Такой опытный наемник, как Мансфельд, действовал исходя из прекрасного знания европейской дипломатии. Он понимал, что есть две державы – Франция и в меньшей степени Англия, решение которых действовать, хотя и запоздалое, может еще сыграть важную роль в деле защиты протестантства. К весне 1624 года произошли перемены в дипломатии этих двух правительств, до той поры проявлявших нерешительность; ими-то Мансфельд и поспешил воспользоваться.
План короля Якова испанского брака его сына, императорского брака его внука – старшего сына Фридриха – рухнул. В то время, когда Фридрих, измотанный нотациями тестя и раздавленный разгромом при Штадтлоне, согласился поддержать его замысел, политика Якова потерпела крах. Сын Якова и его фаворит Бекингем, возмущенные приемом в Испании, куда они отправились, чтобы ускорить переговоры, вернулись в Англию и объявили о нежелании долее участвовать в нечестивом союзе. Уличные толпы в Лондоне уже несколько месяцев требовали войны с Испанией, и принц вместе с Бекингемом выступали за то, чтобы оседлать волну народных настроений, раз уж случился потоп. Правительства двух стран быстро приближались к окончательному разрыву. В декабре 1623 года Яков уже рассматривал идею альянса с королем Дании и Габором Бетленом в интересах своего зятя. В январе 1624 года он был готов обратиться к Соединенным провинциям, и, когда Мансфельд приехал в Лондон, король разрешил ему набрать 12 тысяч человек за счет Англии.
Изменения в политике произошли в то же время и во Франции, где немногим ранее появился министр, способный предложить своему королю нечто большее, чем прекрасное знание искусства соколиной охоты, отличавшее Люина (умершего от скарлатины). Арман Жан дю Плесси, епископ Люсонский, кардинал де Ришелье, постепенно приобретал то влияние на действия короля, которое окончится лишь с его смертью в 1642 г. от лихорадки. Отпрыска знатного, но небогатого рода из Пуату сначала предназначали для военной службы, но из-за смерти старшего брата его поспешно посвятили в духовный сан, чтобы он смог наследовать небольшое Люсонское епископство, издавна приносившее доход его семье. Амбиции Ришелье никогда не ограничивались узкими рамками его епархии, хотя он и выполнял епископские обязанности, как и все в своей непростой карьере, добросовестно и дотошно. Примкнув сначала к партии королевы-матери, он получил первое министерское назначение в 1616 году; с тех пор он, за исключением краткого перерыва, прочно удерживался на скользком пути вверх (с 1624 года – первый министр). Он поднимался, бросая старых друзей и покровителей, наживая себе множество злейших врагов, самым заклятым из которых была королева-мать, однако в обширной сфере политики его честолюбие было обезличено, а интриги служили ему средством достижения важных целей. Ришелье обладал талантом организатора, проницательностью государственного деятеля и тем безудержным стремлением служить своей стране, невзирая на недовольство народа, которое часто свойственно политическим гениям. Национальный эгоизм страстного патриота смешивался в нем с верой в монархию как необходимую форму правления для Франции. У Франции, говорил он, две болезни – ересь и свобода. Рано или поздно он и его король вылечат обе. У Франции один близкий и опасный враг: дом Габсбургов, чья власть и влияние окружили ее со всех сторон – вдоль сухопутных границ, на Пиренеях, в Альпах, на Рейне, во Фландрии. Он мечтал сделать Францию единой и освободить ее от этой постоянной угрозы, чтобы она играла естественную для себя роль защитницы европейского мира. А тем временем он должен сплотить и оберегать свою обнаженную перед врагом страну трудолюбивых и безоружных крестьян, зажатых между владениями Габсбургов и морями. Главным принципом политики Ришелье была не агрессия, а оборона.
В 1624 году кардиналу не исполнилось и 40 лет (р. в 1585), это был худой, смуглый человек властного вида и изящных манер. Его интересы не ограничивались политикой: он нашел время на то, чтобы стать знатоком драгоценных камней, антиквариата, произведений искусства и музыки; самой большой его страстью был театр, и как критик он не имел себе равных. Он даже воображал себя поэтом. «Как вы думаете, что приносит мне наибольшее удовольствие?» – как-то раз спросил он друга. «Счастье Франции», – дипломатично ответил тот. «Отнюдь, – возразил Ришелье, – написание стихов». Конечно, он предавался невинному самообману, ведь, когда удача ненадолго отвернулась от него, его вовсе не обрадовала перспектива до конца своих дней сочинять стихи в Дюсоне.
Тем не менее это притворство само по себе свидетельствовало о своеобразии его великодушного и утонченного гения. Как бы он ни отдавался государственной службе, как бы ни делал вид, что его бог – монархия, как бы он ни подчинял все этому вездесущему божеству, он обладал слишком ясным чувством меры, чтобы думать, будто не государство создано для человека, а человек – для государства. Он был деспотом, но не тираном.
