А пока что победное шествие шведского короля продолжалось. 24 апреля он вошел в Аугсбург под аплодисменты протестантов и в самых теплых словах обратился к народу с балкона дома Фуггеров на винном рынке; однако он потребовал клятвы верности от первых горожан и ежемесячной субсидии в 30 тысяч талеров. Вечером он устроил пир с балом, на котором, позабыв о королевском величии, как гласит местная легенда, принял участие в приятном состязании за поцелуй хорошенькой и застенчивой аугсбурженки.
Через пять дней он прибыл под стены хорошо укрепленного города Инголыптадта, где среди маленького, но преданного гарнизона умирал от ран Тилли. Услышав о назначении Валленштейна, знаменитый полководец на смертном одре нашел в себе довольно физических и моральных сил, чтобы написать письмо с добрыми пожеланиями человеку, который, погубив его, ныне переступал через его агонизирующее тело, чтобы спасти дело императора. Мыслями Тилли стремился к Господу Богу и святой Заступнице, которой он посвятил всю свою безупречную жизнь, но он не позабыл ни о солдатах, ни о своем долге и по завещанию оставил 60 тысяч талеров ветеранским полкам Католической лиги и, по слухам, скончался со словами «Регенсбург! Регенсбург!» на устах. В последние минуты жизни оборона этого ключевого пункта на Дунае изгнала всякие мысли о рае и аде из меркнущего разума старого полководца.
За стенами, в лагере шведов, Густав II Адольф проявил свое обычное безрассудство, и под ним убили коня. Это не произвело на него впечатления. Как-то раз в ответ на мольбы не подвергать опасности собственную персону он не без оснований ответил вопросом: что толку от короля, который не кажет носа наружу? С такой же самоуверенностью он беседовал с приехавшим из Мюнхена французским агентом, который в очередной раз попытался добиться от короля обещания нейтралитета для Максимилиана. Француз неудачно начал с того, что курфюрст, дескать, ничего не знал о вооруженном столкновении между Тилли и шведским королем. Почему же в таком случае, возразил Густав II Адольф, Тилли не арестовали и не повесили? Француз, пытаясь исправить тактическую ошибку, елейно отвечал, что в пользу курфюрста есть много доводов. В пользу вшей тоже есть много доводов у тех, кто ими интересуется, отозвался на это шведский монарх. Французский агент посчитал, что это уж слишком, однако его возмущенные протесты Густав II Адольф прервал потоком угроз. Максимилиан получит свой нейтралитет, если немедленно, без лишних разговоров, сложит оружие, бушевал шведский король; иначе он прикажет спалить Баварию от края до края, чтобы курфюрст научился отличать друзей от врагов. Тогда взбешенный француз напомнил Густаву II Адольфу об обещании Ришелье помочь Максимилиану в случае нападения. Что, если 40 тысяч человек явятся к нему из Франции? Сотрясаясь от ярости, король заявил, что будет драться со всеми ими. На его стороне сам Господь Бог. Французский агент не нашел ответа на столь категорическое утверждение, и беседа закончилась.
3 мая король выступил в поход; у него не было лишнего времени на долгую осаду, и он решил рискнуть и не брать Инголыптадт. Горн преследовал потрепанные остатки войска Тилли в направлении Регенсбурга, а король тем временем отправился в Баварию, намереваясь этим маневром выманить Валленштейна из Чехии. Максимилиан, лично возглавивший побитую армию, встал перед тяжелым выбором. Либо бросить силы на спасение Мюнхена, своей столицы, оставить Регенсбург, который ему не принадлежал, и позволить Горну перерезать линии сообщения между ним и Валленштейном, либо пожертвовать своей Баварией, остаться на месте и сохранить коммуникации. Нет сомнений в том, какое решение было целесообразнее с точки зрения сторонника императора, но искушение поступить по-другому наверняка было мучительным, ведь Максимилиан отдал сорок лет своей жизни на заботу о благе Баварии. Тем не менее в одну из тех вспышек самоотречения, которые порой озаряли его жизненный путь династического эгоизма, курфюрст решил попытаться удержать Регенсбург. Он лично приехал в Мюнхен, поставил там гарнизон из 2 тысяч отборных кавалеристов, забрал свои самые важные документы и казну и поскакал в Зальцбург.
Он успел как раз вовремя. К середине мая король Швеции уже стоял у городских ворот Мюнхена; войска, понимая, что сопротивление бесполезно, отступили за реку Изар, взорвав за собой мосты, а горожане и духовенство купили себе неприкосновенность гигантской суммой в четверть миллиона талеров.
Некоторые говорили, что после перехода через Лех королю понадобится всего три недели, чтобы дойти до Вены. Но дело было в апреле, а в конце мая он все еще находился в Баварии. Его задерживал Иоганн-Георг. Из Чехии поступала, прямо говоря, непонятная, противоречивая и подозрительная информация. Граф Турн, бывалый бунтарь, командовавший небольшим шведским контингентом, который сопровождал саксонцев, весь год намекал на недостаток верности у Арнима. Тот никак не пытался помешать Валленштейну набирать рекрутов и открыто заявлял, что прекратит сражаться, если к маю не будет заключен мир, а в довершение всего без единого выстрела отступил обратно в Силезию. 25 мая Валленштейн вновь занял Прагу, и теперь, когда он находился в городе, а Арним, похоже, не собирался ударить его в тыл, Густав II Адольф уже не мог идти на Вену. Этим бы он поставил себя в такое же положение, которого он едва избежал в прошлом году; если Иоганн-Георг и Фердинанд II заключат сепаратный договор, он может оказаться в западне в Австрии. Король колебался. Несмотря на злобные инсинуации Турна, Густав II Адольф был лучшего мнения об Арниме, чем об Иоганне-Георге, и попытался решить проблему, склонив этого военачальника оставить службу у курфюрста и перейти к нему. Арним не поддался на подкуп; 7 июня он вывел последние войска из Чехии, и Густав II Адольф срочно отправил агента в Дрезден выяснить, что на уме у Иоганна-Георга.
