– Нет никакой опасности, – тип в белом комбинезоне оживленно жестикулировал. – в организме человека этот вирус не выживает. Заболевание поражает исключительно шимпанзе.
– То есть опасности заразиться у нас нет? – разочаровано спросил король всех больных и поправил шарф на цыплячьей шее.
– У этого штамма какой-то особый способ передачи, то есть если это и было возможно, то никак не аспираторно или каким-то другим способом. Мне кажется, что только непосредственно введением культуры вируса в кровь. Но это невероятно. Тем более, что наши гликопротеины неспецифичны для него. В тканях человека он просто не сможет существовать. Представьте вирус с неизвестным способом передачи. Специфичный только для одного типа организмов. На данном этапе экспертизы мы можем только…
– Гонорок? – влез толстяк, – Тут ты обмишурился, приятель, Мозес не даст соврать, что гонорок очень даже живет на человеке, как блохи на собаке. Стоит только станцевать не с той киской и вот, у тебя уже полные штаны этих самых бактрерий. И даром если бы от этого была польза! Так нет же, тебе приходится дополнительно тратить на его лечение. Это тоска, умник, если бы ты знал, какая это тоска.
Обескураженный глубиной познаний Невообразимого собеседник все же отрицательно помотал головой.
– Нет-нет, вы ошибаетесь. Это какой-то штамм вируса гриппа, не бактерии. Пока еще непонятно какой, он мутирует время от времени и полной картотеки, наверное, нет ни у кого.
– Ты хочешь сказать, что они подохли от кашля? – поинтересовался Эдвард Мишель, – Моз, ты слышал? Они умерли от кашля, просекаешь?
Я сидел на подножке камиона и слушал их. Солнце клонилось к закату, сладко потягиваясь в последних судорогах пылающего дня. Цикады за забором вопили от удовольствия. Старый Рубинштейн, основательно потрубил в клетчатый платок, а потом пнул ближайшую к нему обезьяну.
– С этими мартышками что-то не так, Эдвард. – глубокомысленно произнес он, и обратился к типу в защитном платьице. – А скажите, доктор, что вот так вот, может колоть в боку? Чуть пониже ребер? Когда я вдыхаю, у меня там, как бы колет. А по вечерам еще и свербит, как будто буравчиком.
Показав, как свербит буравчиком, он воткнул высохший палец под ребра. Его собеседник поморщился и всплеснул руками.
– Я микробиолог, микробиолог, понимаете?
– И что с того? – развалина смотрел на него с тем самым глубокомысленным видом, с которым муравьед рассматривал бы астролябию.
– Ничего, – с отчаянием ответил тот. – У вас есть еще вопросы?
Больше вопросов не оказалось.
***
– Получается, что мартышек накололи всей этой гадостью? – слабый свет скользил по стене деревьев, скорее успокаивая своим присутствием, чем освещая дорогу. Мы возвращались назад уже в сумерках. Динозавр его величества ехал на удивление мягко, позабыв о хлопках и предсмертном треске глушителя. Орать друг-другу на ухо нам теперь не приходилось.
– Ладно, если накололи, вот на что, скажи мне Эдвард? – проскрипело ископаемое. Я сонно слушал их. В голове вертелись самые фантастические теории, излагать которые я стеснялся.
– Тот коржик, говорил о каких-то лекарствах, вроде как печенки этих мартышек, их производят. Лекарство сейчас очень дорого. Я помню, Рита вытянула у меня три сотни монет на лекарство от головной боли. Правда она купила себе еще и платье. Три сотни, прикинь? А я еще удивлялся твоим запасам, Мозес! Может, ты берешь просрочку у Пепе? Ну, те, у которых вышел срок.
Ветхий ревматик пожевал губами.
– Ты мыслишь, весь сыр бор из-за какого-нибудь Колдрекса или еще чего, Эдвард?
– Ну, ты сам подумай, – сиденье под господином старшим инспектором старчески заныло.
– А зачем нам вообще об этом думать? – влез я, – Случай, конечно, необычный. Но все документы на груз есть. Обезьяны сдохли от гриппа. Дело больше касается страховщиков, чем таможни.
Моба издал короткий смешок и вновь поерзал на сидении.
– Вот ты странный, Макс. Как ты думаешь, зачем вообще есть мы?
– Ну-у, не знаю. Бумаги, пошлины. Иначе бы был беспорядок.
Он сочувственно посмотрел на меня, тем самым особым взглядом матери на сына олигофрена.
– Запомни Макс, мир состоит из одних м’даков, в большей или меньшей степени. И у всех этих щавелей только одна идея. Белое бунгало, яхта и телка с большими дойками. У всех, сечешь? На большее их мозг не способен. А представь, если бы не было нас? Если бы мы не существовали? Они бы все имели! Тоска! И единственным развлечением у них осталось бы заглядывать за забор на предмет: не больше ли дойки у телки соседа? Да они перестреляли бы друг друга, из-за такой ерунды!
Он сделал паузу и торжественно глянул на меня в салонное зеркало.
– Мы развлекаем их, просекаешь? Делаем так, чтобы они не скучали. Да. Провозить снежок в заднице становится опасным, но от этого ощущения только острее. Всегда приятно сознавать, что ты кого-то напялил, Макс. Всегда, чувак! Особенно, если это государство. Если бы его не выдумали, все было совершенно иначе.
