Однако, несмотря на крепость кокосового напитка, пресный вкус пищи, не красящие их одеяния и спрятанные в карманах предметы, Бодлеры все равно чувствовали себя сейчас уютнее, чем за довольно долгое время. Хотя детям всегда удавалось найти одного-двух товарищей, где бы они ни оказывались, они, в сущности, не были по-настоящему приняты ни одним сообществом с тех пор, как Граф Олаф создал им репутацию убийц и вынудил их прятаться и маскироваться бессчетное количество раз. В колонии Бодлеры чувствовали себя в безопасности, зная, что Граф Олаф не допущен на остров и его нет рядом, и зная, что их союзников, будь они тоже выброшены на берег, тоже приютят, конечно в том случае, если они поддадутся давлению окружающих. Пресную пищу, неприглядную одежду и сомнительный напиток можно было, в общем, считать справедливой ценой за безопасное пристанище, служащее домом, и за группу людей, которые если и не являлись друзьями в точном смысле слова, все же составляли им компанию на такое время, на какое им захочется оставаться здесь.
Шли дни, остров оставался безопасным для детей, хотя и скучно-пресным. Вайолет хотелось бы проводить дни, помогая островитянам строить огромную лодку, но по совету Ишмаэля ей пришлось помогать Пятнице, Робинзону и профессору Флетчеру стирать одежду колонистов, так что в основном она проводила дни около соленых водопадов, стирала белые одеяния и сушила их на солнце. Клаус с удовольствием бродил бы по склону, составляя список всех остатков кораблекрушений, собранных колонистами после шторма, но островитяне согласились с рекомендателем, предложившим, чтобы средний Бодлер не отходил от него круглый день, поэтому Клаус проводил дни, накладывая глину на ноги старику и бегая за новыми порциями сердечного.
Лишь Солнышку дали трудиться в области, в которой она была компетентна, но помогать миссис Калибан с готовкой было не слишком интересно, так как питание три раза в день готовить было очень легко. Каждое утро младшая из Бодлеров получала водоросли, которые Алонсо и Ариель выловили из моря, Шерман и Робинзон промыли в соленой воде, а Едгин и Уэйден высушили на солнце, и, получив, просто-напросто бросала в миски на завтрак. Днем Фердинанд и Ларсен приносили кучу рыбы, пойманной сетями, и Солнышко с миссис Калибан давили ее махровыми ложками, превращая в севиче к ланчу. А по вечерам обе поварихи разжигали костер и кипятили на медленном огне горшок с диким луком, который собрали Омерос с Финн, и добавляли туда полевые травы, сорванные Брустером и Калипсо и заменявшие им специи, и подавали суп вместе с раковинами, полными сердечного, которое Байэм и Уилла нацедили из кокосов, которые мистер Питкерн и мисс Марлоу нарвали с кокосовых пальм. Ни одно блюдо не представляло для Солнышка интересной задачи, и в конце концов она стала проводить большую часть дня в безделье, иначе говоря, посиживала с миссис Калибан, посасывала сердечное и любовалась на море.
После стольких ужасных встреч и трагических событий детям показалась непривычной такая жизнь, и первые несколько дней им было как-то не по себе без коварства Олафа и его зловещих тайн, без принципиальности Г. П. В. и благородных деяний его членов, но постепенно, после крепкого ночного сна в продуваемой приятным ветерком палатке и каждодневной легкой работы, с каждым глотком сладкого сердечного, жизнь, исполненная борьбы и коварства, отступала все дальше и дальше. Спустя несколько дней разыгрался новый шторм, как и предсказывал Ишмаэль, и, когда небо почернело, и остров накрыли дождь и ветер, и Бодлеры вместе с остальными островитянами столпились в палатке у рекомендателя, они испытали благодарность за эту бессобытийную жизнь в колонии, сменившую бурную жизнь, какую они вели после смерти родителей.
– Двусмыс, – призналась Солнышко сестре с братом, когда на следующее утро Бодлеры брели вдоль прибрежной отмели. Согласно общепринятому правилу все островитяне отправились на штормовую добычу. Там и сям виднелись фигуры копающихся в обломках. Говоря «двусмыс», младшая Бодлер имела в виду «у меня двойственное отношение к здешней жизни». То есть она не могла решить, нравится ей жить в колонии или нет.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать, – проговорил Клаус, который нес Солнышко на плечах. – Здешняя жизнь не очень увлекательна, но, по крайней мере, нам не грозит опасность.
– Я думаю, мы должны быть благодарны за это, – проговорила Вайолет. – Хотя правила тут очень строгие.
– Ишмаэль все время повторяет, что не станет принуждать нас делать то или се, – подхватил Клаус, – но принуждение ощущаешь все время.
– Ну, они, по крайней мере, вынудили Графа Олафа держаться подальше, – заметила Вайолет. – Г. П. В. это никогда не удавалось.
– Диаспора, – произнесла Солнышко, что означало примерно – «мы живем в таком отдаленном месте, что борьба между Г. П. В. и их врагами отошла куда-то далеко».
– Единственное Г. П. В. здесь, – Клаус нагнулся и заглянул в лужу, – это наше гадкое пресное варево. Вайолет улыбнулась.
– Не так давно, – сказала она, – мы стремились достичь последнего безопасного места к четвергу, а теперь все вокруг нас безопасно, но мы даже не представляем себе, какой сегодня день недели.
– Я скучаю по дому, – сказала Солнышко.
– Я тоже, – сказал Клаус. – И почему-то мне до сих пор не хватает библиотеки в лесопилке «Счастливые запахи».
