– А мы сбежим на их лодке, бестолочь, – огрызнулся Олаф. – Зря, что ли, здешние олухи строили ее весь год. Лучшее средство, чтобы оставить это место и отправиться туда, где кипит жизнь.
– Может быть, они и так нас отпустят, – предположила Вайолет. – Пятница говорила, что любой, кто захочет покинуть колонию, может отплыть в лодке в День принятия решения.
– Много ли девчонка тут прожила, – фыркнул Граф Олаф. – Она все еще верит, будто Ишмаэль позволяет людям делать, что они хотят. Не будьте такими же тупицами, сироты.
Клаусу отчаянно хотелось, чтобы его записная книжка лежала сейчас, раскрытая, у него на коленях, а не валялась на другом конце острова со всеми другими запрещенными предметами.
– Откуда вы столько знаете про этот остров, Олаф? – настойчиво спросил он. – Вы же тут, как и мы, всего несколько дней.
– Как и вы, – издевательским тоном повторил негодяй, и клетка опять затряслась от его смеха. – Вы что же, воображаете, будто ваша трогательная история – единственная на свете? Думаете, этот остров только и ждал, когда вас выбросит на его берег? Думаете, я сидел дома и ждал сложа руки, пока вы, жалкие сироты, случайно попадетесь мне на пути?
– Босуэл, – буркнула Солнышко. Она имела в виду что-то вроде «ваша жизнь меня не интересует». А Невероятно смертоносная гадюка зашипела, очевидно соглашаясь с девочкой.
– Я мог бы нарассказать вам таких историй, Бодлеры! – глухо проскрипел Граф Олаф. – Я мог бы открыть вам такие тайны – о разных людях, о разных местах. Такие тайны, какие вы и вообразить не способны. Я бы рассказал вам про распри и расколы, которые начались еще до вашего рождения. Я мог бы даже рассказать кое-что о вас самих, чего вы даже и не подозреваете. Только отоприте дверцу, сироты, и я расскажу вам то, чего вам самим вовек не узнать.
Бодлеры переглянулись и вздрогнули. Даже при ярком свете дня, даже запертый в птичьей клетке, Граф Олаф все равно наводил страх. Казалось, существует нечто столь злодейское, что может угрожать им даже на краю света, запертое крепко-накрепко. Эти трое детей всегда были любознательными. Вайолет мечтала познать тайны механического мира своим изобретательским умом с той минуты, как в кроватку ей положили первые клещи. Клаус мечтал прочесть все, что попадало ему в руки, с тех самых пор, как гость в бодлеровском доме начертал алфавит на стене его спальни. А Солнышко всегда изучала вселенную при помощи зубов, сперва кусая все интересное, а позднее пробуя пищу на вкус более вдумчиво, чтобы усовершенствовать свои кулинарные таланты. Любознательность была отличительной чертой Бодлеров, поэтому можно было бы предположить, что им будет очень любопытно услышать побольше о тайнах, о которых упоминал негодяй. Но в словах Графа Олафа слышалось что-то очень, очень зловещее. Слушать его речи было все равно что стоять на краю глубокого колодца или гулять по высокой скале глубокой ночью. Или слышать странное шуршание у себя за окном спальни и знать, что в любой момент может произойти что-то опасное, из ряда вон выходящее. Слова Олафа заставили Бодлеров вспомнить ужасный вопросительный знак на экране радара на «Квиквеге», олицетворяющий тайну настолько грандиозную, что она не могла уместиться в их сердцах и умах, – нечто, пока скрытое от них и способное разрушить их жизнь, если тайна будет раскрыта. Подобного рода тайну Бодлерам не хотелось услышать ни от Графа Олафа, ни от кого бы то ни было; и хотя рано или поздно избежать этого было явно невозможно, дети все равно хотели этого избежать, и поэтому, не сказав ни слова человеку в клетке, они встали и обошли книжный куб кругом, откуда клетка с Олафом не была видна. И там они сели, прислонились к странному плоту и стали смотреть вдаль, на плоскую поверхность моря, стараясь не думать о том, что говорил им Олаф. Время от времени они делали по глотку из раковин, висевших у них на поясе, надеясь, что крепкий и незнакомый напиток отвлечет их от мыслей, крутившихся у них в голове. И всю вторую половину дня, пока солнце не опустилось за горизонт плещущего моря, бодлеровские сироты сидели, посасывали сердечное и размышляли, осмелятся ли они когда-нибудь узнать, что откроется в сердцевине их горестной жизни, когда будут сняты слой за слоем – каждая тайна, каждый секрет и каждая беда.
