кое между тем кончилось.
— Эх, — вздохнул Николка, — если бы, Федь, твоя волшебная бутылка могла бы в половину восстановить наши запасы шампанского.
— Хотя бы две-три бутылки, — согласился я.
— Какая волшебная бутылка? — заинтересовалась Птичка.
Тут Николка велел мне не показывать чудо египетского чародейства, покуда Лариса не споет хотя бы одну песню. Это подействовало, и она спела «Миленький ты мой, возьми меня с собой, там, в краю далеком, буду тебе женой», а мы подхватывали: «Милая моя, взял бы я тебя, но там, в краю далеком, есть у меня жена». Так и спели всю песню поочередно, и когда дошли до конца — «там, в краю далеком, чужая мне не нужна» — стало грустно, небо окончательно заволоклось тучами. Я достал из своей сумки бутылку страшного старика и показал ее Ларисе.
— Так не бывает! Этого не может быть! Это какой-то фокус! — не хотела она верить тому, что видели ее глаза.
— Между прочим, — сказал я, — наш автобус уже собирался уезжать, когда я потер сей предмет, и в следующий миг появился ваш автобус. Если бы не сия бутылочка, вы, Прекрасная Елена, не сидели бы тут с нами.
— А ну-ка, я тоже потру, — воодушевилась Птичка. — Хочу быть счастливой, хочу быть здоровой и богатой, хочу объездить весь мир, хочу быть знаменитой кинозвездой, хочу выйти замуж за… Одеколончика! Хочу еще шампанского.
Она поставила бутылку на стол и стала водить вокруг нее ладонями по воздуху.
— Увы, единственное из всего загаданного, что могло исполниться прямо сейчас и воочию — не исполнилось, — проворчал Ардалион Иванович. — Шампанское так и не появилось.
— Противная бутылка! — погрозила удивительному предмету Лариса.
— Не ругай ее, она устроила нам сегодняшнюю встречу, — обнимая Птичку, улыбнулся Николка.
— Прости меня, бутылочка, — сменила гнев на милость Птичка, прижимая бутылку к груди. Затем она снова стала разглядывать ее и удивляться: — Фантастика! Как такое возможно? Интересно, что там в черном пузырьке? Похоже, как в сказке про Кащея Бессмертного, только здесь бутылка, а в ней другая бутылка, а в другой бутылке пузырек, а в том пузырьке…
— Смерть моя, — мрачно пошутил я.
В эту минуту в дверь постучали.
— Войдите! — скомандовал главнокомандующий.
— Я не помешал? — вежливо осведомился входящий. Это был Зойферт. Лицо его выражало крайнюю симпатию ко всем нам. — Я слышал, у вас сегодня юбилей, круглая дата рождения, и посему хотел бы предложить кое-что в качестве услуги. Товарищ Тетка, можно вас на минутку? Ардалион Евсеевич, если не ошибаюсь?
Ардалион поправил гостя и вышел с ним в коридор. Вскоре он вернулся, сел в свое кресло и сказал, что, видимо, произошло какое-то недоразумение. Еще через несколько минут в дверь снова постучали и вновь в нее просунулась голова Зойферта, которая играла бровями и широко улыбалась, а затем осведомилась:
— Разрешите произвести салют в честь юбиляра и новобрачных?
— Салют разрешаю, — коротко приказал главнокомандующий, и вслед за головой в дверь протиснулось все тело Зойферта, несущего в обеих руках по две бутылки «Салюта». Все закричали и покатились со смеху.
— Сработала! Сработала бутылочка! — ликовала Птичка, хлопая в ладоши.
— До чего же я вашу нацию обожаю, — смеялся Ардалион Иванович, хлопая Зойферта по плечу. — И сами себе жизнь устраиваете, и другим людям вовремя хорошее дело сделаете.
— Между прочим, я по национальности чех, — промолвил салютоносец.
— Вот я и обожаю вас, чехов, — еще пуще смеясь, проговорил Ардалион Иванович. — Спасибо. От всего сердца спасибо.
— Не стоит благодарности. А что это за вещица? Любопытная вещица. Можно посмотреть? — заинтересовался Зойферт бутылкой страшного старика.
— Это не вещица, а последняя инкарнация великого Аль-Бабуина, — сказал я. — Руками не трогать — может ударить током.
— Ну да! — не поверил чех. — Невероятно. Чисто сработано. Должно быть, дорого стоит такое, а? — Он почему-то подмигнул при этом Птичке.
Выпроводить исполнителя воли волшебной бутылки составило некоторый труд. Пришлось даже угостить его «Салютом».
— Предлагаю тост за здоровье прекрасной и таинственной Бастшери! — предложил я.
— Отлично, только кто это? — спросила Лариса.
Николка прошептал ей что-то в самое ухо. Должно быть, он сообщил ей, что этим именем я называю танцовщицу Закийю с каирского теплохода «Дядюшка Сунсун».
Стемнело, закапал дождь, и пришлось перебираться с балкона в номер. Николка и Лариса сказали, что сейчас придут, и ушли.
— Они уже не придут, — сказал Мухин, когда миновало более получаса с момента их исчезновения. — Это я вам компетентно заявляю как врач-гинеколог.
— Как вы думаете, я доживу до тридцати тысяч? — жалобно спросил Ардалион Иванович. Он уже расплывался, нижняя губа сильно выпячивалась.
Я попрощался, прихватил с собой выпитую наполовину бутылку и отправился вон из гостиницы.
