вторую половину, дошла до исступления и разрыдалась. Слезы горячими струями потекли на подушку, и Федор ловил их своими поцелуями, как чайки целуют морскую волну, такую же соленую, как слезы. И не было в жизни его доселе такой счастливой и переполненной восторгом минуты. Любовь к Ларисе, которую он так долго и старательно выжигал из своей души, затопила собою все берега, все поля, луга и селения этой запустелой души, и шумные вешние воды ее весело сияли под лучами мартовского солнца.
— Dans le veritable amour c’est l’âme qui envellope le corps, — промолвила Лариса тихим и мягким голосом, как только рыдания и слезы ее иссякли.
— Что ты сказала? — спросил я, целуя ее в мочку уха.
— Такая есть у французов хорошая поговорка.
— Как же она переводится?
— В настоящей любви душа обволакивает тело. Или можно еще по другому перевести — тело обвернуто в душу.
— Что же мы будем делать дальше? — спросил я.
— Как что? Разве ты не ожидаешь приезда своей невесты?
— Лариса, не стыдно ли тебе?
— Да, любимый мой, прости меня. После восторга, который ты мне дал, я еще продолжаю… Прости меня, я глупая и ревнивая дура. Но и ты не должен спрашивать меня, что нам делать. Отныне ты сам все будешь решать, а я только следовать за тобою.
— Ты, кажется, хотела повидать мадьяр?
— Да, точно, ведь я же хотела к мадьярам! Они так здорово умеют танцевать и петь! Я обожаю дюлайскую колбасу, я с ума схожу от жгучих блюд с красным перцем, я могу выпить ведро токайского вина, и еще у них было когда-то такое красное — не то «Медвежья кровь», не то «Бычья кровь». Мне нравится звучание венгерской речи, я хочу выучиться говорить по-мадьярски.
— Говорят, это очень трудно.
— Трудно? Разве может быть что-нибудь трудно, если живешь свободно, как птица?
— Как Птичка.
— Это, кажется, называется симбиоз — Мамонт и Птичка.
— Еще вчера было иное сочетание — Лимон и… Как читается по-французски птичка? Оисетте? Помнишь открытку, которую вы мне прислали из Парижа?
— Не оисетте, а уазетт.
— Похоже на Уасет.
— Уасет? Что-то знакомое. Что это?
— Город в Египте, где Птичка была в симбиозе с Одеколончиком.
— Милый, зачем ты вспоминаешь о них? Прошу тебя, не надо.
— Прости меня, я глупый и ревнивый дурак. Но все же, как мы поступим с нашим коммерческим гением?
— Ты опять задаешь вопросы!
— Тогда…
Я встал, извлек из кармана джинсов визитную карточку Иштвана Мезереша, на которой был от руки написан его телефонный номер здесь, в Ахене, и стал крутить диск.
— Какой ты стройный, — сказала Птичка, любуясь моей фигурой, и меня это укололо — она, сама того не желая, сравнила меня с Ардалионом.
Мезереш сам подошел к телефону, и я сообщил ему по-английски, что согласен ехать на фольклорный фестиваль в Чепешбабу, но не один, а вдвоем со своей возлюбленной. Он поправил меня — не в Чепешбабу, а в Бекешчабу, выразил восторг, но сказал, что для двоих быстро все оформить будет труднее, а впрочем, не беспокойтесь, это не ваши проблемы, пусть у меня болит голова об этом. Я сказал, что срочно уезжаю в Кёльн и что искать меня нужно там в гостинице «Челси» на Юлихерштрассе. Повесив трубку, я залюбовался Ларисой, сладко потягивающейся в белом квадрате постели. Шальная стихотворная строчка, где-то когда-то услышанная мною — я и знать не знал, что помню ее — выплыла из запасников памяти:
— Все ей к лицу, но не меньше она и нагая красива. Лариса! Через пять минут мы должны одетые и причесанные покинуть эту гостиницу.
— Ах как жаль! Этот «Ибис» такой уютный! Я бы хотела побыть здесь с тобою вдвоем несколько деньков.
