содрал с ее рта липкую ленту – очень медленно, чтобы было как можно больнее.
– Вы мне поможете открыть эту дверь, – сообщил он пленнице с гнусной усмешкой.
– Не стану делать ничего подобного! – ответила судья Штраус. – Бодлеры помогут мне оттащить вас обратно в вестибюль, и там свершится правосудие!
– В вестибюле не свершится никакого правосудия! И нигде не свершится! – зарычал Граф Олаф.
– Вы уверены? – спросила судья Штраус и сунула руку в большой карман. Бодлеры с надеждой затаили дыхание – но надежда покинула их, когда они увидели, что же судья там прятала.
– «Отвратительные и лицемерные аферисты-финансисты», – прочитала судья, подняв всеобщую историю несправедливости Джерома Скволора. – Здесь достаточно улик, чтобы упрятать вас за решетку до конца дней!
– Судья Штраус, – сказала Вайолет, – ваши коллеги по Верховному суду – союзники Графа Олафа. Эти негодяи ни под каким видом не упрячут Олафа за решетку!
– Не может быть! – ахнула судья Штраус. – Я же знаю их много лет! Я сообщала им обо всех коллизиях вашей жизни, и они всегда выражали крайний интерес!
– Еще бы не выражали, дура вы набитая, – сказал Граф Олаф. – Они передавали все эти сведения мне, чтобы я мог поймать вас, сироты! Все это время вы мне помогали, сами об этом не зная! Ха!
Судья Штраус оперлась на узорчатую вазу, утирая слезы.
– Я снова подвела вас, Бодлеры, – сказала она. – Как бы ни старалась я вам помочь, я лишь навлекала на вас все новые опасности. Я думала, справедливость восторжествует, как только вы изложите свою историю Верховному суду, но…
– Их история никого не интересует, – с язвительной усмешкой сказал Граф Олаф. – Даже если бы вы записали ее всю до последней подробности, все эти ужасы никто и читать бы не стал. Я победил этих сирот – и всех тех, кто оказался настолько глуп или настолько благороден, что пытался мне помешать. В этом таится разгадка моей истории – или, как говорят французы, noblesse oblige.
– Denouement, – поправила его Солнышко. – Развязка.
Однако Олаф притворился, будто не слышит, и стал смотреть на замок.
– Этот недоумок-библиотекарь говорил, будто первая фраза – это медицинское описание состояния, в котором одновременно находятся все три младших Бодлера, – пробормотал он и повернулся к судье Штраус. – А ну говорите, что это, или приготовьтесь отведать гарпуна!
– Не дождетесь! – отчеканила судья Штраус. – Может быть, я и подвела этих детей, но Г. П. В. я не подведу! Чем бы вы мне ни грозили, сахарницы вам не видать!
– Я скажу вам первое словосочетание, – спокойно подал голос Клаус, и сестры уставились на него в ужасе. Судья Штраус поглядела на него в изумлении. Граф Олаф казался несколько озадаченным.
– Правда? – спросил он.
– Конечно, – сказал Клаус. – Все идет именно так, как вы говорили, Граф Олаф. Благородные люди подвели нас – все до единого. И зачем нам тогда защищать сахарницу?
– Клаус! – воскликнули Вайолет и Солнышко, охваченные одним ужасом на двоих.
– Не надо! – воскликнула судья Штраус, которой пришлось переживать свое изумление в одиночку.
Граф Олаф снова принял несколько озадаченный вид, а затем пожал посыпанными перхотью плечами.
– Ладно, – сказал он. – И в каком таком состоянии находишься ты со своими сестрицами-сиротками?
– У нас аллергия на мятные карамельки, – ответил Клаус и быстро напечатал на замке: «А-Л-Л-Е-Р-Г-И-Я-Н-А-М-Я-Т-Н-Ы-Е-К-А-Р-А-М-Е-Л-Ь-К-И».
