Так за какие-то две недели не стало двух защитников дела протестантов – удачливого и невезучего. В 1619 году защитник был похуже, а дело шло получше, и немцы сделали свой выбор. Густав II Адольф мог победить императора, заставить Иоганна-Георга воевать, использовать в свою выгоду политику Ришелье, но он не мог повернуть время вспять. Возможности, упущенные в 1619 году, были потеряны навсегда. Король оказался неспособен изменить эту оцепенелую готовность германских протестантов мириться с угнетением; он мог разрушить империю Габсбургов, но ничего не мог построить и оставил германскую политику, как и самую страну, под грудами обломков.
Глава 8От Лютцена до Нёрдлингена и дальше. 1632-1635
У Австрийского дома есть корни, он воспрянет.
1
Смерть Густава II Адольфа снова зажгла в Германии искру надежды на мир, но вспыхнувший огонек тут же безжалостно затушили. Война длилась уже более 14 лет, и едва ли не все в империи с радостью приветствовали бы мир почти на любых условиях. Однако те, кто обладал властью его заключить, не могли договориться. Если бы выбор зависел от одного Фердинанда II, он был готов воспользоваться удачным шансом, так же как и Иоганн-Георг Саксонский с Арнимом, как и Георг-Вильгельм Бранденбургский, но его желание сдерживалось страхом, что за свой уход Швеция потребует у него наследственное владение Померанию.
Пользуясь большим влиянием, нежели все упомянутые лица, Валленштейн недолго стоял на страже имперской политики. Теперь он, несомненно, располагал величайшей военной мощью в Германии, и если бы он стремился к миру, то имел бы все шансы добиться успеха. Вопрос, желал ли он мира, – главный для понимания Валленштейна и отправная точка для тех историков, которые видят в двух последних годах его жизни борьбу благородного государственного мужа и созидателя, старавшегося принудить к миру императорский двор, подкупленный испанскими взятками. Эту теорию в одинаковой мере нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Ясно одно: если Валленштейн хотел мира, то стремился к нему каким-то феноменально глупым образом, а его современники не видели в нем ни честности, ни желания служить общему благу. Валленштейн хотел уйти в отставку из-за возраста и болезней, а не потому, что мечтал о всеобщем мире. Во всех его переговорах того времени присутствует один элемент – требование личной награды. Как настоящий наемник, он рассчитывал получить доход на свои инвестиции в войну, и именно ради этого, а не ради мира в Германии ставил на карту и свой престиж, и саму свою жизнь.
За пределами империи три правителя хотели мирного урегулирования: эрцгерцогиня Изабелла, принц Фредерик-Генрих Оранский и папа римский. Урбан VIII уже пожертвовал своей репутацией среди убежденных католиков ради бесплодной попытки предотвратить конфликт между Габсбургами и Бурбонами. Он действовал предвзято, но все же искренне старался уменьшить опасность развязывания европейской войны. Единственным результатом его благонамеренной, но неуклюжей политики был скандал в конклаве. Испанский кардинал Борджиа открыто обвинил понтифика в предательстве церкви, поднялся страшный крик, а один багровый от ярости прелат зубами разорвал свой головной убор – биретту. Швейцарские гвардейцы папы заставили кардинала замолчать, но без толку, Борджиа напечатал свою речь и распространил ее по всему Риму. Чтобы спасти свое лицо, Урбану VIII с неохотой пришлось оказать некоторую помощь Габсбургам в Германии.
Пока Франция и Испания враждуют, в Германии мира быть не может, как-то сказал кардинал Карафа. Продолжения войны хотели Ришелье, Оксеншерна и Оливарес. Ришелье нуждался в ней, чтобы сохранить свою власть над Рейном, Оксеншерна – потому, что она обошлась его стране в огромные средства, и он не мог вернуться в Швецию, не возместив потерь; Померанию, которую шведы запросили за уход, без новых боев им нельзя было заполучить, поскольку курфюрсту Бранденбургскому нужно компенсировать отнятое, пожаловав ему равноценную территорию в другом месте. Оливарес был заинтересован в войне, потому что смерть шведского короля возродила его надежды на успех Габсбургов в Германии и военную победу над Соединенными провинциями.
Оксеншерна и Ришелье вдвоем могли подорвать мирные усилия в протестантской Германии и Европе; Оливарес в Мадриде обладал финансовой властью над Изабеллой в Брюсселе и Фердинандом II в Вене. Немецкие надежды на мир стали заложниками политической необходимости этих троих человек, и выхода не было.
2
После бракосочетания инфанты Марии с королем Венгрии в феврале 1631 года события стали развиваться в сторону возобновления сотрудничества между Веной и Мадридом. Поэтому Ришелье должен был помешать установлению мира и в империи, и в Нидерландах и в первые недели 1633 года отправил с поручениями двух агентов – Эрюоля Жирара, барона де Шарнасе, в Гаагу и Манассе де Па, маркиза де Фекьера, в Германию. Каким бы бессердечным ни казалось его поведение, учитывая, в каком состоянии находилась империя, оно было политически оправдано и естественным образом вытекало из того страха перед могуществом испанцев, который был движущей силой внешней политики Ришелье.
