ухне что-то громко жарилось, и в чаду мелькала оплывшая фигура Вериной мамы.
– Ух ты, платье милое какое, – проговорила Вера, глотая и слегка кривя смешливые губы. – Софи Лорен прямо…
Марина опустилась на диван, стала распаковывать большой сверток.
Она была в белом, матерью сшитом платье, волосы перехватила белой лентой, слегка напудрилась из фарфоровой пудреницы и подкрасила губы бабушкиной розовой помадой.
– Эт что, мне все? – хихикнула Вера, присаживаясь рядом.
– Тебе. Держи.
Марина сунула ей пластинку.
– Эт кто?
– Караклаич.
– Во, спасибо. Давай заведем…
– И вот еще, погоди…
– Шапочка! У меня нет как раз…
– И вот. Тоже тебе.
– Ну, Маринк, куда мне столько…
– А главное – гляди… закрой глаза…
Вера сморщилась и отвернулась, тряхнув длинной косой.
Марина положила ей на колени небольшой альбом для марок.
– Ой, Марин, спасибо…
– Расти большой, не будь лапшой… в общем, поздравляю…
Марина чмокнула ее в щеку и пошла на кухню:
– Здрасьте, теть Наташ…
Тяжело дышащая туша в фиолетовом халате повернула к Марине красное лицо с едва различимыми щелками глаз:
– Мариночка, здравствуй… Ишь ты, красивая какая сегодня. Уехала бабушка?
– Уехала.
– Надолго?
– Недели на две.
– Во благодать-то! – утробно заквохтала туша, лихо переворачивая шипящие в масле антрекоты. – А не страшно?
– Что я, маленькая, что ли…
– Молодец. Ты проходи к Вере, тут угарно…
Шесть часов наступили быстро.
– Ну вот, – яростно шепнула Марине Вера, с грудой подарков выходя из весело болтающего коридора, – сеструху свою притащила.
– И что?
– Да ничего, старуха ведь…
– А сколько ей?
– Двадцать три…
– Кошмар…
Когда вошла ОНА, Марине вдруг стало зябко и весело.
Глаза их встретились, улыбка сошла с красивого лица Марии, черные дуги бровей дрогнули:
– Аааа… это наша знаменитая пианистка?
– Очень знаменитая, – смеясь, пробормотала Марина.
– Мария, – она подошла ближе, и мягкие пальцы крепко сомкнулись вокруг Марининых.
– Марина.
– Какие у тебя красивые подружки, Вер.
– А я что, некрасивая? – хихикнула Вера.
– И ты тоже…
Она была худая, как и Марина, но тело отличалось большей неподвижностью, движения его длились плавно и размеренно.
– Можно мне здесь?
– Конечно.
Мария села напротив Марины, и время окостенело, комната, стол, лица девчонок – все стягивалось к этим черным пристальным глазам, к красивому, слегка надменному рту…
Марина не понимала, что с ней происходит.
Выпили сидра, пришли мальчишки, принесли сухого. Выпили невкусного сухого.
Уплыла Веркина мать, стемнело, кто-то завел Дина Рида, кто-то плюхнул в Маринину тарелку огромный клин торта, кто-то, дурачась, заговорил голосом Райкина, а пристальные глаза все смотрели, смотрели, словно нанизывали на два черных луча.
– Ты давно играешь? – спросила она сквозь хриплый голос Дина Рида.
– С детства, – улыбнулась Марина, разглядывая ее индейское лицо, обрамленное прямыми блестящими волосами.
– Нравится музыка?
– Конечно.
– А что больше?
– Бах и Шопен.
Мария кивнула и положила в рот кусочек печенья. К торту она не притронулась.
– А я тебя у Тани никогда не видела. Даже и не знала, что у нее такая взрослая сестра.
– Правильно. Я тут не живу. Так, приезжаю иногда…
Ее руки изящно ломали печенье:
– Ты с родителями живешь?
– С бабушкой. Но она щас уехала. К маме. В Ленинград.
Рука с печеньем остановилась на полдороге к губам:
– Как же она тебя оставила?
– А что такого. Я не маленькая.
– Справляешься?
– А чего там. Я все умею.
– Молодец. Я вот до сих пор готовить не научусь.
– Почему?
– Муж избаловал.
– Он хорошо готовит?
– Да. Лучше любой бабы.
– Ты давно замужем?
– Три года.
– Хорошо быть замужней?
Мария усмехнулась, лениво потягиваясь:
– Ничего хорошего.
– Почему?
Мария неторопливо подняла из-за стола свое гибкое тело:
– Когда выйдешь замуж – поймешь. Пошли покурим на лестницу…
Марина двинулась за ней.
– Куда это вы? – спросила пунцовая от смеха Ольга.
– Сейчас придем…
На лестнице было темно и прохладно, Мария достала из сумочки сигареты, протянула Марине:
– Куришь?
– Нет, – улыбнулась Марина.
Чиркнула спичка, высветив индейское лицо:
– Честно говоря, не помню, когда была на таком девишнике.
– А что?
– Да смешно до слез. Дети вы. Правда, завидно немного…
Она затягивалась, разглядывая Марину:
– Ты очень красивая. Как принцесса.
Марина улыбнулась:
– Ты красивее.
Дым со смехом пошел у нее изо рта:
– Спасибо… У тебя мальчики есть?
– Неа.
– Почему?
– Да ну… Неинтересно с ними…
– Понятно.
– Маша, а где ты такие брюки достала?
– Нравятся?
– Очень. Это ведь новая мода.
– Хочешь такие?
