Девушка с минуту смотрела на меня невидящим взглядом.
— Мистер Томпсон, мистер Залнич одержим прекрасной идеей. Ваши люди называют его «большевиком» и «анархистом», потому что он пытается изменить мироустройство. Следуя своей теории, он бы искоренил целую нацию, мешай она его идеям, и он не считал бы, что в этом есть что-то неправильное. Фактически, он бы решил, что это единственный путь. Потому-то он и не ценит жизнь. Но если вы думаете, что он снизошел до уничтожения конкретного человека из-за личной неприязни, то вы ошибаетесь. Это не его масштаб.
— Залнич послал вас сказать мне все это?
Девушка вспыхнула.
— Мистер Томпсон, вам и, правда, почти невозможно помочь. За то, что я говорю с вами, он меня уволить может. Вы просили о помощи, но когда я попыталась оказать ее, вы заставили меня пожалеть.
Она развернулась и собралась, было, уходить, но я остановил ее.
— Мисс Миллер, пожалуйста, извините и не считайте меня неблагодарным. Мистер Фельдерсон был мне очень дорог, больше, чем любой другой человек, и я настроен на то, чтобы найти его убийцу, даже если на это мне придется потратить всю оставшуюся жизнь. Знаю, я делал поспешные выводы. После смерти мистера Фельдерсона я сделал много такого, что мне не свойственно и непонятно — просто я чувствовал бы себя предателем, если бы не стремился исследовать каждый возможный ключ. У зятя было только три врага, и одним из них был Залнич — он угрожал ему. Разве не естественно то, что я заподозрил его?
Она сочувствующе посмотрела на меня.
— Знаю, что смерть мистера Фельдерсона ошеломила вас, и я хочу вам помочь. Вы говорите, что у него было три врага, значит, вам нужно присмотреться к двум оставшимся, так как мистер Залнич точно не имел отношения к убийству.
Поблагодарив девушку, я спустился по расшатанной лестнице, уверившись, что она была честна со мной. Но если не Залнич, то кто? Я знал, что как только Хелен оправится, ей будет предъявлено обвинение в убийстве, если я до того времени не успею найти убийцу.
Ночью Хелен пришла в сознание, но была слишком слаба, и ее нельзя было расспросить. Из-за этой задержи я был в нетерпении, и загнал себя в дурацкое положение, попытавшись разговорить Залнича.
Поняв, что в сложившейся ситуации самое разумное — ждать, когда Хелен сможет рассказать нам о событиях той ночи, я пошел в офис и принялся за тяжелый труд — приведение в порядок бумаг Джима.
Глава XI. Двойное обвинение
Джима похоронили во вторник. Похороны прошли очень тихо — на них присутствовали только я, Мэри и несколько самых близких друзей Джима. Я всегда испытывал отвращение к пышным похоронам и чувствовал, что Джим так же предпочел бы быструю и тихую церемонию. Но на меня она очень повлияла: я не мог думать ни о чем ином, кроме утраты, и на следующий день уехал бы из города, если бы не получил повестку от большого жюри.
Мэри сообщила мне, что ее тоже вызвали, так что я заехал за ней. Она очень нервничала и была испугано от мысли о даче показаний. Мэри засыпала меня вопросами о том, что у нее могут спросить и как ей следует отвечать. Я успокоил ее, сказав, что окружной прокурор был дружен с Джимом, и что, я уверен, — наши показания о словах Хелен смогут отсрочить обвинительное заключение до тех пор, пока Хелен не оправится до той степени, что сможет сама дать показания.
— Но, Уоррен, ведь она бредит, а это не ахти, какое свидетельство, не так ли?
— Да, это так. Но я не думаю, что они вынесут обвинение, пока Хелен больна. Понимаешь, обвинение сейчас все равно нельзя вынести, и, я думаю, что наши показания убедят всех в том, что есть сомнение в вине Хелен.
Кажется, она успокоилась, по крайней мере, до тех пор, пока не увидела здание суда, и страх не охватил ее с новой силой.
— Ох, Баппс, не могу ли я избежать допроса?
— Нет, через это нужно пройти. Помни, все зависит от тебя и от меня.
— Но что, если они спросят меня, о чем говорили Джим и Хелен перед поездкой в загородный клуб?
— Говори как можно меньше, но говори правду. Мы знаем, что Хелен невиновна, так что правда никак ей не повредит.
В холле мы встретили инспектора Робинсона, его полуулыбка меня раздражала. Это его сообщение смутило большое жюри. Он хорошо знал, что «Сан» поддержит его, а предъявленное обвинение будет воспринято широкой публикой, как доказательство вины.
У входа в вестибюль мы обнаружили дворецкого Уикса, на котором просто лица не было.
— Я ничего не могу поделать, сэр. Они заставили меня прийти.
— Уикс, я понимаю. Не волнуйтесь! Это просто формальность, — утешил я его.
— Надеюсь, сэр, но не нравится мне это.
— Никому не нравится, но ничего не поделаешь, — ответил я. — Энни пришла с тобой?
— Нет, сэр. Как ни странно, но ее не вызвали.
Ну, надо же! Это очень поможет нам. Мы с Мэри прошли через вестибюль и стали ждать нашей очереди. Здесь же ждал и коронер. Уикс последовал за нами и сел радом. На лице Мэри читалась нервозность.
— Баппс, не можешь ли ты войти со мной?
