— Пока. Увидимся. Все было здоровско.
«Вот вогнал бы я в твой глупый затылок пулю, было бы тогда тебе здоровско», — подумал я и отправился принимать душ.
В этот день «Дядюшка Тартар» приплыл в Плес, где простоял пять часов. Покуда велись съемки фильма, мы с Игорем, Птичкой и Ардалионом Ивановичем бродили по живописнейшим окрестностям Плеса, не в силах налюбоваться природными красотами, каких нет нигде больше в мире, кроме как здесь, на Волге, здесь, в средней России. Золотое теплое осеннее солнце благословляло зеленые поляны, холмы и склоны, сверкало волжской волной, подвяливало уже начинающие желтеть и краснеть листья деревьев. У меня был фотоаппарат, и я отщелкал полторы пленки, снимая моих друзей на фоне всей этой родной красоты. Лариса вновь была холодна с Мухиным и, фотографируясь, старалась держаться так, чтобы на фотографии получилось, будто они посторонние друг для друга люди. Фотографируясь же с Ардалионом Ивановичем, она, напротив, весело улыбалась и прислонялась щекой к его плечу. Тетка делал при этом такое выражение лица, будто собирался воскликнуть: «Оп-па!»
В отличие от природы, которая уже начинала увядать, коммерция в Плесе находилась в стадии бутона. Всюду попадались убогие лавчонки с самым захудалым, но как бы американского производства товаром. К концу прогулки Птичка все же начала ссориться со своих Мухом. Она нарочно заставляла его покупать всякую мишуру, он пыхтел, злился, но покупал, а когда пытался робко вразумить ее, доказывая, что эти кроссовки вовсе не настоящий «адидас торш», а бижутерия, типичный китч, она еще больше злила его, говоря, что ему попросту жалко денег. У бедного Игоря совсем не доставало чувства юмора, чтобы превратить все в шутку. Он страдал, сердился. Но выполнял капризы Птички. Я думал о том, какое счастье, что не я нахожусь в шкуре Игоря. Хотя я никогда бы не позволил так помыкать мною и быстро послал бы хоть кого, даже Птичку, куда подальше. Я еще не знал, какой очаровательный сюрприз ждет меня здесь, в Плесе, в одном из живописнейших его уголков. Взобравшись на один из холмов, мы оказались на широкой поляне, усеянной ромашками и разными прочими мелкими цветами осени. Отсюда на Волгу открывался особенно великолепный вид, и на другом конце поляны наши киношники готовились снимать какой-то очередной эпизод. Лариса стала рвать цветы и сплетать их в венок, напевая одну из своих чудных песен про темную воду, по которой плыл венок, не любимому доставшийся, а реке. Когда мы приблизились к съемочной площадке, распоряжающийся там Корнюшонок восликнул:
— Венок! Ну конечно же, венок! Как мы забыли про такую чудесную деталь! Людочка, можно у вас попросить ваше творение?
— Если вы ко мне, то я не Людочка, а Лариса, — сказала Птичка, не очень, впрочем, обижаясь.
— Извините, Ларочка, тысяча извинений, миль пардон. Продайте нам ваш венок за два доллара!
— Вот еще! Вам, дорогой Артишок, я его просто так подарю.
Все дружно рассмеялись. Корнюшонок принял из рук Ларисы венок и водрузил его на голову умопомрачительной Аиде, которая была занята в этом эпизоде фильма с артистом Калячинцевым. Началась съемка. Мы решили немного полюбопытствовать. Калячинцев и Аида брели по поляне на фоне величественного волжского пейзажа и разговаривали о деньгах, о каком-то убитом Максе, о том, что какой-то Томе нужно срочно куда-то бежать, иначе Жгут перережет ей глотку, как он обошелся с Диной. Потом Аида повернулась к Калячинцеву и сказала:
— Артур, мне страшно, я боюсь, они убьют, убьют меня!
— Ну что ты, малышка, успокойся, никому не нужно убивать тебя, слышишь? Ну иди ко мне, ну иди ко мне.
С этими словами он принялся страстно целовать умопомрачительную Аиду сначала в губы, потом в шею, потом стал спускаться ниже и раздевать ее, вот обнажились груди, киношный мотор крутился и крутился, оператор сопел, все затаили дыхание, «Артур» повалил «малышку» в простроченную цветами траву, и он, и она стонали, сливаясь в страстном объятии. Вот уже она была голая, а он принялся стягивать с себя джинсы. С меня было довольно, я отвернулся и увидел, что и Ардалион Иванович, и Птичка, и Игорь уже отошли от гнусной съемочной площадки на порядочное расстояние, я припустился догонять их, но, пробежав шагов двадцать, все же оглянулся. Аида уже одевалась. Видать, какие-то последние остатки целомудренности у Корнюшонка еще хранились за душой.
— Фу! — сказала Птичка и рассмеялась. — Уверена, что в жизни она никогда так страстно не целуется, как перед объективом.
Я мог бы подтвердить правильность ее замечания, но не стал.
— Разве ты не хотела быть актрисой? — спросил Птичку Мухин.
— Хотела и хочу, — ответила она. — Но не такой. Я никогда не смогу целоваться и раздеваться перед объективом. И никогда не стану. Я хотела бы быть актрисой, но жить жизнью актеров — бррр! Мне уже не терпится попугать их.
— И мне, — сказал я с большим чувством.
— И мне, — из вежливости согласился Игорь.
— А я бы прямо сейчас захватил корабль и до самой Астрахани пугал их, — добавил Ардалион Иванович.