– Дорогие, наверно…
– Матерьял тридцать и шитво десятка.
– Дорого.
– Чего ж дорогого?
Марина пожала плечами.
Тонкий палец щелкнул по сигарете, стряхивая пепел:
– Послушай, а у тебя инструмент дома есть?
– Конечно.
– Давай сбежим к тебе, ты мне поиграешь? А то тут с тоски помрем.
– Давай. Только Вера может обидеться…
– А я совру чего-нибудь. Пошли…
Швырнув сигарету вниз, она скрылась за дверью…
Вскоре они уже сидели на протертом бабушкином диване, и Марина первый раз в жизни пробовала курить.
– Да нет, не так. В себя тяни, в себя, – тихо проговорила Мария, придвинулась и, обняв Марину за плечо, взяла из ее губ сигарету. – Смелее, вот так…
Она стремительно втянула в себя дым, заставив сигарету зашипеть, и изящно выпустила его тонкой струйкой, сложив губы бутоном.
– У меня так не получится, – улыбнулась Марина.
– Получится, получится… Эта лампа горит? – спросила Мария, потянулась к горбатой настольной лампе, с хрустом включила. – Выключи люстру, по глазам бьет…
Марина погасила верхний свет.
– Совсем другое дело, – усмехнулась из полумрака Мария и, откинувшись на спинку дивана, эффектно забросила ногу на ногу. – Ну, иди, поучимся, принцесса.
Глаза ее таинственно поблескивали, сигарета плясала в подвижных губах.
Марина присела рядом, осторожно затянулась из ее руки и закашлялась:
– Ой… кха… гадость какая…
– Ха-ха-ха! Деточка ты моя. Привыкай. Давай еще…
Она обняла ее, прижавшись теснее. Марина чувствовала упругую грудь, упирающуюся в ее плечо.
Черные влажные глаза шевелились рядом, разглядывая Марину. Казалось, они жили своей отдельной жизнью…
– Ну, давай, давай…
Дым снова неприятно ворвался в легкие, но Марина сдержалась, а когда выпустила его, комната слегка качнулась, пол поплыл и стало весело.
Она засмеялась, прижав ладони к глазам, Мария обняла ее и повалила назад:
– Пробрало, пробрало принцессу!
Марина смеялась, а влажные глаза таинственно поблескивали возле ее щеки.
– Послушай, а ты действительно к мальчикам равнодушна?
– Не знаю, – посмеивалась Марина, чувствуя небольшое головокружение.
– А за тобой ухаживал кто-нибудь?
– Неа…
– Скоро начнут табунами ходить.
– Почему?
– Ты очень красивая. Мальчишки из-за тебя поубивают друг друга.
– Да ну их…
– Почему?
Марина пожала плечами.
Черные глаза укоризненно качнулись:
– Ну и зря. В удовольствиях себе не надо отказывать.
– В каких?
– Ну, в разных. Будет за тобой ухаживать мальчик, в кино сводит, угостит мороженым, проводит до дома. А в подъезде нежно прижмется и поцелует. Разве плохо?
Последние слова она произнесла таинственно и чуть слышно, с пристальной нежностью глядя в глаза Марины.
Марина снова попыталась пожать плечами, но Мария слишком сильно обнимала ее, прижавшись грудью:
– Знаешь, как мальчики умеют целовать?
Ее губы приблизились к уху Марины, горячий шепот исходил из них:
– Этот мальчик, который тебя проводит, будет высоким, широкоплечим, стройным. Как принц. Волосы светлые, глаза большие, красивый, как и ты. Такому отказывать никогда не нужно. Губы у него алые, мягкие. А в подъезде он прижмется, нежно обнимет и поцелует. Знаешь как приятно? Ты не целовалась никогда?
Марина покачала головой. Ей было спокойно и хорошо в объятиях Марии. Голова слегка кружилась, в окне и в распахнутой двери балкона чернела тьма, горячий шепот приятно щекотал ухо:
– Мальчики по-разному целуются. Кто как умеет. Но если мальчик и девочка умеют целоваться – это очень приятно. Важно уметь. Если не умеешь – ничего не почувствуешь. Меня в твоем возрасте подружка научила. И знаешь как приятно потом было? С ума сойти. У него губы были большие, нежные. Он так обнимет за плечи и за шею, приблизится медленно, в глаза глянет, и губы сойдутся. И мы целуемся, целуемся. Это ужасно приятно…
– А ты за него замуж вышла? – прошептала Марина, неподвижно уставившись в черную дверь балкона.
– Да нет, что ты, – еще крепче обняла ее Мария. – Вышла я за Сережу, а Женечка у меня первый был. Первая любовь. Он меня и женщиной сделал. Мы так любили друг друга, обалденно… Все-таки я вот смотрю на тебя – какая ты красивая. Невероятно! Просто завидую тебе…
Она погладила пальцем Маринину бровь:
– Настоящая принцесса…
– Да какая я принцесса… это ты принцесса…
– Как тебя будут любить, Маринка, как будут страдать из-за тебя!
– Прямо уж…
– Точно. Проходу не дадут.
– Да ну их…
– Как же – да ну? – нежно повторила Мария, гладя ее щеку. – Мальчик тебе объяснится в любви, а ты – да ну? Это не дело. На чувства надо отвечать. Губами. Понимаешь? Хочешь, научу тебя целоваться?
– Я не знаю…
Длинные пальцы гладили подбородок, бездонные глаза смотрели в упор:
– Тебе нужно это уметь, Мариночка. Обязательно нужно. Давай…