С французским вмешательством Оксеншерна разобрался не так эффективно. Тут ему пришлось бороться не с пьяницей Иоганном-Георгом, а с беспринципным и умным маркизом де Фекьером. Французский посол достиг выдающихся высот в тех качествах, на которых строилась слава французской дипломатии: гибкостью методов и цепкостью в достижении целей он душил более грубый ствол дипломатии Оксеншерны, как плющ душит дерево. Они оба добивались поддержки со стороны германских государств, и оба готовы были прибегнуть к любым средствам, чтобы ее получить. Фекьер обладал одним нечестным преимуществом: его правительство имело больше денег на взятки, чем правительство Швеции. Не считая этого, он превосходил Оксеншерну лишь в том, что был более способным дипломатом, лучше подмечал возможности и быстрее хватался за них, чем северянин, который по сравнению с маркизом казался тяжелым на подъем. У обоих были одинаково благородные намерения: ими обоими двигало стремление сделать все возможное для блага своей страны и религии; Оксеншерна хотел возместить Швеции пролитую кровь и потраченные деньги и обеспечить безопасность германским протестантам, Фекьер – защитить Францию от Испании, а немецких католиков – от агрессии их соотечественников-протестантов. Оба они действовали одинаково бесчеловечно по отношению к Германии, но ведь они и не были немцами.
Первая же проблема Фекьера состояла в том, что он получил неверные инструкции. В Париже Ришелье воображал, что Иоганн-Георг является хозяином положения после гибели Густава II Адольфа; он слишком недооценивал Оксеншерну. Едва Фекьер успел увидеть шведского канцлера, как тут же понял эту ошибку. Швеция, а не Саксония была той силой, без союза с которой в Германии ничего нельзя было достигнуть, и Фекьер взял на себя смелость действовать исходя из собственных убеждений, вопреки указаниям кардинала.
В Хайльбронне, к нескрываемой досаде Оксеншерны, Фекьер убедил делегатов признать и короля Франции своим защитником наряду со шведским правительством. Это достижение может показаться мелочью, поскольку оно не давало королю Франции контроля над военными делами, однако союзник, имеющий больше ресурсов, в конце концов неизбежно приобретал и больше влияния, и Оксеншерна до последнего боролся с этим решением. Фекьер вставил и еще одну палку в колесо канцлеру, когда отказался в рамках возобновленного Бервальдского договора выплачивать напрямую шведам полугодовую субсидию в размере полумиллиона ливров и настоял на том, чтобы деньги шли к ним через Хайльброннскую лигу. Таким образом, Оксеншерна, который не мог отказаться от субсидии, вынужден был согласиться получать ее на условиях, которые еще теснее связывали его немецких союзников с Францией и низводили его до положения посредника. Единственное же, что он выиграл у Фекьера, это вопрос о нейтралитете Максимилиана, сохранения которого по-прежнему напрасно добивалось французское правительство.
Учреждение Хайльброннской лиги фактически положило конец планам Иоганна-Георга на всеобщий мир. Дрезден охватило уныние и страх; угроза диктатуры шведского короля сменилась такой же угрозой со стороны его канцлера. Рухнули все надежды Арнима. Этот момент крушения иллюзий Валленштейн посчитал удобным для вмешательства и предложил военачальнику соединить саксонские силы с имперскими и вместе выдворить шведов из Германии, как шесть лет назад они выгнали датчан. Быть может, так и следовало поступить; быть может, они добились бы успеха и наступил бы мир. Но здесь Валленштейн натолкнулся на ту несгибаемую, лишенную воображения честность, которая была стержнем характера Арнима. Возможно, умом он понимал, что этот план осуществим, но у Арнима сердце было сильнее разума, и это непоколебимое, почти трагическое чувство чести, Aufrichtigkeit – прямота, которая не знает компромисса, одновременно сила и погибель немца, стояла между ним и предательством, которое могло бы спасти его родину.
С этой поры еще одна трещина пробежала по уже разобщенной протестантской партии, трещина между курфюрстом Саксонским и его военачальником. Иоганн-Георг был готов бросить Оксеншерну и заключить свой мир с Фердинандом. Арним на это бы не пошел, и, насколько у него хватало власти, он добивался одной цели: всеобщий мир или ничего. Он не видел или не хотел видеть, что Хайльброннская лига так тесно связала благополучие протестантской Германии с интересами Оксеншерны и Ришелье, что теперь в империи не могло уже быть всеобщего мира, пока кто-то один не возьмет верх над соперником – либо Габсбурги, либо Бурбоны.