На закате теплоход двинулся дальше. Мне хотелось побыть одному и я отправился в свою каюту, лег на кровать и закрыл глаза. Душевную мою пустоту наполняли пейзажи Плеса, они плыли и плыли в закрытых глазах, сменяя один другой. Меня разбудил стук в дверь. Аида пришла попросить меня, чтобы я купил для актеров несколько бутылок водки. Я выполнил ее просьбу, и она исчезла. На прощанье я сказал ей:
— Видел, как ты играла сегодня в эпизоде на полянке. Это было здоровско.
— Чудак, мы же артисты. Надулся? Зря. Привыкай, такая у меня профессия. Хочешь, приду к тебе после полуночи? Или уже не хочешь?
— Сегодня у меня постный день.
— Ну и глупо.
После ужина капитан снова забрал Мухина играть в преферанс.
— Я только на пару часиков, — сказал врач Ларисе.
— Хоть до самого утра, — ответила ему любовница.
За Кинешмой «Дядюшка Тартар» вошел в область густого тумана. Я сидел в одиночестве на носу средней палубы и накачивался пивом «Радебергер», пока не стал засыпать. Отправившись в свою каюту, лег и сразу уснул. Где-то в полночь ко мне кто-то настойчиво стучался, но я не открыл. Спустя еще пару часов снова раздался стук, разбудивший меня. Это наверняка была Аида, но сердце вдруг стало подсказывать мне, что это Птичка. Я взволнованно встал и открыл дверь каюты. В коридоре стоял Игорь Мухин.
— Пусти переночевать, — попросился он.
— Забавно, — сказал я. — Ну входи, что с тобой делать.
— У тебя есть водка?
У меня была водка, и мы взялись ее пить, закусывая оставшимися от Углича грибочками, а потом купленным в Плесе отличным арбузом. Птичка не пустила его в их каюту, потому что он засиделся за пулькой до половины третьего ночи. Он был расстроен и растерян. Видать, уходя от Цокотухи, он уповал на какую-то сказочно-романтическую жизнь с Птичкой, полную лишений, но и долгой страстной любви. Потихонечку водочный ручеек дотащил нас до той пристани в разговоре, где можно было задавать откровенные вопросы, и я спросил, как вообще их угораздило сойтись вместе, разрушив одну крепкую и устоявшуюся семью и срубив зеленый росток другой свеженародившейся семьи.
— Мне трудно тебе это объяснить, — сказал он. — Сам я никогда не предполагал, что в моей жизни может такое случиться. Я очень любил Машу… нет, я и сейчас очень люблю и скучаю по ней. Не просто скучаю — тоскую, маюсь. Лариса — как наваждение. Все началось с того, что она стала ходить ко мне лечиться. У нее был особенный случай, очень редкий в гинекологии. Мне было невероятно трудно и интересно заниматься ею. Операцию я провел блестяще и теперь она может иметь детей. И вот, поверишь ли, я изначально влюбился не в саму Ларису, а в ее случай в медицине. Врач бы меня понял. Может быть, поймешь и ты. Представь себе: я сделал из нее женщину, способную рожать. Это все равно, как если бы я вообще сделал ее своими руками. И какая-то неведомая сила после этого потянула меня стать отцом ребенка, которого она теперь может родить.
— То есть?.. Вы что же, ждете ребенка? — почти в ужасе воскликнул я.
— Нет пока, — вздохнул он. — Разве мы можем себе это позволить, пока у нас нет своего жилья? Представь себе, каково было мне же установить то временное, что не позволит ей забеременеть.
Ну, он уж слишком разоткровенничался. Кровь так и бросилась мне в голову. Я очень явственно представил, как Мухин копается в недрах Птички, в ее мягком и упругом донышке, которым она однажды прижалась к моей груди, сев на меня лежачего на пляже в Ченаккале.
— Выпьем за женщин, способных рожать, — сказал я, поднимая стаканчик с водкой и стряхивая с арбузного ломтя семечки.
Снова раздался стук. Игорь вздрогнул. Я прижал палец к губам и подошел к двери.
— Кто там?
— Федечка, это я, — раздался за дверью пьяноватый голос умопомрачительной Аиды.
— Одну минуточку, — сказал я, быстро извлек из сумки пистолет и бросил его на кровать рядом с Игорем.
Дверь была незаперта, и Аида решилась войти сама.
— Любительница эпизодов, добро пожаловать, — сказал я и тут же сделал вид, будто заметил неспрятанное оружие. — Шайтан джульфа тебриз! — проворчал я, схватил пистолет и быстро возвратил его в сумку.
— Настоящий? — спросила Аида.
— Кто? — спросил я.
— Пистолет.
— Нет, бутафорский.
— Врешь. Настоящий. Почему ты тогда его спрятал, если не настоящий? Зачем тебе пистолет? Вы кто, мафия?
— Я, пожалуй, пойду еще раз попробую, а если нет, переночую у шефа, — сказал Игорь и направился к двери.
— Хорошо, что он ушел, — сказал я, когда шаги Игоря затихли в коридоре. — У нас был очень важный разговор. Теперь только ты можешь спасти меня и всех, кто находится на этом плавучем гробу.
— Я не понимаю, ты что, собираешься разыгрывать меня?
— Садись и приготовься к тому, что я открою тебе очень важную тайну.
Я усадил ее на кровать и выглянул за дверь, чтобы как бы удостовериться, что нас никто не подслушивает.