— Хорошо, но тогда и я оставляю за собой право не все сообщать вам.
— Договорились. Итак, значит, она оставила вам записку, в которой иероглифами сообщалось, что она будет ждать вас здесь, в Луксоре. Она заказала номер в гостинице «Савой», вы ждете ее второй день, но она так и не появляется. Однако это не значит, что Бастшери не здесь. Не приехала Закийя Азиз Галал, которая, по всей вероятности, мало теперь нас интересует. Приехала какая-то другая женщина, непременно красавица, которая и есть Бастшери, а точнее — ее носительница.
— А она непременно должна быть красавицей? — спросил я с улыбкой, вспоминая вчерашнее происшествие с канадкой Джоанн.
— Да, это главное. Кстати, это условие облегчает нам нашу трудную работу. Однако все равно шансов поймать Бастшери у нас очень мало. Уж слишком она хитра, увертлива. И слишком сильна.
— Подальше, значит, надо держаться от красавиц.
— Это от вас не зависит. Если Бастшери выбрала вас своей жертвой, вы не сможете сопротивляться ее чарам. Завтра она придет к вам в образе негритянки или китаянки, и вы все отдадите за то, чтобы провести с нею ночь восторга.
— Я вам не верю! — вдруг злобно сказал я. — Покажите ваше удостоверение.
— Вон идет ваш друг Николай… Кстати, посоветуйте ему поменьше ухаживать за канадской гражданкой Энджелой Льюис.
— Не беспокойтесь, Энджи — не Бастшери. Могу вас в этом точно уверить.
— И глупо. Сегодня она просто Энджи, а завтра — как знать. Закийя Азиз Галал тоже была просто танцовщицей до того вечера, когда вы увидели ее на теплоходике «Дядюшка Сунсун».
К нам подошел Николка. Глаза его горели.
— Федор Иванович, можно вас на минутку? — спросил он меня.
Мы отошли в сторонку и он страстно зашептал мне, что нашел там в одном углу отличный камень, со всех сторон гладко отесанный и весь испещренный иероглифами.
— Пойдем посмотрим, мне кажется, его можно запихнуть ко мне в сумку и вынести.
С большой неохотой я отправился с ним. Это действительно был красивый камень, очень гладко обработанный и очень аккуратно изрезанный иероглифами. Но даже вдвоем его невозможно было поднять, и я засомневался, вполне ли здоров мой дорогой друг, не напекло ли ему головку. В отчаянии он прохрипел что-то, мол, нельзя ли хотя бы отколоть чем-либо кусок от камня. Мне вновь пришлось стыдить его, напоминать о том, к какой культурной нации мы относимся, и о том, что историку негоже быть таким варваром.
Из Карнакского храма нас повезли в храм Аменхотепа Третьего. Солнце уже двигалось к закату, обливая теплой медью колонны храма, сделанные в виде связанных в вязанки стеблей папируса. Мне было грустно. Я никак не хотел поверить, что моя Бастшери и моя Закийя — разные существа. И мне тем более не хотелось, чтобы Бастшери пришла на свидание со мной в чьем-либо другом образе.
Ни с того ни с сего ко мне привязалась жена летчика, писателя и героя Шолома советовать, как лучше избавиться от солнечных ожогов, ей почему-то померещилось, будто я сильно обгорел.
— Вообще-то, брат, ты и впрямь красный такой, — сказал врач Мухин. — Надо будет тебя подлечить в гостинице.
— Да пошли вы все, я прекрасно себя чувствую. Просто завидуете, что я так славно загорел.
После ужина в «Виндсоре» мы вновь отправились наслаждаться жизнью в патио гостиницы «Савой». Канадки наши не появлялись. Николка пошел на разведку и выяснил, что в полдень они уехали в Каир. Так что пришлось нам просто купаться в бассейне и пить крепкие напитки. Когда мы вернулись поздно вечером в «Виндсор», все тело мое горело, причем нигде на коже не было такого места, к которому больно было бы прикоснуться. Видимо, я не обгорел, а просто перегрелся. Николка тотчас уснул, а мне никак не спалось, тело пылало, в глазах плыли бесконечные иероглифы.
Вдруг, часа в два ночи, легкий, еле слышный стук раздался в двери. Несколько секунд я оцепенело лежал, покуда тот же стук не повторился. Я тихонько встал и неслышными шагами подошел к двери, приложил к ней ухо. Я услышал, как там, за дверью, кто-то тихо шепчет непонятные слова на древнеегипетском наречии, и не в силах сдержать себя, распахнул дверь. Предо мною стояла Бастшери. Нет, это была не Закийя Азиз Галал, а другая женщина, тонкая и хрупкая, одетая так же, как та, которую я целовал в гробнице Рамсеса, то есть — почти никак не одетая. Приглядевшись, я и вовсе увидел, что это Бастшери.