Слишком разумный, чтобы целиком полагаться на собственные суждения, Ришелье рано научился принимать вид спокойной уверенности, которой отнюдь не ощущал. Мало кто сталкивался со столь тяжелыми проблемами в продолжение столь долгого времени, видя при этом столь мало помощи. Единственным наперсником, которому он полностью доверял, был его духовник Франсуа Леклер дю Трамбле, известный в религиозных кругах как отец Жозеф, а по всей Франции – как ГЕттепсе grise, «серый кардинал». Этот ревностный монах-капуцин, всю свою жизнь посвятивший распространению веры, видел в Ришелье возможного вождя объединенной католической державы, которая не будет подчинять интересы религии интересам династии. Будучи капуцином, а не иезуитом, отец Жозеф разделял подозрительное отношение папы к мотивам Крестового похода Габсбургов. Под его влиянием религиозный элемент в политике Ришелье, можно сказать, почти что крестоносный элемент, никогда не был полностью подчинен политическому.
Кардинал был вынужден уйти на задний план, когда у власти стояли некомпетентный Люин и его бездарный преемник Силлери, отставка которого в январе 1624 года (и смерть в октябре в возрасте 80 лет) наконец открыла путь для Ришелье. Между тем Людовик XIII из угнетенного, невротического юноши, готового подпасть под влияние первого встречного, лишь бы он был ласковым и льстивым другом, вырос в скрытного, капризного, неглупого, критичного молодого мужчину с меткими суждениями и своенравным характером. Начиналась эпоха правления его и Ришелье.
С изменением курсов Франции и Англии ситуация политического тупика приблизилась к развязке. Внезапно все опять стали готовиться к атаке на позиции Габсбургов. Едва только сорвался брак с испанской инфантой, как Ришелье сразу же предложил в невесты принцу Уэльскому мадам Генриетту, сестру французского короля, и в то же время прикрыл этот альянс с протестантами от домашней критики, потребовав гарантий защиты для католиков в Англии. Перемены в политике французского правительства возымели прямые последствия не только в Англии, но и в северных странах. Король Швеции вдруг обратил внимание на Германию, опрометчиво продлил перемирие с поляками, чтобы развязать себе руки, и предложил забыть о своих разногласиях с королем Дании. Датский король Кристиан IV, казалось, готов согласиться; его взоры тоже были прикованы к Германии, где он надеялся заполучить Хальберштадтское и Оснабрюкское епископства для своего сына и, подготавливая почву, уже предложил свое «покровительство» сейму Нижнесаксонского округа. Несчастные сословия, бессильные против наступления католической армии, с радостью приняли его предложение, но, когда они простодушно обратились к императору с просьбой утвердить датского принца в качестве епископа
Хальберштадтского, он дал им не прямой, но весьма эффективный ответ: приказал Тилли на зиму встать на постой у них в округе. Получив столь прозрачный намек на то, что его сын получит Хальберштадт только через труп Фердинанда или, по крайней мере, через труп Тилли, Кристиан IV Датский с энтузиазмом согласился на предложение французских субсидий и приготовился вступить в борьбу за германские свободы, права протестантов и епископство для сына.
Ришелье не собирался ограничиваться войной в Северной Германии. Его врагом был дом Габсбургов, но он больше боялся Испании, а не Австрии, и его цель состояла в том, чтобы сдерживать притязания Австрии в Германии, в то время как основные силы будут направлены на испанцев на Рейне и в Северной Италии. Связь с Савойей и Венецией он установил еще до того, как пришел к власти, и затем продолжил эту дружбу. Но прежде всего в коалицию должны были войти Соединенные провинции. Изгнанники Фридрих и Елизавета, через брак связанные родственными узами почти со всеми протестантскими правителями Европы, стали главным звеном цепи, которая должна была объединить Англию, Данию, Швецию и голландские провинции в один грандиозный альянс вместе с Савойей, Венецией и Францией. Габору Бетлену предстояло сыграть свою роль и напасть на Венгрию, так что Габсбурги окажутся атакованы сразу же с фланга, фронта и тыла. Ришелье наконец-то придал прочность воздушным замкам, которые Фридрих и его министры тщетно строили год за годом.
Однако все было далеко не так просто. «Я использую все религии для достижения своих целей», – сказал король Англии, однако для Ришелье это было совсем не таким пустяковым делом, каким оно казалось Якову I. Он отстаивал дело протестантов в Европе, чтобы сломить династию Габсбургов, но, сколь бы циничное равнодушие к религии ни царило в аристократических и дипломатических кругах, кардиналу приходилось считаться с пока еще глубоко набожной французской буржуазией, и он не мог предпринять ничего слишком вольнодумного и крамольного из опасений поколебать стабильность монархии. К счастью для Ришелье, выборы в Риме, завершившиеся в день разгрома при Штадтлоне, посадили на престол святого Петра кардинала Барбарини. Урбан VIII, как его стал именовать весь христианский мир, был еще сравнительно молодым (р. в 1568) и энергичным человеком. Дальновидный политик, он много лет прослужил папским легатом во Франции, держал у крестильной купели самого Людовика XIII и признавал, что по этой причине испытывает к нему особую привязанность. Урбану VIII суждено было править 21 год – почти столько же, сколько служил министром Ришелье. Без него кардиналу было бы если не невозможно, то по меньшей мере очень трудно проводить свою политику, ибо папа, искренне желая мира между христианами, видел в династии Габсбургов непрекращающуюся угрозу. Он хотел мира в Европе, но если мир был невозможен, то он протягивал благословляющую руку тем, кто старался обуздать агрессию Габсбургов, так что французские католики могли спать спокойно, пока их налоги уходили на субсидии голландским и немецким еретикам.