— Нет, Мэри. Большое жюри проводит свою работу тайно.
Клерк вызвал коронера, и пока он проходил в зал, появились Робинсон и Пикеринг. Робинсон не смотрел в мою сторону, но Пикеринг подошел к нам и пожал мне руку.
— Старина, чертовски сожалею, что все так обернулось, — сказал он.
— Ты имеешь в виду мою сестру?
— Да. Кажется, Робинсон считает, что у него есть все доказательства. Я постараюсь помочь тебе…
— Большое спасибо, — ответил я.
Через несколько минут его позвали давать показания. Пока коронер выходил из зала, я пытался определить его показания по лицу, но оно было бесстрастно. Пикеринг вышел меньше, чем через десять минут, и был вызван Уикс. Он прошел в зал на трясущихся ногах, а в его брошенном на меня прощальном взгляде читалось полублагоговение, полустрах.
Робинсон ходил взад — вперед, его походка выражала уверенность и удовлетворение. Всякий раз, поворачиваясь к Мэри, он окидывал ее таким взглядом, как будто пытался прикинуть, к какой категории преступников она относится.
В конце концов, Уикс вышел — он вспотел, как будто после бани. Робинсон презрительно фыркнул, взглянув на него, после чего прошел в комнату присяжных. Я хотел задать бедняге пару вопросов, но он убежал прежде, чем я успел привлечь его внимание.
Мэри встала и прошла к большому окну, через которое в комнату врывался теплый сентябрьский солнечный свет. Какой-то миг она рассматривала площадь, заполненную народом, после чего внезапно обернулась и всхлипнула:
— Баппс, я не вынесу этого! Вдруг я скажу что-то такое, что навредит Хелен!
Рыдания сотрясали ее тело. Подойдя к ней, я попытался успокоить ее.
— Мэри, дорогая, Хелен не делала этого. Когда она оправится, мы узнаем больше. Даже если ей вынесут обвинение, то Хелен сможет доказать свою невиновность.
Рыдания уменьшились, превратившись во что-то вроде насморка, а затем в отдельные вздохи. Она вынула из сумочки пудреницу и уткнулась в нее. Я понял, что шторм миновал.
— Я з-знаю, что п-плакать глупо, но ничего не м-могу поделать.
Клерк отворил дверь и назвал фамилию Мэри. Она бросила на меня испуганный взгляд, ее лицо побледнело. Я подумал, что она может сорваться вновь, но тут она вызывающе вскинула голову, с некоей искоркой гнева в глазах. Захлопнув сумочку, она смело прошла в зал, подобно смело идущему на смерть солдату.
Лишь после того, как она ушла, я задумался о собственных показаниях. В конце концов, многое свидетельствует против Хелен. Она угрожала убить Джима. Она поругалась с ним перед поездкой, сама выбрала заднее сиденье, взяла с собой револьвер и знала, что едет посмотреть на то, как муж будет унижать ее любовника и угрожать ему. Против этого у меня была лишь братская уверенность в сестре да полдюжины слов, сказанных в бреду. Мной овладел страх того, что они могут обвинить Хелен. А если это она? Что, если она признается?
Как бы то ни было, мне нужно спасти Хелен, хотя бы ради матери. В конце концов, Вудс тоже угрожал Джиму. Он знал, что у Джима есть свидетельства против него. Он назначил встречу, заявив, что Джим должен прийти один. Подумав об этом, я решил рассказать жюри все. Даже если Вудс провел в клубе весь вечер и сможет подтвердить алиби, а мои показания не причинят ему вреда, то все равно их может быть достаточно для того, чтобы удержать жюри от вынесения вердикта до тех пор, пока Хелен не сможет дать показания. Услышав шаги, я обернулся и увидел, как входит тот, о ком я думал.
— Вудс, вы здесь? — спросил я.
— Да. Слуги вашей сестры рассказали полиции о той вульгарной стычке между мной и Фельдерсоном; полагаю, меня вызвали, чтобы расспросить об этом, и вот — я здесь.
Он казался взволнованным и раздраженным. Я впервые понял, через что он прошел за последние несколько дней: деловые проблемы, травма Хелен. Не знаю, как он разберется со своими делами без ее денег.
— Полагаю, ты был бы рад спасти Хелен от обвинения.
Вудс обернулся ко мне.
— Томпсон, неужели ты хочешь сказать, что есть такая возможность? Ведь она не делала этого, она не могла сделать такое… Это ужасно. Я читал тот бред в «Сан», но не думал… я не мог подумать, что кто-то воспринимает их всерьез, — его лицо покрылось мрачной тенью.
— Фельдерсон был убит выстрелом сзади, а Хелен была его единственным пассажиром, — заявил я, присматриваясь к Вудсу — я хотел приметить, как он это воспримет. Он выглядел так, будто знает о преступлении больше, чем мне казалось.
— Знаю! Но разве они не понимают, что Хелен не способна на такой поступок? Они там что, слепые?
Голос, называющий мое имя, поразил меня будто громом. Должно быть, они вывели Мэри в другую дверь — когда я вошел в зал, ее там не было. Жарко, душно, запах табака пропитал всю обивку. Я приметил, что присяжные выглядят глубоко заинтересованными, и к тому же интеллигентными. Старшина присяжных был близоруким человеком, его очки словно излучали сочувствие. Окружной прокурор, Киркпатрик, хорошо знал Джима и был одним из его лучший друзей.