Она ввела меня в один из соседних номеров, посреди которого стояла огромная постель, похожая на ладью или саркофаг; она продолжала говорить мне непонятные гулкие слова. Мы стояли друг против друга подле кровати или саркофага, я обнял ее, и она обвилась вокруг меня руками и ногами, но едва губы наши соприкоснулись, случилось нечто ужасное — сначала я ощутил, как ее губы лопаются, а, отпрянув, увидел, как прекрасное тело покрывается трещинами, осыпается, рушится, как выпучиваются глаза, оскаливаются зубы, проваливается живот, истончаются руки и ноги. Женщина, на моих глазах ставшая мумией, протянула ко мне костлявую руку, и я схватил ее запястье, в руке моей оказался золотой браслет, в ту же секунду ее рука обломилась, и страшная, полурассыпавшаяся мумия рухнула на пол и замерла…
Я дернулся и проснулся. Из руки моей что-то выпало и с металлическим стуком ударилось об пол, покатилось. Уже светало и можно было, не зажигая света, забраться под кровать и вытащить выпавшую из моей руки металлическую вещь. Это был браслет, исписанный иероглифами, но не золотой, а серебряный или посеребренный. Подойдя к балкону, я внимательно рассмотрел надпись. Нетрудно было заметить, что какое-то слово или изречение повторено трижды вдоль всей поверхности украшения:
От волнения руки мои дрожали и, поворачивая браслет, я выронил его. Николка проснулся и недовольно спросил:
— Ты долго еще будешь звякать там? Чем это ты звякаешь?
— Это ты мне подсунул? — спросил я, поднимая с полу браслет с иероглифами.
— Чего подсунул? Дашь ты мне поспать или нет?
Логически появление браслета можно было объяснить именно тем, что кто-то мне его вложил в руку. Тем более, что сны очень часто бывают связаны с реальностью.
И все же история получалась странная. Не Николка же в самом деле подстроил эту шутку.
Нет, нельзя ему спать. Тем более, что подъем через полчаса — нас ждал ранний поезд на Асуан. С трудом подняв Николку, я сунул ему под нос браслет и строго приказал:
— Что здесь написано? Читай!
Николка засопел, попытался было послать меня куда-нибудь подальше, но получил легкий удар кулаком в челюсть и вновь принялся напрягать свои познания в иероглифах. Я уж думал, что он снова не расшифрует надпись, но он вдруг вытаращил глаза и весело промычал:
— А-а-а-а! Ишь ты!
— Что? Прочитал? Да не молчи ты!
— Чего ты орешь! Это тебе привет от Бастшери. И очень оригинальный. Тут справа налево трижды повторяется, вот отсюда, начиная с ибиса: «Бастшри, Бастшри, Бастшри».
— Ты же говорил, что надо Вабастис…
— Ну, по-разному может писаться. В данном случае, как видишь, написано так: «Бастшри». Ну, чего тебе еще надо? Радуйся, смотри, какой подарок замечательный.
В дверь постучался Ардалион Иванович. Спросонья он был хмур, но история браслета развеселила его.
— Такие подарки просто так не делаются, — сказал он. — Охота продолжается.
— Только кто на кого охотится, непонятно, — проворчал я.
— Она на нас, а мы на нее. Помолимся нашему Ка и — в дорогу.
Через полтора часа мы уже ехали в поезде вверх вдоль Нила, в город, который у египтян назывался Сунну, греки называли его Сиена, а теперь он именуется Асуан.
Удовольствие десятоеЭЛЕФАНТИНА
Взмолился Усермаатр к великому Ка Ра-Хорахти, к Сетху и Нефтис и ко всем богам и богиням сладчайшего Кеми да ниспошлют они ему эту женщину, чтобы можно было обнять ее; и вот, видит — плывет она к нему в золотой ладье.
Название гостиницы, в которой нас поселили по приезде в Асуан, было самое подходящее — «Рамсес».
— М-да, — сказал я, когда мы с Николкой вселились в номер, — должно быть, если мы доберемся до Такомпсо, то там нас поселят в гостинице, которая будет называться «Бастхотеп».
— Что еще за Такомпсо такое?
— Город в Судане. Неподалеку от него находится пирамидка, в которой хоронится мумия Бастшери.
— А ты откуда знаешь?
— Времени зря не теряю. Об этом сообщили мне иероглифы Карнакского храма.
— Интересно, как ты собираешься попасть в Судан?
— Разумеется, нелегально. В пломбированном вагончике.
— Внесешь Мухину доллар.
— Это за вагончик-то? А по-русски вообще можно говорить? Ведь русский язык — тоже советская реалия.
Ничего интересного, кроме страшнейшей жары, на Асуанской плотине не было. По пути я завел с Ардалионом речь о том, что проще всего было бы отправиться в Такомпсо, найти пирамидку Бастшери, взять ее мумию и вбить ей в грудь осиновый кол. На мой вопрос, откуда я знаю про Такомпсо, я пересказал ему наш вчерашний разговор со шпионом Гессен-Дармштадским.
— Мой ему привет, — сказал Тетка. — Мумии там давно уже нет. И если он этого не знает, то не мудрено, что он ловит Бастшери уже столько лет и не может поймать. Но насчет посещения Такомпсо надо подумать. Может быть, ты прав и нам нужно побывать там.
Вечером мы гуляли по Асуану, обошли все гостиницы, но нигде слыхом не слыхали про каирскую танцовщицу Закийю Азиз Галал. Это нас несколько озадачило.
Асуан нам не понравился — грязный, вонючий городишко. Не особенно насладившись вечерней прогулкой по нему, мы вернулись в гостиницу и предались воспитанию в себе интуиции. Мы так славно занимались этим благопристойным делом, что я не помню, как и когда мы с Николкой перебрались в свой номер и легли спать. И я не знаю, сон ли это был, бред ли, а может быть — реальность, но среди ночи я бродил в кустах возле гостиницы «Рамсес» и видел там нагую женщину, лицо и фигура которой ужасным образом без конца менялись. Всякий раз это было красивое лицо и изящная фигура, но в этом живом непостоянстве облика было нечто отвратительное, нечто дьявольское. И я не помню, как я вновь очутился в постели в своем номере, живой и невредимый.