– А причем тут обезьяны, Моба? – в ответ он сочувственно вздохнул.
– Все странные вещи, да и вообще все что происходит, делается для одного. Бунгало, яхты и телки с большими дойками. Мартышки не исключение. Кому-то что-то хотелось провезти, но не срослось. Правильно, Мозес?
– У тех мартышек были грустные лица, – рассеяно проговорил тот.
– Вот именно, – подтвердил Мастодонт и залился своим замечательным унитазным смехом. – Так что, Макс, почему они сдохли и зачем нам это надо, я хочу знать. Мозес хочет знать. Наша госпожа директор, кстати, тоже хочет знать. Давай не будем огорчать старуху, а? У нее и так проблем полон рот. И начнем мы с этой христианской тошниловки, куда ты завтра сходишь. Какая амбулатория, Мозес?
Мимо пронесся указатель, на котором чья-то добрая душа намалевала неприличное слово. Сняв этим массу недомолвок, чем мир является на самом деле. Я вздохнул, когда-то кто-то произнес перед казнью: «Завтрашний день будет тяжелым». И этот безвестный преступник был прав. Покопавшись в бумагах, Рубинштейн сообщил, что обезьяны были из четырнадцатой лаборатории.
– О! Четырнадцать! Твое счастливое число, Макс, – заметил старший инспектор, со звоном переключив передачу. – Кстати, я тебе так и не рассказал про того мерзавчика, что хотел вынести гей бар. Слушай. Заходит он в эту шарашку и говорит бармену: «Короче, метнулся быстро за филками. Иначе я тут вам все разнесу». А у тех как раз был конкурс «Мистер Атлет», прикинь? Значит, обидели они его, как могли, его же бейсбольной битой и выбросили на улицу. Нет бы, ему остановиться, так на следующий день….
– Тут отчеты медиков, Эдвард, – прервал его ископаемое.
– И что? – досадливо буркнул тот.
– Пусть Макс их покажет этим христианам. По их документам эти мартышки чисты как первый снег. А наши показывают, что у тех вирус.
– Пусть покажет, – согласился его величество, – Ты там порыскай, Макс. Зуб даю, что дело пахнет. А мы с Мозом навестим перевозчика.
Я кивнул, совершенно упустив из виду, что он меня не видит. Навестим «Норд стар логистик» означало, что с самого утра они засядут в у Пепе за бесконечными партиями в триктрак. А я, высунув язык, буду метаться по городу выясняя, отчего подохли обезьяны и кто на этом деле приподнял себе денег.
Номер пять тысяч четыреста три, подраздел Б
В ходе исследований применялась следующая методика… – первый шот виски.
титры капсидному…
VCA…
Для оценки уровня пролиферации клеток крови в культуре ин витро, применялся меченный Н3-тимидин … – второй шот за здоровье ученых. Триста тридцать одно слово на странице без учета графиков. Двадцать шесть букв в бесчисленных малопонятных комбинациях. И этому надо было учиться пять лет, без учета практики.
Тиа Долорес возилась внизу, до меня долетал шелест телевизора. Шел бесконечный сериал о страданиях сильной женщины в окружении слабых мужчин. Очередной властный неудачник втирал неглупой независимой секретарше о чувствах. Та вяло отнекивалась. Все дело было в любви и обстоятельствах. Любовь делала того слабым, а обстоятельства вообще умножали на ноль. Важные бумаги лежали в сейфе. А папаша главного героя не хотел отдавать ключ. Старый черт седьмую серию лежал в коме, и выходить из нее не собирался. Без него получить бумаги и поехать в Пасадену – было хреновой идеей. Эта катастрофа растягивала сюжет еще на сотню выпусков.
Сорокалетняя актриса, изображавшая двадцатилетнюю секретаршу родителя, показательно страдала. На скульптурном личике, бывшем заслугой дорогого хирурга, отражались мучения и скука. А молодой валенок под полтинник все ходил вокруг да около. Семьсот двадцать одна серия сплошных терзаний.
– Мы не можем быть вместе.
– Но, почему, Джина?
– Твой отец не позволит нам…
– Да, завали ты ее, идиот! – громко кипятилась нетерпеливая миссис Лиланд. В этом было рациональное зерно, укорачивающее сюжет до терпимых десяти минут. – Бумаги уже у нее!
Слушая краем уха, я упорно читал отчет, пытаясь продраться сквозь черную паутину терминов.
Низкоконтагиозная инфекция… – на слове «инфекция» мостился край огромного сального пятна с отпечатком грязного пальца, следы наивных изысканий его жирнейшего величества.
– Тут что-то не то, Макс! – говорило пятно. – Тут гонороки и зифилис, Макс! Я чувствую их хоботом, сечешь?
Я налил виски в старенький стаканчик квартирной хозяйки. Я чувствую это хоботом! Что это могло быть? Кто-то хотел, денег, бунгало и телку с большими дойками. Кто-то бесконечно умный. Ну, и на чем тут можно было приподнять деньжат? Единственную микроскопическую причину, оправдывающую наше существование. На чем заработать эти дешевые бумажки с портретами, в обмен на которые можно было купить немного фальшивой любви, искусственной свободы и ненастоящего счастья? Трех великолепных подделок изобретенных человеком. Странных вещей – лекарств от скуки, одиночества и нищеты. Бывших единственной целью четырехсот восьмидесяти трех магических способов мистера Долсона.