Вскоре после завтрака, во время которого нам было сделано замечание, чтобы мы не пили пиво в столовой на глазах у подверженных сухому закону актеров, «Николай Таралинский» приплыл в Углич. Гуляя по Угличу, Птичка и Мухин были всегда рядом, но порознь, она не брала его под руку и все время дистанцировалась на метр-полтора, хотя он все время пытался с ней заговорить и помириться. Мне стало искренне жалко его — вот дурачок, на кой шут тебе надо было бросать Цокотуху и пресмыкаться перед капризной Птичкой! Подумаешь, до трех часов ночи играл в преферанс! Не с актерками же развлекался.
Ардалион Иванович сменил свой турецкий наряд на джинсовый костюм и стал как все, но и в этом, по-моему, должно было быть нечто жутковатое для тех, кто уже отпечатал в своем сознании его образ Ордалимона-паши. Когда мы входили в один из храмов, я услышал за спиной разговор двух актеров:
— А что-то вчерашнего Тартарена не видать.
— Да вон же он, только он сегодня в джинсовке.
— Жуткий тип.
— Тихо ты.
Мне стало смешно, что кто-то может воспринимать Ардалиошу как жуткого типа. Хотя, ведь я не знал его, кроме как в дружеских беседах, попойках и Тягах.
В Угличе мы накупили превосходнейших соленых грибочков и сразу после отплытия сели закусывать ими водочку в каюте у Тетки. Корнюшонок в этом деле не участвовал, он был занят съемками, которые сразу после обеда возобновились. Мы засели за наше славное занятие вчетвером — я, Мухин, Ардалион и сценарист Морфоломеев, который с утра очень плохо себя чувствовал, а во время осмотра икон в Угличе особо обратил внимание на ту часть иконы «Страшный суд», где были изображены страдания пьяниц в аду. Воспитательного воздействия икона, как видно, на него не произвела, потому что к вечеру он уже, что называется, нахрюкался, а вечером, между прочим, вместо ужина была устроена, как стало модно выражаться, презентация, а попросту банкет в честь начала съемок на теплоходе. Тут и актерам разрешено было нарушить временный сухой закон. После речей и тостов, а также обильного поедания различных закусок и пития чешского пива «Старопрамен», затеялись бурные танцы. Я отплясывал со своей Аидой Язычковой, ловя на себе ревнивые взгляды Птички. Пьяный Мухин угрюмо сидел в углу и накачивался пивом. Лариса танцевала с актерами, операторами и помощниками режиссера и имела большой успех. Я слышал, как ей наперебой предлагали сниматься в грядущих кинолентах компании «Русское мувиз продакшн”. Иногда появлялся капитан и горестно констатировал, что на сегодня Мухин не сможет составить компанию в преферанс. Как видно, вчерашние его картежные способности получили высокую оценку. Ардалион Иванович тоже принимал участие в веселье, но время от времени он подходил ко мне и вполголоса произносил какую-нибудь фразу по-тарабарски, на что я, так же вполголоса, называл ему подряд несколько наименований городов и поселков Ирана. Режиссер Корнюшонок отбил было у всех Птичку и стал, танцуя, довольно смело прижимать ее к себе, но она несколько раз назвала его Артишоком, он обиделся и занялся ухаживанием за Ксенией Непогодиной. Неизвестно, чем бы кончилась эта презентационная вакханалия, если бы «Николай Таралинский» не приплыл к полуночи в Ярославль.
В Ярославле ожидалась стоянка три часа, и все бросились гулять по ночному старинному городу. Вечер был теплый, и пьяная компания вознамерилась купаться. Исполнитель главной роли Козодулов объявил, что он в свое время три года прожил в Ярославле, и повел всех на пляж. Шли долго, и у многих отпала всякая охота лезть в воду. Только Птичка, известная наша купальщица, продолжала заражать своим неуемным желанием поплавать. Мухин, тяжело вздыхая, плелся за нею. Поделом тебе, не уходи от семьи, не уводи у друзей жен.
Наконец, пришли на так называемый пляж. Здесь было темно, лишь в отдалении светился фонарь. Птичка быстро скинула с себя одежды и оказалась в купальнике, как будто заранее знала, что презентация окончится купанием в Волге.
— Лариса, я как врач запрещаю тебе купаться, — стараясь правильно произносить слова, объявил ей Мухин. — Слышишь?
Она не слышала его и, подойдя к воде, смело шагнула в реку и поплыла.
— Лариса! — крикнул он, явно не желая следовать ее примеру. — Не вздумай далеко заплывать. Я знаю тебя, ты сейчас поплывешь на другой берег.
— Ничего страшного, — успокоил я его, начиная раздеваться. — Здесь Волга не шире, чем Нил под Луксором.
Аида тоже сбросила с себя все одежды, но, в отличие от Птички, под одеждами у нее оказались обнаженные груди и столь же неприкрытые чресла. Другие актрисы, видя такое, без стеснения разделись донага и принялись бегать по пляжу и валить друга друга в песок. У рискнувших раздеться мужчин хватило все же стыда не снимать трусов. Ступив в воду, я отметил, что она вовсе не такая теплая, как Нил под Луксором. С трудом пересилив себя, я все же окунулся и поплыл, старясь разглядеть в темноте голову Птички. Чего доброго, ей и впрямь втемяшится переплыть Волгу. Но я очень быстро настиг ее, потому что она уже лежала на спине, расставив руки и ноги.