Глава восьмая
Думать о чем-то – все равно что подбирать камни во время прогулки, собираясь либо бросать с берега камешки в воду, либо разбивать стеклянную дверь музея. Когда вы о чем-то думаете, походка у вас тяжелеет, и, по мере того как мыслей накапливается все больше, вы ощущаете все большую тяжесть, и под конец бремя мыслей становится невыносимым и вы уже не можете ступить ни шагу и способны лишь сидеть и смотреть на мягко набегающие волны океана или слушать мягкие шаги охранника и, думая слишком усиленно о слишком многом, не способны больше ни на какие действия. К тому времени, как солнце село и длинные тени легли на прибрежную отмель, бодлеровские сироты так отяжелели от мыслей, что не могли пошевелиться. Они размышляли об острове, о страшной буре, которая занесла их сюда, о лодке, которая выдержала шторм и спасла их, о собственном предательском поведении в отеле «Развязка», в результате чего им пришлось спасаться в одной лодке с Графом Олафом, который сейчас перестал уже звать Бодлеров и громко храпел у себя в птичьей клетке. Они размышляли о колонии, о тучах, нависших над ними, когда островитяне подвергли их опале, о давлении окружающих, когда островитяне приняли решение бросить детей на отмели, о рекомендателе, с которого началось это давление, и о загадочном яблочном огрызке, который, с их точки зрения, был ничем не лучше, чем спрятанные Бодлерами предметы, в первую очередь и навлекшие на них неприятности. Они думали о Кит Сникет, о буре, из-за которой она очутилась на верхушке необычайного книжного плота в бессознательном состоянии. Думали о своих друзьях – тройняшках Квегмайр, которых, возможно, тоже застиг шторм в открытом море, и о подводной лодке капитана Уиддершинса, лежавшей на дне, и о загадочном расколе, лежащем в основе всего происходящего подобно громадному вопросительному знаку. И наконец, как и всегда с наступлением сумерек, дети думали о родителях. Если вам приходилось терять кого-то из близких, вы знаете, что, думая о них, вы стараетесь представить, где они сейчас. Поэтому Бодлеры думали о том, как далеки от них сейчас мама и папа и как близко от них находится все зло мира – всего в нескольких шагах, запертое в клетке. Так они сидели и размышляли. Размышляла Вайолет, размышлял Клаус, размышляла Солнышко, и по мере того, как день склонялся к вечеру, мысли так навалились на них своей тяжестью, что им казалось – больше они не выдержат самой легковесной мысли. И тем не менее, когда на горизонте погасли последние солнечные лучи, у них нашлось еще о чем подумать, ибо в темноте они вдруг услышали знакомый голос, и тут им пришлось размышлять о том, что делать дальше.
– Где я? – спросила Кит Сникет, и шорох ее платья на верху книжного куба заглушил храп Олафа.
– Кит! – позвала Вайолет и быстро встала. – Вы проснулись?
– Мы – Бодлеры, – сказал Клаус.
– Бодлеры? – слабым голосом переспросила Кит. – Это и вправду вы?
– Анаис, – ответила Солнышко, что означало «во плоти».
– Где мы? – спросила Кит.
Бодлеры с минуту молчали – они впервые осознали, что даже не знают названия острова.
– Мы на прибрежной отмели, – ответила наконец Вайолет, но решила не упоминать, что их тут бросили.
– Поблизости есть остров, – сказал Клаус. Он не стал объяснять, что на остров им ступать запрещено.
– Безопасно, – произнесла Солнышко, но не добавила, что приближается День принятия решения и скоро все затопит прилив. Не сговариваясь, Бодлеры дружно решили не рассказывать Кит всей истории целиком – пока не рассказывать.
– Да, конечно, – пробормотала Кит. – Я должна была сама догадаться, где я. Ведь все в конце концов прибивает к этим берегам.
– Вы уже бывали здесь? – поинтересовалась Вайолет.
– Нет, но я слышала про это место. Коллеги рассказывали мне про здешние чудеса механики, про колоссальную библиотеку и разные изысканные блюда, которые готовят островитяне. Знаете, Бодлеры, накануне встречи с вами я пила кофе по-турецки с одним моим коллегой, так он говорил, что никогда не ел более вкусно приготовленных устриц «Рокфеллер», чем на этом острове. Вы, наверное, чудесно проводите здесь время.
– Двусмыс, – проговорила Солнышко, повторяя прежнее мнение.
– По-видимому, это место с тех пор изменилось, – ответил Клаус.
– Вероятно, – задумчиво протянула Кит. – Четверг действительно сказал, что в колонии произошел раскол, так же как в Г. П. В.
– Опять раскол? – удивилась Вайолет.
– Последние годы в мире совершаются бесчисленные расколы, – ответила Кит из темноты. – Думаете, история Г. П. В. – единственная на свете? Однако не будем говорить о прошлом, Бодлеры. Расскажите, каким образом вы попали на этот остров?
– Точно так же, как и вы, – ответила Вайолет. – Нас сюда вынесло после кораблекрушения. Единственным способом, каким мы могли покинуть отель «Развязка», было уплыть на лодке.
– Я знала, что вам грозила опасность, – сказала Кит. – Мы наблюдали за небом. Мы увидели дым и поняли, что вы подаете нам сигнал – предупреждаете, что присоединяться к вам опасно. Спасибо, Бодлеры. Я знала, что вы не подведете. Скажите, а Дьюи тоже с вами?
Слушать то, что говорила Кит, было почти невыносимо. Дым, который она видела, был следствием пожара, устроенного детьми в прачечной отеля, он быстро распространился по всему зданию, прервал суд над Графом Олафом и подверг опасности жизни всех находившихся в отеле людей – и негодяев, и волонтеров. А Дьюи, с грустью вам напоминаю, был вовсе не с Бодлерами, а лежал мертвый на дне пруда, сжимая руками гарпун, который дети выпустили ему прямо в сердце. Однако Вайолет, Клаус и Солнышко не могли заставить себя рассказать Кит всю историю целиком – пока не могли. Они не в состоянии были рассказать, что случилось с Дьюи и со всеми другими благородными людьми, с которыми они встретились, – пока не в состоянии. Сейчас не могли, пока еще не могли, а возможно, и никогда не смогут.