Ни дождя, ни ветра уже не было, и я пошел на берег пролива. Там я сел на мокрую скамейку и в одиночестве пил и пьянел, время от времени поглядывая на окна гостиницы «Озан». «Миленький ты мой, возьми меня с собой, там, в краю далеком, я буду тебе чужой», — звучал в ушах у меня голос Птички. Этот голос и тихий плеск волн обволакивали мое сознание, и я не заметил, как уснул. Проснувшись часа через два от холода, я, дрожа и спотыкаясь, вернулся в гостиницу, где застал Ардалиона Ивановича на балконе. Он пьяно плакал.
— Ардалион Иванович, голубчик, не плачь, я принес тебе немного джина, — принялся я утешать его.
— Двадцать тысяч дней… — причитал он, не утешаясь. — Двадцать тысяч дней…
Удовольствие пятнадцатоеИЗ ТРОАДЫ — ЧЕРЕЗ ВИФИНИЮ — НАЗАД В СТАМБУЛ
Если б не было птиц, то как бы люди узнали, что они не птицы?
На другой день ненастья как не бывало. Сразу после завтрака мы отправились на пляж купаться и загорать. Влюбленная пара ни на завтраке, ни на пляже не появилась. Свой двадцать тысяч первый день Ардалион Иванович решил посвятить трезвости. Он искупался и, сидя в стороне от всех, занимался какими-то подсчетами. Тяга окончилась, и он уже жил там, в Москве, в своем бизнесе.
Мухин скучал по жене и детям, а я просто скучал — ни по кому. И пил пиво.
Перед самым обедом Ардалион Иванович закончил свои подсчеты, вернулся в наш мир и, подсев ко мне, озабоченно сказал:
— Не нравится мне это.
— Что именно? — спросил я.
— Где Николка?
— Известно где. В сетях наслаждений.
— Нет, что-то тут не так. Жив ли он?
— На Бастшери Птичка не тянет.
— Откуда ты знаешь? Э-э, не спеши с оценками. Между прочим, в ней есть что-то такое, не сразу заметное. Как в чайке — с виду белая, славная птица, не орел, не коршун, не сова, не ястреб. А все равно — хищная.
— Ну уж, не такие они и хищные — что чайки, что эта Чайкина. Автомобиль еще такой есть свадебный — «Чайка». Скажешь, в нем есть что-то от бронетранспортера?
— В любой женщине есть что-то от бронетранспортера, — упрямо заявил Ардалион Иванович.
— А вот и наш бронетранспортер, — сказал я, увидев приближающуюся Ларису. — Привет, Птичка поздняя!
— Привет, ранние черепахи.
Она была румяная и веселая, и в глазах у нее зеленела ласковая ирония ко всему окружающему.
— Где Николай? — грозно спросил Тетка.
— Спит мертвым сном.
— Что значит — мертвым? Он жив?
— Не знаю, не знаю… Что пристал, дядька старый? Найди себе двадцатитысячедневную и приставай к ней. Мамочка, пойдем купаться.
Вот так, просто и безобидно она разжаловала меня из Мамонта в Мамочку.
Скинув с себя юбку, блузку и босоножки, в бирюзовом купальнике, туго облегающем ее стройную фигуру, она побежала в воду, а я послушно последовал за ней. Мы плавали с ней в водах Геллеспонта так, будто она провела ночь не с Николкой, а со мной — она игриво подплывала ко мне, и я несколько раз дерзко осмелился коснуться пальцами ее плеча, спины и колена. Она словно не заметила этого. Смеясь, кувыркалась в воде и все восторгалась, какая чудесная, холодная вода.
— Лариса, — вдруг обратился я к ней, — ты правда хочешь выйти замуж за Николая?
— Федор, — передразнивая мой серьезный тон, отвечала она, — почему бы мне не пойти замуж за Николая?
— Потому что… Просто я волнуюсь за друга. У него это, кажется, всерьез.
— О, не волнуйся за друга, Федор. Я не съем твоего друга, Федор. Лучше поплыли на другой берег, Федор.
Она резко нырнула, вынырнула и быстро поплыла в сторону другого берега, которого даже не было видно.
— Лариса! Ты с ума сошла! Туда часа три плыть, не меньше! Сумасшедшая!
Я поплыл за нею следом, стараясь догнать, схватить и отвратить от безумной затеи. Но как тогда, на Ниле, догнать ее было невозможно, и я не на шутку перепугался. Оглянувшись, увидел, как далеко уже мы отплыли от нашего пляжа, и растерялся еще больше. Но уже в следующее мгновение увидел, что она лежит на спине, раскинув руки, и смеется:
— Господи, как хорошо! И никуда не нужно возвращаться, а лежать так и лежать, покуда не спустится кто-нибудь с небес и не заберет к себе, в эту высь.
Я подплыл к ней, с затаенным сердцем слушая чудесную мелодию ее восторженного голоса.
— И не холодно, и не страшно, и не темно, — говорила она, глядя в самое небо, — и не больно, и не стыдно, и не глупо. Вот так смотреть, не отрываясь, и думать только об одном: «Туда! Туда! Туда!» И сама не заметишь, как тело оторвется от воды и станет подниматься все выше и выше, медленно-медленно. Только не отрывать взгляда от высоты, не оглядываться, не смотреть вниз и не переставать твердить: «Туда! Туда! Туда!»
Она замолчала, набрала полные легкие воздуха, затем выдохнула все без остатка и стала погружаться под воду, снова напугав меня, но тут же вынырнула и расхохоталась:
— Не бойся, не утону, не улечу и не поплыву на другой берег этих ваших Дарданелл.