3
Тем временем в Нидерландах Ришелье, с одной стороны, и Оливарес – с другой, разрушали всякую надежду на заключение мира. В 1632 году принц Фредерик-Генрих Оранский беспрепятственно захватил Венло, Рурмонд и, наконец, «великий бастион» – Маастрихт. Более дерзкий и менее дальновидный военачальник пошел бы на Брюссель. Фредерика-Генриха сдерживали два соображения: во-первых, он не знал, хватит ли сил у его армии, чтобы удержать линию сообщения между границей и фламандской столицей, а во-вторых, ни он, ни правительство Соединенных провинций не имели уверенности в том, нужно ли им падение Брюсселя. С Ришелье уже было заключено тайное соглашение о полном разделе испанских Нидерландов: Франция получала южную половину, а голландцы – северную. Но Фредерик Генрих видел, что ослабление власти Габсбургов уже привело к чрезмерному усилению Бурбонов, и потому твердо решил любой ценой сохранить буферное государство между собой и разрастающейся французской монархией. Пока брюссельское правительство не подозревало об этом, голландцы, его открытые враги, становились его защитниками от агрессии со стороны Франции.
Стареющая эрцгерцогиня Изабелла едва ли осознавала этот поворот в развитии событий, но она, по крайней мере, понимала то, что отступление голландцев означает возможность мирного урегулирования, и ухватилась за эту соломинку всеми своими слабеющими силами. Для этого у нее были веские причины. Продвижению принца Оранского способствовали изменники, которых было немало среди фламандской знати, и, хотя заговор успели вовремя раскрыть, само его существование показало Изабелле, что почва под ее ногами, когда-то такая твердая, превратилась в трясину. Генеральные штаты, созванные в сентябре 1632 года, громко потребовали мира; нехватка денег на содержание армии, рост налогов, упадок торговли из-за военных действий и голландской конкуренции, которая душила порты и города, – все это заставило депутатов выступать за прекращение войны. С согласия Мадрида Изабелла охотно уступила; было заключено перемирие и избраны депутаты для обсуждения условий мира с Соединенными провинциями.
Делегаты встретились зимой 1632 года; в конце ноября в Брюссель пришли два известия, которые радикально изменили ситуацию: во-первых, что брат испанского короля назначен на пост губернатора вместо эрцгерцогини, и, во-вторых, что король Швеции убит при Лютцене. Назначение инфанта Фердинанда II, кардинала-инфанта, как его обычно называли, говорило о новой попытке возродить влияние и популярность Габсбургов в Брюсселе; смерть шведского короля означала, что император снова сможет оказать помощь. Несмотря ни на какие перемены, эрцгерцогиня, пожившая и мудрая, предпочла бы заключить мир, как и Фредерик-Генрих Оранский. Однако растущая вражда Бурбонов и Габсбургов вырвала рычаги управления из их рук. Эркюль де Шарнасе переубедил принца Оранского и взбудоражил партию войны в Соединенных провинциях, а Оливарес и король Испании отнеслись к мирным переговорам с полным презрением. Через тринадцать месяцев бесплодных споров делегаты разъехались.
Смерть короля Швеции дала толчок к возрождению Габсбургов, которое уже несколько месяцев зрело в самом сердце династии. В молодом поколении появились два принца, на которых семейство возложило новые надежды. Благодаря своему такту, любезности и рассудительности юный кардинал-инфант, брат Филиппа IV, которому тогда было немногим за 20 лет, исподволь втерся в доверие к Оливаресу и тем самым проложил себе путь к месту правителя Нидерландов. Его предназначили для церкви и еще в детстве сделали кардиналом, и принца ужасно раздражало, что духовный сан накладывает ограничения и на его удовольствия, и на амбиции. И тем не менее ему хватало ума использовать ту независимость от контроля со стороны брата, которую давал церковный пост. После его назначения статхаудером (штадтгальтером) Нидерландов эрцгерцогиня попросила его отложить свое церковное облачение в самый дальний сундук, поскольку кардиналы в качестве представителей власти не пользовались в Брюсселе популярностью. Это полностью устраивало кардинала-инфанта, и с тех пор алая мантия и биретта исчезают с его портретов, и он со своим узким овальным лицом в обрамлении блестящих льняных локонов, со свирепо торчащими усами на длинной верхней губе, в доспехах, с маршальским жезлом в руке предстает на портретах верхом на гарцующем боевом коне.
Однако эта боевая экипировка была не просто мальчишеской прихотью. Кардинал-инфант превосходно изучил военное искусство и намеревался прибыть в Нидерланды во главе армии. Более того, разрабатывался план, по которому эта новая армия должна была идти по суше, а не перевозиться по морю и во время прохода через Германию очистить Рейн от врагов.
Второй движущей силой этого плана был кузен кардинала-инфанта, эрцгерцог Фердинанд II, король Венгрии и Богемии (Чехии), а также муж сестры кардинала, инфанты Марии. Именно он годом ранее с энтузиазмом просил своего отца-императора назначить его, а не Валленштейна главнокомандующим имперскими армиями. В последующие месяцы он успел встать во главе партии, враждебной и Валленштейну, и Максимилиану. Эта партия, хотя и не полностью руководилась испанским послом в Вене, все же поддерживала с ним по крайней мере очень тесную связь. Главной целью молодого Фердинанда II было собрать армию для совместных действий с кардиналом-инфантом. В 1633 году ему представился такой вариант: армия Валленштейна и ресурсы Валленштейна, но без Валленштейна.