— Это ты, врач? — спросила она меня, глядя в высокое небо.
— Нет, это карикатура, — ответил я, дотрагиваясь до ее плеч.
— А где Мух?
— Я запретил ему плавать. Он пьяноват, непременно утонет.
Она вдруг крутанулась и оказалась у меня в объятьях.
— Мамочка, спаси меня, — сказала она и приникла своими губами к моим. В другой ситуации я охотно стал бы с ней целоваться, но зная, что ее муж в Мексике, а ее Мух неподалеку на пляже, я чувствовал себя неуютно, целуя холодные нежные губы.
— Почему ты не хочешь целоваться? — спросила она. — Боишься утонуть? Мамочка, давай утонем, сцепившись крепко в объятиях. Давай уйдем если не в небо, то на дно. На дно Волги.
Она крепко обвила меня руками и ногами и повисла на мне, так что я еле удерживался на поверхности воды.
— Ну же! — вскрикнула она. — Расслабься, обними меня крепче и пойдем на дно!
— Не хочу, — твердо ответил я, стараясь как-то освободиться из ее цепких объятий.
— Ты не хочешь украсть меня, ты не хочешь моей любви, ты не хочешь уйти со мною вместе на дно Волги-матушки, так чего же ты хочешь?
— Глупо, — сказал я, изнемогая от желания к ней и страстно мечтая поскорее выбраться из холодной Волги на берег. — Мы не имеем никакого права сейчас исчезнуть. Представь себе, что будет с оставшимися на берегу.
— Дурак! — сказала она, отталкиваясь от меня. — Я пошутила. Поплыли назад к этим идиотским актеришкам.
Я последовал за ней. Когда она вылезла из воды на пляж и оказалось в купальнике среди голых актрис, то я увидел, что она царица среди них. И даже когда она спокойно сняла с себя купальник и стала выжимать его, это не выглядело как жест разоблачения ради самого разоблачения — она сняла купальник, чтобы выжать его и снова надеть, актрисочки же бегали нагишом ради того, что им это нравилось. Правда, бедный Мухин был в шоке, увидев, как она разделась догола на глазах у посторонних.
Тем временем уже был собран валежник для костра. Оказалось, что, кроме нас с Птичкой, никто так и не решился поплавать, лишь некоторые зашли по колено и вернулись на берег, признав, что вода не отличается должной чистотой. Она и впрямь была грязнее, чем Нил под Луксором. Ведь Ярославль — крупный промышленный город.
Воспользовавшись мгновением, когда мы с Птичкой оказались рядом и никто не мог нас услышать, я предложил ей сбежать с теплохода здесь, в Ярославле, и уехать, куда она захочет.
— Нет, — ответила она. — Ведь ты же не захотел уйти со мной на дно Волги.
— Лариса!
— Нет!
— Безумная!
Недолго посидев у костра, мы вернулись на теплоход, где встречал нас главнокомандующий Тетка и все, кто не ходил с нами. Веселье продолжилось, «Николай Таралинский», которого я предложил впредь называть «Дядюшкой Тартаром», в честь «Дядюшки Сунсуна», отчалил от Ярославской пристани и поплыл дальше вниз по ночной Волге. Лариса вдруг снова стала проявлять нежность к Игорю, потом они исчезли, а я, сгорая от ревности, удвоил свои старания в направлении Аиды, и в пять часов утра умопомрачительная Язычкова обнаружила себя в моей каюте, в постели со мной. В моей коллекции, где уже был Ротик, появился теперь еще и Язычок. Насладившись ее любовью, на рассвете я сделал вид, что сладко уснул, и как бы во сне пробормотал:
— Джехрум мешхед Тегеран.
— Что-что? — сонно спросила она.
— Керманшах джульфа урмия, — добавил я.
— Бамбарбия кергуду, — передразнила она меня, вздохнула и погрузилась в сон. В отличие от меня по-настоящему. Я, правда, тоже вскоре уснул под убаюкивающий голос Птички, поющей где-то высоко-высоко в моей голове.
Удовольствие двадцать четвертое«ДЯДЮШКА ТАРТАР»
Плывет. Куда ж нам плыть?………….
………………………………………………
Просыпаясь утром, я надеялся, что она уже незаметно исчезла, но нет, умопомрачительная Аида сладко спала рядом со мной.
— Мешхед исфахан тебриз, — пробормотал я, вылез из постели, извлек из сумки пистолет и прицелился Аиде в затылок. Мне было интересно, чувствует ли спящий человек, что в него целятся. Выяснилось, что чувствует. Но очень не сразу. Прошло минуты три, прежде чем умопомрачительная Аида начала тревожно шевелиться. Я поспешил припрятать оружие. Она резко вскочила, затрясла головой, наконец, очухалась:
— О, черт! Ну и сон же мне приснился!
— Любопытно?
— Представляешь, как будто меня поставили к стенке и вот-вот расстреляют. Причем, какие-то чурки, не то арабы, не то чучмеки.
— Что же тебя спасло?
— Ой! — схватилась она за лицо, увидев, который час. — Уже половина двенадцатого! Меня убьют! Я же в десять должна была быть на съемке.
Вздыхая и охая, она принялась торопливо напяливать на свое редкостно красивое тело смятую одежду, которой вчера довелось поваляться на ярославском речном песочке. Выбегая из моей каюты, она все же улыбнулась мне, поцеловала в щеку и сказала: