Всего пара пенсов, заверит она.
Оформи подписку – потребует она.
Три дня бесплатно – предложит она.
Мне уже было жаль этих денег. Потому как, все что сообщат солидные многополосные брехаловки и интернет, я был в состоянии придумать совершенно бесплатно. Экономия, ага?
Толстяк надулся и принялся тыкать пальцем в тщедушного собеседника, все двадцать три волоска которого, намокли и прилипли к лысине в художественном беспорядке. Гогочущие легавые давно ушли, бросив того на произвол судьбы. Глядя в макушку понурого лизателя таможенных бандеролей, собеседник наставлял его на путь истинный.
– Метрополия нас насаживает, чувак, и разобраться в этом можно только после полпинты белого. Они путаются лягушатниками! С этими, как его? Французами! Факт! А те придумали всю венку, сечешь? Всю, от А до Я. От гонореи до зифилиса. Все эти Дюраны и Ажаны наверно прыскали в кулачки, представляя твои бубенцы в серванте! Еще они придумали лесбиянок и гипермаркеты, и неизвестно что страшнее. Моя Рита купила мне эти шорты в Карефуре в девяностом, и что ты думаешь, произошло месяц назад?
– Что? – поинтересовался вспотевший таможенник.
Толстяк развернулся и продемонстрировал прореху на мясистом тылу.
– В ней можно увидеть звезды, – торжественно произнес он голосом Коперника, которого мама позвала пить молоко именно в тот момент, когда он настроил свой телескоп на окно соседской спальни. И действительно, в дыре стыдливо проглядывал краешек Вселенной в виде застиранных трусов.
– Нет, приятель! – продолжил старший инспектор, – они все как один мошенники, эти французы, а наши мерзавчики из Метрополии от них не отстают. Подумать только! Они додумались прислать сюда китайца! Китайца, просекаешь?
Плешивый выскочка кивал головой как болванчик, он не понимал связи между Китаем и Метрополией. Вдоволь насладившись зрелищем я, наконец, сообразил, что еще пара минут и кипятящийся толстяк свернет лавочку и будет в таком черном расположении духа, что подойти к нему будет не безопасней, чем к страдающему запором бенгальскому тигру.
– Добрый день, вы наверное ждете меня. – сказал я, протолкавшись сквозь толпу. Надутый старший инспектор кратко выразил сомнение в этом факте словами, от которых свернулись бы сливки. Тщедушный таможенник, вспомнивший о важном деле, сунул мне грязную картонку и убежал, давая себе слово больше никогда не отвлекаться от медитаций на ручную кладь пассажиров. Слово это он тут же нарушил, пристав к каким-то серферам, устроившим доски в чехлах на желтой линии.
– За линию, молодые люди, за линию!
– Играешь в крикет, Ши? – поинтересовался несколько остывший толстяк.
– Меня зовут Макс, господин старший инспектор.
– Макс Ши? Ты что, кореец?
– Акиньшин, я русский. – он махнул рукой, показывая, что для него разницы никакой.
– Эдвард Мишель Анитугу Мобалеку, – по-королевски представился мой китообразный начальник, милостиво опустив цифру, следующую за титулом. – Леку – означает достойный человек. Тебя направили в Ай Ди? Будешь работать в моем отделе. Стажером, для начала, там посмотрим.
Шесть досок и пила
Будешь работать в моем отделе, сказал он. Это я знал. И знал, кем буду работать. Единственное, о чем я не имел ни малейшего понятия, что тот отдел состоял из двух человек. Об этом толстяк поведал мне, когда мы выворачивали со стоянки.
– Мы неплохо проводим время с Рубинштейном, Макс. Хоть он и сраный старикашка с ишиасом и очки у него толще моей дрыжки, но мозги у него еще будь-будь! У него Драбант, сечешь? – он похлопал пальцами по рулю, показывая, что говорит про машину.
Тачка самого старшего инспектора вызывала содрогание. Это был четырехколесный реликт, созданный затерявшейся во тьме веков индейской цивилизацией. Вполне возможно, что на нем передвигались во время второй мировой случайно наткнувшиеся на него в сельве японские диверсанты. Ацтекомобиль жестоко обходился с моим задом, из дырок в откидной крыше (а это был кабриолет!) в наши лица плевало пылью. Я предполагал, что пока хитрые япы не установили на нем электрический стартер, он заводился от человеческих жертвоприношений и молитв.
К тому же коврики в салоне отсутствовали как класс и, из особенно больших проржавевших отверстий в полу открывался восхитительный вид на несущийся в двенадцати сантиметрах асфальт. Сигнал аппарата напоминал всхлип коровы, которую неожиданно прижало родить. Стоило признать, что Толстый был большой гурман, такую колымагу сейчас уже не найдешь ни за какие деньги.
Продолжая рассказывать про Рубинштейна, он отвлекся от дороги, показывая, как тот протирает очки. И задел Мерседес, поворачивавший направо, солнцезащитные козырьки упали нам на колени, а задний бампер с грохотом отвалился. С металлическим скрежетом монстр старшего инспектора остановился.
– Аллилуйя, брат! Господь захотел, что бы мы встретились сегодня! – проорал он набиравшему воздух в бронхи немцу, выскочившему из помятой машины. Сопровождаемый потоком ругательств, господин старший инспектор быстро сунул бампер в багажник и пришпорил свой гибрид пароварки и часов с кукушкой единственным достоинством которого был грустный пластиковый пес, качающий головой под лобовым стеклом.
– Дойчи, такие же м’даки как и прочие, Макс, – заявил он рассматривая страдальца в зеркало заднего вида, – Он пытается записать номер, прикинь? Ну не болван?!
– Совершенно верно, мистер Мобалеку, – подтвердил я, думая о том, что толстяк даст фору Долсону, по части критической философии. Номер, укрепленный на бампере, лежавшем в багажнике, мог пытаться записать лишь форменный идиот.
– Можешь звать меня Моба…. Прикинь, эти олухи продули Вторую мировую, и все равно ездят по всему миру. На их месте я бы сгорел от стыда, – продолжил разговор мой спутник и тут же поставил диагноз, – у них страшные бабы, от этого все проблемы.
Внутренне я ему аплодировал. Долсон плавал совсем мелко.
– Но машины они делают хорошие. Взять хотя бы Драбант нашего Моисея. Он гоняет на нем как помешанный! – я решил не поправлять свое начальство: пусть будет «Драбант», мир все равно состоит из ошибок. Вместо этого я представил подслеповатого Рубинштейна, рассекающего на гэдээровской помойке сделанной из картона и останков Мессершмитта. За раздавленных кур старик, вероятно, платил больше чем я за еду. Лучшим применение этой газонокосилки, был бы цветник или садовый сарай, что выгодно, как с точки зрения денег, так и потраченных на разбирательства с владельцами домашней живности нервных клеток.
Зрелище выходило забавное. И почему он не купил «Релиант»? Сэкономил хотя бы на резине. Неверно истолковав мою улыбку, Моба проговорил:
– Но лучшие машины делает Англия. – тут он принял вид, как будто собрался спеть «Правь Британия», – возьми хотя бы мою. Классический «Астон-Мартин» я его недавно красил. Ты заметил, как красиво отражаются облака в лаке? С ним шел комплект зимней шипованной резины.
Рассматривая пальмы, растущие вдоль дороги, я сказал, что комплект зимней резины еще никому не мешал. А облака в лаке действительно отражались. Довольный попутчик закурил, бросив руль, ради чахлого огонька спички и сменил тему разговора.
– Так ты из самого Китая. Макс?
– Я из России не из Китая, Моба. Жил в Манчестере пару лет. До этого полгода в Москве. – вся моя жизнь умещалась в паре – тройке строк. Родился – жил – умер.
– Баба есть у тебя?
Я вспомнил Алю. Белые хлопья, сыплющие с темного неба, Темные деревья, люди, снующие вокруг, и Аля в вязанной ромбиками шапке. Она плелась рядом, ее лицо было серо, а глаза пусты.
– Дай мне тысячу, Макс, дай тысячу, – просила она. – Мне очень нужно. Ну, пожалуйста.
Я рылся в карманах, вытягивая смятые бумажки. У меня их немного и на них почему-то была подмигивающая королева. Она хохотала, путаясь в короне. Аля вырвала купюры из рук и исчезла. Шагнула в передоз. Навсегда. Аля, Аленька. Пушистая девочка ромашка. На хмуром. В восемнадцать. Я не видел ее лица, я уже почти все забыл. Зиму, Кемерово, холод, деревья… Все.
– Ну, так что? Есть у тебя баба?
– Нет, Моба. – ответил я. Он хмыкнул и посигналил зазевавшемуся мотоциклисту. Мычание нашего аппарата, заставило того обернуться и показать средний палец.
– Кстати, мы потеряли мою картонку, прикинь? Так что наши потери не меньше, чем у того грустного мерзавчика на Мерседесе, – он довольно хохотнул, а потом продолжил – Самые большие м’даки, Макс, это армяне. Представь, один раз, нас с Ритой позвали на прием. Обещали фуршет. А вместо рубона дали фильм. Он назывался «Аккорд Маньдяни», это была плохая замена хавке, просекаешь? Ладно бы хавка, но фамилия! Маньдяни, прикинь?! Лопнуть можно. Все там, в Армении, наверное, угорали над его табличкой на двери. И что он ее не поменял? С такой погремухой и писать музыку нужно иметь стальные бубенцы. Он, наверное, возил с собой подушку, что бы плакать в нее по ночам. Музыканты – они такие ранимые. Там еще мужик залез на дерево и кричал, что хочет бабу.
Добрых десять минут господин старший инспектор путано излагал сюжет, пока я не догадался. Мне стало весело. И я засмеялся, вызывая его болезненное недоумение.
– Мастрояни, может быть? «Амаркорд», Моба. Фильм называется «Амаркорд». Только режиссер Феллини, по-моему.
– Их армян не разберешь, Филимили, Мандяни, – отмахнулся тот. Я обрушил все его логические построения с табличками и музыкантами, и он немного на меня надулся. – Моя Рита говорит они все мошенники. У нее есть безумная тетушка. Старуха совсем спятила и оторвала себе гостиную из каталога «Сделай сам». Его тоже выпускают армяне. Три с половиной тысячи монет, представь! Знаешь, что ей прислали? Ты не поверишь, Макс. Знаешь?
– Прихожую? – я смутно разбирался в мебели.
– Ей прислали шесть досок и пилу! – возвышенно уничтожил меня Моба, – армяне повсюду, кто бы, что не говорил.
– А гвозди?
– Что гвозди?
– Ну, гвозди не прислали? – он недоуменно посмотрел на меня, а потом запрокинул голову и засмеялся, издавая звук засорившегося унитаза. Увлеченный он едва не пропустил поворот. И его классическому Астон-Мартину пришлось изрядно поскрипеть. От натуги одно из креплений крыши открылось, и, так как второго не было в помине, матерчатый верх задрался и нелепо торчал над нами весь оставшийся путь. Колпак соскочил с колеса и унесся в обильные заросли по обочине. Сжавшись на сидении, я с тревогой ждал худшего. На удивление,