Я промычал что-то неопределенное и положил трубку. Левенс продолжал рассматривать отчет.
– Это невероятно! – сказал он. – Абсолютно стерильный материал.
Он делал паузы между словами и страдальчески глядел на меня. Будто в них, этих паузах, было скрыто нечто, что я должен был понять. По лицу его гулял румянец. С таким кровообращением благоверный словоохотливой цыпочки едва ли дожил бы до тех пасхальных кроликов и стаканов поссета, которые планировал в тихой старости.
– Вот вы говорите стерильный, мистер Левенс. Как вы можете объяснить….
– Никак, – он прервал меня, издав звук свиньи проглотившей вилок капусты.
– Хорошо. Тогда давайте остановимся на самом вирусе, – я поражался своему упорству. – Я, как вы понимаете, совершенно не разбираюсь в этом, но отметил одну странность. Согласно отчета…
Сделав паузу, зачитал:
– Иммунная реакция на заражение не выявлена. В крови материала выявлено повышенное содержание метаболитов генетически не соответствующих выделенной культуре вируса. Так же как не соответствующих зараженным образцам.
– Бред тут написан, – произнес Левенс. – просто бред.
– Я не понимаю. Когда вирус попадает в кровь, организм с ним борется, правильно?
– В общем и целом да. Но есть исключения, – он внимательно смотрел на меня. Чай доктора давно остыл, он не сделал из чашки ни глотка.
– Не будем их касаться. Если организм с ним борется, в крови должны быть какие то вещества, – тут я полз на скользкой почве. – Остатки чего-то. Я не знаю, что-нибудь в крови. Мне так объяснили. Печень и спинной мозг вырабатывают какие-то бактерии. Они поедают вирус.
– Т-лимфоциты. Не бактерии, – уточнил он. – Они разрушают инфицированные клетки. Но это упрощенно.
– Пусть будут лимфоциты. Я в этом не разбираюсь. Одно странно, в крови ваших обезьян они не содержатся, их просто нет, доктор.
Левенс пожал плечами, пытаясь скрыть волнение. Его выдавали пальцы, он нервно крутил ручку.
– Значит иммунной реакции не было, – предположил он. – Вам трудно понять. Вирусы мутируют, а сейчас еще и создаются искусственным путем, для производства лекарств, предположим. Многие лаборатории имеют допуск к подобным исследованиям. А что нашли вместо титров ЭйТи?
– В этом то и дело, мистер Левенс. В крови ваших мартышек обнаружены следы фенилэтиламина. Мы называем его «Голубая мистика». Не самое приятное известие, не правда ли? – я выложил на стол последнюю страницу отчета. – Концентрация микроскопическая. Причем возможность внесения его извне, наши эксперты отвергают. Никаких иньекций ни питья, ни пищи. Ни в желудке, ни в легких следов нет. Только в крови. Странно, правда?
Он съежился. Ручка в его пальцах остановилась. Левенс смотрел перед собой и сопел. Затем он поднял глаза на меня и выдавил.
– Я не понимаю.
Я не понимаю. Просто отлично. Дождь по-прежнему лил, когда я топал к воротам исследовательского центра. Если бы отчет не исключил возможность появления в крови мартышек дури от укола или с пищей, то я бы сейчас не ломал голову, да и вообще бы не ломал голову над этим странным случаем. Тогда все было бы просто. Подобную экзотику как транспортировка наркоты в крови животных еще можно было понять и отфутболить дело в легавку. Соммерс был бы на седьмом небе. А Левенса приняли бы прямо в кабинете, не дав переодеться. Странно, что бобби не задали тех же вопросов, что и я. Хотя, они никогда не дочитывают экспертных отчетов до конца, засыпают на оглавлении. Дури было мало, и появилась она прямо в крови из ниоткуда. Материализовалась, чтобы я мог бегать под дождем в раскисшей обуви, проклиная вирусы, обезьян и Мобу, заседавшего у Пепе. Я прошел через будочку охраны, сделав гроссмейстеру со спортивной страницей козью рожу.
***
– Еще немного, Макс, и все что ты хочешь нам сказать, мы прочли бы в вечерних газетах. – Мастодонт с аппетитом пылесосил харч, способный прожечь дыру в бетоне. Он напоминал довольного муравьеда раскопавшего термитник. Ложка мелькала, уменьшая гору источающих огонь бобов. Стоило признать, что в Эдварде Мишеле скоропалительно умер землекоп. Это было его настоящим призванием, а вовсе не расследования. Вот если он был жив, если бы он был жив, этот усталый человек с пятнами пота под мышками то для рытья котлована достаточно было: двух ведер хавки, Мобы, и пары столовых ложек (одну про запас).
Но мир несовершенен и всегда повернут к нам твердокаменной задницей. Мы мним себя принцами под красными парусами, а на поверку оказываемся потертыми горемыками с язвой и неустроенной жизнью. И самое печально то, что каждый, каждый на этой планете занимается тем, к чему у него не лежит душа.
– Твой ход, Мозес! – сохлый Рубинштейн парил над доской, рассматривая выпавший дуплет. До победы ему осталась лишь пара камней. В углу отмечала какой-то праздник шумная компания студентов. Их время тонуло в клубах табачного дыма. Они беззаботно кутили, молодые и веселые. Девушки смеялись. Мне хотелось пересесть к ним, хлопнуть кого-нибудь по плечу и сказать глупость. Вместо этого я потягивал свое пиво, наблюдая, как его величество ест.