— Да, но в этом отеле есть Отелло, и в отличие от взятия теплохода «Николай Таралинский» группой фальшивых иранских террористов, убийство Мамонта и Птички может оказаться настоящим.
— А мамонты занесены в Красную книгу?
В последний раз потянувшись, она, наконец, вскочила, быстро приняла душ, оделась, причесалась, поцеловала меня в нос и убежала за своими вещами. Через несколько минут я поднялся к ней на третий этаж. Слава Богу, Ардалион Иванович еще не появился.
Я сел и написал на листке из своего блокнота: «Дорогой Ардалион! Я страшно горюю из-за того, что мне, твоему лучшему другу, приходится причинять тебе боль. Я давно и страстно люблю Ларису и увожу ее от тебя точно так же, как Игорь увел ее у Николки, а ты у Игоря…» Нет, не нужно этого. Я скомкал листок и написал еще короче: «Дорогой Ардалион! Не ищи нас. Мы любим друг друга и уезжаем из Германии в другую европейскую страну. Если можешь, не поминай лихом. Лариса и Федор». Птичка осталась довольна содержанием этого документа. Она уже была готова, и мы поспешили покинуть «Ибис», ставший местом нашего первого любовного свидания. Благополучно добравшись до вокзала, мы купили билеты на ближайший поезд до Кёльна, который отправлялся через двадцать минут. С вокзала я позвонил Херренхофу и попросил его переправить мои работы в Кёльн, в гостиницу «Челси» не позднее послезавтра, оставив себе две-три, какие нравятся. Он горячо поблагодарил и сказал, что завтра же привезет все работы сам.
Возвращаясь на платформу, где я оставил Ларису, я вдруг страшно разнервничался — что, если она решила подшутить надо мною и сбежала назад в «Ибис». Предчувствие ее побега так сильно охватило меня, что лоб покрылся испариной. Но нет, она стояла там же. Подойдя, я схватил ее хрупкое тело, крепко обнял, приподнял над землей и горячо поцеловал в губы.
— Ты что, сумасшедший! — рассмеялась она.
— Я подумал, что ты сбежишь от меня, покуда я звоню.
— Сбегу, конечно. Но не сегодня.
— Не Птичка ты, а Колобок — и от дедушки, и от бабушки, и от миллионера, а от тебя, Мамонт, и подавно.
Подошел поезд, мы сели в вагон и сразу заказали чашку кофе и стакан апельсинового сока для Ларисы и баночку пива «Викюлерс» для меня. В тот момент, когда поезд тронулся, мы увидели, как на платформу выбежал Ардалион Иванович. Он был красен, глаза его, выпученные и страшные, бешено вращались, шаря по окнам уходящего поезда.
— Лариса! — закричал он. — Лариса! Вернись ко мне!
Он потряс в воздухе крепко сжатыми кулаками, потом ударил себя ими по лбу и заревел. Он уже давно исчез, а мы все смотрели и смотрели в окно, будто там маячил его призрак.
— Какой кошмар! — тихо произнесла Лариса. — Я бы никогда не подумала, что он станет так убиваться.
Желая отвлечь ее от печальных мыслей, я достал из своей сумки серебряный браслет, испещренный иероглифами, и надел его на руку Ларисы.
— Приготовься, — сказал я, — после каждого нашего свидания я буду дарить тебе что-нибудь.
— Какой чудесный. Это ты из Египта привез?
— Да, специально для тебя.
— А что означают иероглифы?
— Здесь написано: «Любимица богини любви».
— Не может быть! Как здорово!
— Да, причем, это повторено трижды. Читается вот с этой птички: «Бастшери, Бастшери, Бастшери». И, кстати говоря, птичка эта — ибис.
— Правда? Правда ибис? Как наша гостиница? Ах, как славно! Откуда же ты знал про то, что гостиница будет называться «Ибис»?
— У меня сильно развита интуиция.