Интересы Оксеншерны и Ришелье совпадали только в том, что ни тот ни другой не стремился к миру. В остальном же они действовали в беспощадной, хотя и скрытой, оппозиции друг к другу. В своем последнем письме, написанном 9 ноября 1632 года, Густав II Адольф подчеркивал, насколько важно не позволить французскому королю контролировать хотя бы толику германской земли. Но после Лютцена Ришелье не упустил возможности подчинить протестантских союзников своему государю. С этой целью он поручил Фекьеру натравить членов коалиции друг на друга. Саксонии нельзя было позволить заключить сепаратный мир. Бранденбургу надо было сказать, что король Франции гарантирует ему защиту Померании от шведов, а Оксеншерну – соблазнить обещанием содействия французского короля в женитьбе его сына на королеве Кристине. Поскольку то же самое предложение поступило и курфюрсту Саксонии, в обоих случаях оно окружалось максимальной секретностью. Также планировалось создать протестантскую конфедерацию во главе с Иоганном-Георгом, через которую французский король смог бы ловко занять то место, которое освободил король Швеции.
Аксель Оксеншерна оказался в затруднительном положении. Правительство в Стокгольме наделило его неограниченными полномочиями в Германии, но само оно было слабым, ибо вступление на трон малолетней королевы спровоцировало на новые интриги дворянство, которое король Густав II Адольф приструнил, но не подавил. Болтливая, сумасбродная и тщеславная королева-мать, которая еще сохранила свою красоту и осознавала ее силу, скорее всего, создала бы проблемы для Оксеншерны, но не из-за неприязни к нему, а потому, что легко поддавалась предвзятости и лести. В таких обстоятельствах исполнение планов Густава II Адольфа в Германии замедлялось и становилось сомнительным. Не глупая попытка французских послов подкупить его, а жизненная необходимость могла заставить Оксеншерну отчасти пожертвовать своей независимостью в пользу Ришелье, чтобы вообще сохранить хоть какие-то позиции.
Аксель Оксеншерна получил известие о гибели короля по дороге во Франкфурт-на-Майне. Он ехал собрать представителей четырех округов, которые должны были образовать ядро задуманного Corpus Evangelicorum. Отложив это собрание до следующей весны, он повернул от Ханау назад и спешно направился в Саксонию. На Рождество Оксеншерна уже находился в Дрездене.
Причина его приезда была проста. Сразу после битвы при Лютцене Валленштейн удалился в Чехию. Как бы ни тяжелы были его потери, не ими объясняется его срочный уход, причина которого была политической. Он хотел доказать свою добрую волю Иоганну-Георгу, чтобы склонить его к миру. Даже если курфюрст откажется от этой приманки, он не преминет воспользоваться смертью шведского короля, чтобы отстоять свои интересы в борьбе со шведами. Например, сразу же после Лютцена он попытался переманить к себе Бернгарда Саксен-Веймарского.
Перед Оксеншерной встала и еще одна опасность. Едва только появились известия о смерти Густава II Адольфа, король Дании тут же предложил себя в роли посредника в деле заключения общего мира в империи. Если и было нечто такое, чему канцлер должен был помешать прежде всего, так это то, чтобы условия диктовала завистливая Дания.
Торопливо успокоив курфюрста Бранденбургского очередным обещанием руки королевы Кристины его сыну, Оксеншерна сосредоточился на саксонской проблеме. Редко ему выдавалось такое непродуктивное Рождество, как то, которое он встретил в Дрездене в 1632 году. Намерения Иоганна-Георга и Арнима были ясны с самого начала, и красноречие канцлера нисколько их не поколебало. Иоганн-Георг желал заключить или сепаратный, или всеобщий мир, Арним – только всеобщий. Не обращая внимания ни на какие протесты, они согласились обсудить условия мира с Валленштейном.
Когда альянс практически распался, между Иоганном-Георгом и Оксеншерной началась борьба за лидерство в протестантской партии в империи. 18 марта 1633 года канцлер открыл давно запланированное собрание четырех округов в Хайльбронне, причем изобретательно решил вопрос о том, в каком порядке по старшинству делегатам рассаживаться на стульях, табуретах и скамейках, – устроил так, что им пришлось все совещание стоять на ногах. Пять недель спустя представители четырех округов договорились со Швецией о создании так называемой Хайльброннской лиги, как ее станут называть позднее, для защиты прав протестантов в империи под руководством Оксеншерны. В следующие два дня канцлер заключил еще два договора: один со свободными рыцарями империи, а другой – с Филиппом Людвигом Пфальц-Зиммернским, братом Фридриха Чешского и регентом шестнадцатилетнего курфюрста Пфальца Карла-Людвига, унаследовавшего долги своего отца.
Благодаря этим договорам Оксеншерна в глазах мира стал подлинным преемником Густава II Адольфа. Иоганн-Георг, который рассчитывал своим отсутствием сорвать собрание, опять просчитался. Отказом от участия он автоматически отрекся от своих притязаний; и его отсутствие, ничуть не повредив встрече, лишь обеспечило избрание Оксеншерны верховным руководителем войны. Если канцлер и не смог заставить Иоганна-Георга выполнить обещанное, он фактически спас ситуацию для Швеции, одним мановением руки развеяв весь престиж и половину влияния бывшего союзника.