Сгребаемый рубон жил жизнью падающих звезд. Короткой и яркой. Чвак! Хрым! И он проваливался в огнеупорный желудок. Пепе смотрел на меня из полутьмы, царящей за стойкой. Единственная икона, портрет Ее Величества, драпированный в унылый Юнион Джек, смотрела на редкую макушку кариесного монархиста. Пепе меня недолюбливал и считал подозрительным русским. Анархистом может быть. По его мнению, только они глушат пиво, а не джин. Ведь пиво было намного дешевле. Ему казалось, что вот прямо сейчас, за этим столом, эти ср. ные русские его нагло обирают, беспардонно шарясь по карманам. Это обстоятельство делало жизнь невыносимой.
– Так что там наворковал, твой доктор? – старший инспектор притормозил, чтобы утолить жажду джином.
– Ревнует меня к жене, – ответил я, припомнив глаза Ричарда Левенса, в тот момент, когда я откланивался, передав приветы Конкордии и его спиногрызу. Что-то в них было. Но что? Ревность? Странное чувство. Я понимал, что упустил какую-то важную деталь. Еле заметную, как пылинка в луче света.
– Шутишь? – задребезжал толстяк, промокнув губы салфеткой, – Тебе нужно серьезнее относится к делам, Макс. Вот возьми, к примеру, Мозеса, он с утра уже успел раскрутить это дело наполовину. Скажи, Моз?
Инспектор Рубинштейн в который раз принял вид выжившего в процессе эволюции трилобита. То есть сдвинул брови и надулся.
– Твой ход, Эдвард.
– Что он там тебе напел, этот доктор? – мистер Мобалеку величественно бросил кости. Выпала единица и двойка.
Я хлебнул пиво, и лениво пересказал состоявшийся разговор. К концу рассказа старший инспектор оживился.
– «Мистика»? Я же говорил, что дело пахнет, не так ли? А ты сомневался!
Я и не сомневался, просто дочитал отчет. Единственный кто это сделал.
– Следы «Голубой мистики»? – проскрипела развалина. Он привел усы в походное положение, будто это помогало ему лучше воспринимать информацию.
– Да, там, на двадцать третьей странице. – я показал бумаги. Пепе убрал пустой бокал и презрительно метнул на стол полный, перелив пены через край. Мне его было немного жаль, этого скрягу. Потому что сам Бордельеро не понимал, что кружевное исподнее монархии уже истлело, а из прорех, не прикрытых ханжеским ситцем демократии, торчат наши волосатые социалистические зады: мой, Мобы и Рубинштейна. Он был слеп, и завернут в потрепанный Юнион. А нам было уютно чувствовать себя в ветхом шелке. Вся его вера исчислялась в десятке за бутылку контрабандного алкоголя. Но вера эта была неколебима.
– Интересно, – пробурчал Рубинштейн и углубился в отчет.
– Еще интереснее, – вставил Моба, – ты сейчас упадешь, Макс. Мы говорили с Соммерсом, ты знаешь что произошло вчера ночью?
– Нет.
– Два жмура, Макс! – торжественно доложил он, – Один, тот самый коржик, что вез мартышек, второй – некто мистер Больсо.
– Не знаю такого.
– Да ты что?! Мистер Больсо, это головняк всего управления. На нем висело четверть всего трафика. Теперь на его похороны надо будет заказать венок от нас. Ты не в курсе, где это можно сделать подешевле? Кстати, чтобы его закопать, придется поискать круглый гроб. В обычный он теперь не влезет.
Со слов Мастодонта оказалось, что в того бедолагу залили пару ведер монтажной пены. Труп дилера раздуло настолько, что он увеличился в объеме минимум в два раза.
– Страшное зрелище, просекаешь? Не каждый раз такое увидишь! Еще бы чуть чуть и пуффф! – пальцы Толстяка дрожали в воздухе. Он изображал взрыв.
– Пуффф! – повторил он. – От него осталось бы только ухо и пара ложек жижки. Фереворк как на день рождения Королевы, прикинь? Он бы сильно сэкономил на похоронах, этот хитрец! Ведь ухо похоронить намного легче, просекаешь?
Я кивнул. Хоронить бедолагу в круглом гробу это целое дело. Расправившись с ведром тушеных бобов, Желудок, отставил тлеющую тарелку и оплавленные остатки ложки, а потом громко рыгнул. В воздухе заметались частицы халапеньо, заставляя кислород вспыхивать. Веселые студенты зааплодировали, кто-то выпил за наше здоровье. Кто-то очень радостный.
– После хавки, меня всегда мучает жажда, Макс. Такой уж я человек, – скромно заявил старший инспектор, довольный произведенным эффектом. И попытался повторить опыт, но на второй заход ему было необходимо топливо, поэтому он потребовал мескаль.
– Что там на завтра, чувак? – поинтересовалось его величество, после пары глотков. – Я собираюсь в бассейн после обеда.
– Левенс молчит и будет молчать дальше. По их данным все чисто. Стерильный материал, господин инспектор, – я передразнил произношение доктора, – Все, что мы имеем, это следы дури в крови дохлых мартышек. Дурь, которая взялась ниоткуда. Теперь еще и двух жмуров. Тупик, Моба. – эту новость он встретил спокойно и вновь промыл внутренности спиртным. Он был надут им и из его ушей четко видимые в вечернем воздухе били фонтаны испарений. Бобы, покоящиеся в желудке вступили в сложные реакции, вызывая леденящие урчания и всхлипы. Одним своим мамоном, заправленным рубиловом, старший инспектор был способен озвучивать семнадцать фильмов ужасов за сеанс. Он бы делал на этом большие деньги, если бы захотел.