Я взял ее руку и не отпускал почти до самого прибытия в Кёльн. Через час после отъезда из Ахена мы уже выходили из вокзала на площадь, где в небо устремлялась закопченая громада собора. Мне стало страшно, что по пути в гостиницу нам повстречается Анна. Боже, я впервые вспомнил о ней с той минуты, когда хвастался Ларисе, что собираюсь жениться. Неужели все это — ослепительное утро, выставка, волчица в Ахенском храме — было сегодня? Мне казалось, что сегодня был только широкий белый квадрат кровати в гостинице «Ибис» и рука Птички в моей руке по пути из Ахена в Кёльн. А все остальное происходило когда-то давным-давно, в пустой и никчемной, карикатурной жизни какого-то Федора Мамонина.
Добравшись на такси до Юлихерштрассе, мы без труда поселились в моей старой доброй «Челси», в том самом номере, где до недавнего времени проживал мой бывший соотечественник карикатурист Марк Луцкий и где на стене висела гигантская картина, изображающая дико орущего красноармейца в буденовке с ярко-красной звездой.
— Может быть, попросить, чтобы нас поселили в другом номере? — спросил я.
— Почему? Из-за Мальчиша-Кибальчиша? Наоборот, он будет напоминать нам о нашей советской Родине.
— Да, забавно. Советской Родины уже нет, а буденовец два на два в кёльнской гостинице — пожалте вам.
— У меня зверский голод. Немедленно отправляемся в ресторан. Я хочу в китайский. Здесь есть китайские рестораны?
Я заглянул в лежащий на журнальном столике путеводитель по Кёльну, китайских ресторанов было здесь больше, чем в Китае. Мы стали выбирать поэкзотичнее название.
— Предлагаю пойти в «Чунг Шан». Мне нравится название улицы, на которой он расположен — Готтесвег. Если не ошибаюсь, это означает Божий проезд, — сказал я.
— Ну что ж, твое слово — закон. Двинулись в «Чунга Чангу».
Выходя из номера, я еще раз взглянул на буденовца и почему-то подумал, что Анна Кройцлин ни за что не стала бы жить в номере, где висит подобное полотно. Но от этого Лариса по какой-то немыслимой логике стала мне еще милее, а Анна Кройцлин еще дальше.
В «Чунг Шане» мы заказали столько всякой китайской всячины, что не смогли все съесть. Это безумно развеселило Птичку. Я нарисовал на голубой бумажной салфетке с китайскими иероглифами толстую-претолстую Ларису, к которой текли вереницей китайцы с различными блюдами и метали содержимое тарелок в раскрытый рот обожоры. Лариса громко смеялась, так что даже на нее стали оглядываться.
— Ой, — зажала она рот рукою, — неприлично так громко хохотать, а то еще подумают, что я из эскортсервиса. Но я не могу, мне так весело, так хочется смеяться. Как бы не пришлось плакать.
Я снова безумно желал ее и предложил перенести задуманную прогулку на вечер, а сейчас направиться в гостиницу и лечь под буденовца. Когда мы входили в «Челси», мне показалось, что Ардалион Иванович Тетка сидит в баре гостиницы и пьет пиво. Проводив Птичку до номера, я сказал, что сейчас вернусь, спустился вниз, вышел на улицу и с улицы заглянул в окна бара. Все во мне похолодело. Так точно, Ардалион Иванович Тетка сидел в баре и допивал бокал пива. Я пулей устремился к Ларисе, ругая себя на ходу и скрежеща на себя зубами — идиот! Почему я не предупредил Херренхофа, что если кто-то будет интересоваться моим местонахождением, то ни слова про Кёльн, Юлихерштрассе и «Челси»?! Ведь можно же было допетрить своей карикатурной головенкой, что Ардалион быстро узнает, где проходит выставка, кто ее организатор, а уж у организатора спокойненько можно выудить информацию о том, куда перекочевали перелетные птички и мамонты. Когда я вбежал в номер, то взору моему предстала обнаженная богиня Баст, разлегшаяся на постели в позе томного ожидания своего возлюбленного, под изображением ревущего буденовца, который в какую-то секунду показался чем-то похожим на Ардалиона Ивановича, когда тот стоял и ревел на платформе в Ахене. О Боже, что было бы, если бы не я, а Тетка ворвался в номер и увидел расстеленную постель и обнаженную Ларису на ней!