И тут же из недр механизма раздался приглушенный щелчок.
– Разогревается, – заметил Граф Олаф, радостно присвистнув. – Отойди, четырехглазый! Второе словосочетание – это оружие, из-за которого я остался сиротой, так что это я и сам могу напечатать. «А-Т-Р-А-В»…
– Стойте! – закричал Клаус, не успел Олаф коснуться клавиш. – Это неправильно! Не бывает слов, которые так пишутся!
– Какая разница, как пишется? При чем здесь олафография? – взвился Граф Олаф.
– Очень большая! – возразил Клаус. – Скажите, из-за какого оружия вы остались сиротой, и я вам все сам напечатаю!
Граф Олаф улыбнулся Клаусу медленной улыбкой, от которой Бодлеры вздрогнули.
– Скажу, конечно, – произнес он. – Отравленные дротики.
Клаус взглянул на сестер и в угрюмом молчании напечатал: «О-Т-Р-А-В-Л-Е-Н-Н-Ы-Е-Д-Р-О-Т-И-К-И», отчего замок начал тихонько жужжать. Граф Олаф, сверкая глазами, смотрел на затрепетавшие провода, которые протянулись к краям двери, ведущей в прачечную.
– Работает, – заметил он и провел языком по гнилым зубам. – Сахарница так близко, что у меня уже сладко во рту!
Клаус вытащил из кармана записную книжку и несколько минут внимательно ее просматривал. Затем он повернулся к судье Штраус.
– Дайте мне, пожалуйста, эту книгу, – попросил он, показав на труд Джерома Скволора. – Третье словосочетание – это знаменитый непостижимый вопрос в самом известном романе Ричарда Райта. Ричард Райт – американский романист реалистического направления, сочинения которого посвящены расовой дискриминации. Скорее всего, во всеобщей истории несправедливости должны быть цитаты из его романов.
– Не будешь же ты читать всю эту томину! – испугался Граф Олаф. – Толпа нас найдет, не успеешь ты дойти до конца первой главы!
– Посмотрю в указателе, – ответил Клаус, – как я делал в библиотеке Тети Жозефины, когда мы расшифровали ее записку и обнаружили ее убежище.
– Мне всегда было интересно, как тебе это удалось, – сказал Олаф, и прозвучало это так, словно он восхищался исследовательскими способностями среднего Бодлера. А указатель, как вам, не сомневаюсь, известно, – это список всего, что содержится в книге, со ссылками на те места, где об этом можно прочитать.
– Райт Ричард, – прочитал Клаус. – Непостижимый вопрос в романе «Родной сын», страница пятьсот восемьдесят один.
– Значит, на пятьсот восемьдесят первой странице, – объяснил Граф Олаф, что было совершенно излишне, а это здесь означает «Не было нужно никому из находившихся в коридоре».
Клаус поспешно пролистал книгу до нужной страницы и быстро ее просмотрел, поблескивая глазами из-под очков.
– Нашел, – сказал он вполголоса. – И правда очень интересный вопрос.
– Интересный-шминтересный! – завопил Граф Олаф. – А ну печатай!
Клаус улыбнулся и забарабанил по клавишам. Его сестры подошли поближе, и каждая положила руку брату на плечо.
– А почему? – спросила Солнышко.
– Солнышко права, – кивнула Вайолет. – Почему ты решил пустить Графа Олафа в прачечную?
Средний Бодлер напечатал последнее слово – это было слово «Н-Е-Б-О-С-К-Р-Е-Б-Ы» – и посмотрел на сестер.
– Так ведь сахарницы там нет, – сказал он и распахнул дверь.
– Чего? – заорал Олаф. – Как это нет? Есть!
– К сожалению, Олаф прав, – сказала судья Штраус. – Вы же слышали, что сказал Дьюи. Когда ворон подобьют из гарпунного ружья, они упадут на липучку для птиц и уронят сахарницу в трубу…