В сложившихся обстоятельствах шведский король был вынужден укрепить свои политические позиции в Германии. 20 июня он снова приехал в Нюрнберг и начал организовывать собственную партию. Там за 48 хлопотных часов он раскрыл свой план по Германии. Он готов заключить с императором только такой договор, условия которого включат в себя терпимость к протестантской религии на всей территории государства, возвращение всех протестантских земель, передачу Швеции части северного побережья от Вислы до Эльбы, а курфюрсту Бранденбургскому – Силезии в возмещение этой потери. Самое главное, протестантские князья должны сформировать единый Corpus Evangelicorum – Евангелический корпус – с сильной постоянной армией при выборном президенте, которая должна быть полностью и равно признана и империей, и рейхстагом.
Город Нюрнберг сразу же объявил о готовности присоединиться к корпусу, но пока что королю пришлось опять отложить свои политические дела, поскольку Валленштейн наконец пересек чешскую границу и направлялся на соединение с Максимилианом. Король Швеции попытался разъединить их, но Валленштейн сумел уклониться от него и 11 июля в Швабахе лично встретился с Максимилианом. Спешившись, союзники вежливо обнялись, ничем не выдав ни обиды одного, ни унижения другого. На мгновение показалось, что прошлое забыто и оба будут плечом к плечу трудиться над тем, чтобы вернуть утраченную силу церкви и императорской династии.
Король Швеции снова отступил к Фюрту в предместьях Нюрнберга. Валленштейн последовал за ним и возвел укрепленный лагерь на длинной гряде, возвышающейся над речкой Редниц, откуда он мог угрожать позициям Густава II Адольфа. 27 июля Валленштейну доложили, что король, уступая в численности и из-за слабости не рискуя покинуть лагерь, послал за подкреплениями почти во все свои армии, разбросанные по Южной и Западной Германии. По расчетам Валленштейна, там не было ни фуража для лошадей, ни провианта для людей, так что королю придется либо сражаться, либо голодать. Если он решится голодать, это будет означать конец его армии; если выберет сражаться, то тоже погибнет, учитывая взаимные позиции противников. Между тем Валленштейн кормил солдат из собственных запасов; коммуникации были небезупречны, и войска, особенно в армии Максимилиана, быстро вымирали. Однако положение Валленштейна и Густава II Адольфа отличалось в одном важном моменте: полководец мог позволить себе потерять одну армию и набрать другую, а шведский король – не мог. Максимилиан тоже не мог позволить себе такой роскоши; он и говорил об этом, но напрасно. Валленштейна никогда не волновали нужды армии Католической лиги.
16 августа к шведскому королю подошли подкрепления, и 24 сентября он в конце концов атаковал укрепленные позиции противника. Все оказалось напрасно. Полевая артиллерия оказывалась бессильной против земляных укреплений. Ему пришлось отступить с тяжелыми потерями в людях, что еще более бедственным образом сказалось на его репутации. Бесчинства его войск, особенно набранных в Германии, лишили его былой популярности, и даже его личное вмешательство ни к чему не приводило. У нескольких немецких офицеров нашли украденный скот, и король едва не разрыдался в бессильной ярости. «Бог свидетель, вы сами истребляете, разоряете и портите собственное отечество! – воскликнул он. – Мне больно на вас смотреть…» Ходили слухи, что союзники разбегаются от него. «Его сила не в собственных подданных, а в чужеземцах; не в собственных деньгах, а в чужих; не в их доброй воле, а в необходимости при нынешнем раскладе; и потому, когда необходимость уже не будет столь насущной, как сейчас… он лишится и денег, и силы, и помощи» – так пророчил шотландский священнослужитель, внимательно следивший за ходом событий. «Он еще не успел обосноваться в Германии, – писал шотландец, – он далеко от дома».
В сентябре в Нюрнберге шведский король попытался исправить эту последнюю напасть. Он предложил Валленштейну условия мира, в которых четко проявились основные пункты его плана по созданию сильной протестантской партии; он потребовал возвратить протестантам все земли, когда-либо принадлежавшие им, безоговорочно отменить Эдикт о реституции и ввести веротерпимость во всех государствах империи, включая императорские земли, восстановить в правах тех, кто был их лишен, передать Валленштейну Франконию вместо Мекленбурга, Максимилиану – Верхнюю Австрию вместо Пфальца, самому Густаву II Адольфу – Померанию, а курфюрсту Бранденбургскому – Магдебург и Хальберштадт взамен. Эти условия ясно показали весь размах замыслов короля. Церковь и династия Габсбургов безжалостно приносились в жертву, а империя, где должны господствовать конституционные светские князья, фактически передавалась под контроль