– Библиотеки Чарльза? – Вайолет удивленно улыбнулась. – Красивая комната, но ведь там было всего три книги. С какой стати тебе ее не хватает?
– Три книги лучше, чем ни одной, – отозвался Клаус. – С тех пор как мы здесь, я читаю только свою записную книжку. Я предложил Ишмаэлю рассказывать мне историю острова, а я бы записывал его рассказы, чтобы островитяне знали, откуда пошла колония. Другие колонисты записали бы истории своей жизни, и в конце концов на острове возникла бы своя библиотека. Но Ишмаэль ответил, что не станет меня принуждать, однако моя идея ему не нравится – книга может взбудоражить людей описаниями штормов и кораблекрушений. Я, конечно, не хочу раскачивать лодку, но мне не хватает исследовательской работы.
– Понимаю тебя, – согласилась Вайолет, – а мне не хватает Гадального шатра Мадам Лулу.
– Как, со всеми ее фальшивыми магическими штучками? – удивился Клаус.
– Да, все устройства были довольно нелепы, – отозвалась Вайолет, – но будь у меня под рукой те простые механические детали, я бы, думаю, сумела соорудить несложную фильтрационную систему. И если бы удалось получить пресную воду, островитянам не приходилось бы целыми днями пить сердечное. Но Пятница говорит, что питье сердечного уже глубоко укоренилось.
– Корни? – не поняла Солнышко.
– Пятница имеет в виду, что люди здесь пьют его так давно, что не захотят бросить, – пояснила Вайолет. – Я тоже не хочу раскачивать лодку, но мне не хватает изобретательской работы. А ты, Солнышко? Чего тебе не хватает?
– Фонтан, – ответила младшая сестра.
– Птичий фонтан в Городе Почитателей Ворон? – спросил Клаус.
– Нет. – Солнышко покачала головой. – В нашем городе.
– Фонтан Финансовой победы? – догадалась Вайолет. – Его-то почему тебе должно не хватать?
– Первое купание, – ответила Солнышко, и брат с сестрой ахнули.
– Ты не можешь этого помнить, – запротестовал Клаус.
– Тебе было всего несколько недель от роду, – добавила Вайолет.
– Помню, – твердо сказала Солнышко, и старшие Бодлеры в изумлении покачали головой.
Солнышко имела в виду один необычайно жаркий осенний день давным-давно, когда у Бодлеров-родителей случились какие-то дела в городе и они прихватили с собой детей, пообещав на обратном пути заглянуть в кафе-мороженое. Доехав до банковского квартала, семья разделилась: мама поспешила в здание с высокими изогнутыми башнями, торчавшими со всех сторон, а отец остался снаружи с детьми. Из-за жары Солнышко раскапризничалась, и, чтобы успокоить ее, отец опустил ее ножками в воду фонтана. Солнышко так радостно заулыбалась, что отец начал опускать ее всю в фонтан прямо в платьице, и младшая Бодлер визжала от смеха. Как вы, возможно, знаете, смех младенцев бывает очень заразителен, и скоро не только Вайолет и Клаус прыгнули в фонтан, но и отец тоже, и все они хохотали до упаду, а Солнышко радовалась все больше. Вскоре из здания вышла мама и в удивлении уставилась на свою мокрую хохочущую семейку, но тут же положила записную книжку на землю, скинула туфли и присоединилась к остальным, барахтавшимся в освежающей воде.
Они смеялись всю обратную дорогу; каждый их шаг, когда они шли от машины к дому, сопровождался хлюпаньем, и они долго потом сидели на ступенях, пока не обсохли на солнце. Чудесный был день, но такой далекий, что Вайолет и Клаус почти забыли про него. Но сейчас, когда Солнышко напомнила им о том дне, в ушах у них буквально зазвенел ее младенческий смех и они буквально увидели изумленные взгляды проходящих мимо сотрудников банка.
– Трудно поверить, – сказала Вайолет, – что наши родители могли так веселиться, когда уже были связаны с Г. П. В. и всеми дальнейшими неприятностями.
– О расколе тогда, наверное, еще никто не помышлял, – заметил Клаус.
– А теперь… – сказала Солнышко, и старшие кивнули, соглашаясь с ней.
Над головой у них сияло утреннее солнце, море искрилось вдоль прибрежной отмели, и казалось, беды и коварство так же далеки сейчас, как тем днем у фонтана Финансовой победы. Однако даже в самый ясный из дней беды и коварство нередко могут таиться гораздо ближе, чем мы думаем. В тот далекий день в банковском квартале, например, беды скрывались в самих коридорах здания с башнями, где маме вручили сводку о погоде и морскую карту, и когда мама стала изучать их вечером при свече, она обнаружила там гораздо более серьезную беду, чем воображала. А коварство можно было обнаружить тут же, за фонтаном, где женщина, переодетая продавщицей крендельков, сфотографировала хохочущую семью и незаметно сунула фотоаппарат в карман финансового эксперта, спешившего в ресторан; а там гардеробщик вынул аппарат и спрятал его в громадную вазу с фруктами, которые некий драматург заказал на десерт; но находчивая официантка сделала вид, будто сливки в соусе забальоне скисли, и вывалила все блюдо в помойку в том переулке, где я сидел уже несколько часов, притворяясь, будто ищу потерявшегося щенка, который на самом деле проскользнул с черного хода в здание с башнями; а потом официантка сбросила наряд официантки и сунула его себе в сумочку. Так вот и утро на прибрежной отмели было ничуть не лучше.