3
30 ноября 1641 года указ императора об амнистии прибили на столбе в Кёльне-на-Шпре[90], на землях курфюрста Бранденбургского, но за ночь ветер и дождь превратили его в клочки и неуважительно разметали по улице. Этот случай слишком уж походил на общее мнение о мирных намерениях императора, чтобы не вызывать циничных насмешек со стороны его современников.
Между тем в Гамбурге имперские, шведские и французские агенты договаривались о предварительных условиях мирной конференции. Фердинанд отправил друг за другом трех разных послов, но ни один из них не убедил ни шведов, ни французов в серьезности имперского правительства. «Курца поменяли на Лютцова, а Лютцова на Аверсберга. Люди другие, а говорят одно и то же», – жаловался французский посол. На самом же деле такая ситуация полностью его устраивала, ибо парижское правительство было убеждено, что отсрочка повлечет лишь новые беды для Габсбургов. В Вене считали иначе. Переговоры между двумя столицами затягивались на недели и месяцы то под одним, то под другим предлогом. Французы требовали титул для герцогини Савойской, австрийцы отказывались, и обе стороны были крайне раздосадованы, когда датский посланник придумал выход из ситуации, от которого ни одна из сторон не могла отказаться, не потеряв лица. Австрийцы, однако, спровоцировали еще один тупик: ратифицировали предварительные условия в документе, составленном столь расплывчато и двусмысленно, что французы отказались его принять, и радостно продолжали игру в затягивание, и каждая из сторон горячо обвиняла другую в задержке мирного урегулирования.
Имперское правительство проявляло тот беззаботный оптимизм, которым позже прославилась Австрия, постоянно и неразумно впадая в оптимизм по самым незначительным поводам. Вскоре после рейхстага скончался непримиримый герцог Брауншвейг-Люнебургский, и его наследники покинули шведов и заключили сепаратный мир с императором, так что открытыми мятежниками остались только ландграф Гессен-Кассельский и изгнанник курфюрст Пфальцский. Фердинанд III, кроме того, рассчитывал на вражду между Швецией и Данией, но, хотя ему удалось добиться назначения Кристиана IV посредником на мирных переговорах, на что шведы громко и справедливо жаловались, открытого разрыва пока не произошло.
Также возникли трудности и между Швецией и Бранденбургом. Юная королева не хотела выходить замуж за курфюрста, да и принадлежность Померании вызывала горячие споры. У Фердинанда II были причины надеяться на полное прекращение дружбы между ними.
Враждебность между Швецией и Данией, напряженность в отношениях между Бранденбургом и Швецией вселяли в Вену надежды, которые частично подтверждались и военными событиями. За два года после смерти Бернгарда Саксен-Веймарского для шведской стороны сложилась чрезвычайно опасная ситуация. Юхан (Иоанн) Банер служил маршалом шведской королеве, но он был аристократом из древнего рода и сыном человека, казненного за мятеж при Карле IX. Как большинство военачальников, будь то шведских или нет, он стремился получить земли в Германии, и его поведение в последние годы ясно свидетельствовало о том, что он был не менее амбициозен и в отношении личной власти. Карьера личностей типа Мансфельда, Валленштейна и Бернгарда открывала такие возможности, к которым ни один честолюбец не мог остаться равнодушным. Банер был человеком амбициозным, властным и беспринципным. Кроме того, уничтожение большей части армии Горна при Нёрдлингене выдвинуло его на чрезвычайно сильные позиции. В течение многих лет он оставался ценнейшим активом своего правительства. Банер оставался единственным оплотом против имперцев, саксонцев и бранденбуржцев в Северной Германии. Он охранял линию коммуникации между Швецией и Рейном или Центральной Германией; его удаление сделало бы альянс с Оксеншерной бесполезным для Ришелье и принудило бы Швецию к унизительному миру.
Его армия, вечно сидевшая без денег и часто вынуждаемая противником останавливаться где попало, растеряла всякие остатки надежности. Он сам прямо признавался в этом в своих докладах Оксеншерне. «Квартирмейстер Рамм… остался в Мекленбурге без моего согласия, и я не знаю, что с ним сталось», – писал он, а затем: «Я мог только опять и опять обещать им [заплатить] от имени ее величества… ссылаясь на самые правдоподобные объяснения, которые смог придумать». И далее: «У нас не было бы серьезных пробелов в численности, если бы только отставшие, мародеры и грабители, чью безответственность… нет никаких способов сдержать, вернулись в свои полки». Он признавал, что дисциплины больше не существует, что пехотинцы то и дело обменивают экипировку на еду, и раз за разом повторял, что дело дошло до крайности и впереди ждет только пропасть.
Банер несколько сгущал краски, описывая положение своей армии, ведь ему как-то удавалось ее сохранить. Он наверняка хотел создать впечатление, будто только его силы и ум предотвратили катастрофу, – в этом была доля истины, пусть даже и несколько преувеличенная в пересказе. Конечно, правительство в Стокгольме (и Оксеншерна знал это) не смогло бы само справиться с мятежными бандами и поэтому должно было относиться к маршалу с предельным вниманием. Быстро и уверенно Банер становился для Оксеншерны тем, чем Бернгард был для Ришелье. На момент смерти Бернгарда только нехватка денег не позволила Банеру перекупить Эрлаха и оставшиеся без хозяина войска, опередив Ришелье. Не сумев этого, Банер поставил перед собой цель упрочить свое положение за счет впечатляющей наступательной операции. В 1639 году он вторгся в Чехию, и, если бы не столкнулся с искусной обороной Праги под началом Пикколомини, с неготовностью крестьян поднять восстание, которое сыграло бы ему на руку, и в первую очередь с нехваткой продовольствия, он сумел бы завладеть всей страной. «Не думал я, что Богемское [Чешское] королевство окажется таким бедным, разоренным и разграбленным, – писал маршал Оксеншерне, – ибо между Прагой и Веной все лежит в руинах и не видно ни единой живой души».
Тем не менее он прекрасно использовал открывшиеся возможности, и вскоре шведское правительство взбудоражила новость о том, что он самостоятельно вступил в мирные переговоры и обдумывает сделанное ему предложение – земли в Силезии и титул имперского князя. Когда его планы раскрылись, это временно помешало их исполнению, но в 1640 году он начал новую кампанию с эффектного броска на юг к Эрфурту, где он соединился с армией бернгардцев под началом французского маршала Гебриана и контингентом из Гессена и Брауншвейга. Хотя теперь под знаменами Банера стояло более 40 тысяч человек, в его действиях появилась какая-то нерешительность. Имперцы маневрировали, уклоняясь от битвы, а он не старался добраться до Дуная; вместо этого он последовал давнему примеру Валленштейна и начал переговоры с эрцгерцогом Леопольдом. В тылу сам император отнесся к этим авансам с большим подозрением, а в шведско-французском лагере такая же неуверенность относительно намерений Банера привела к отставке Петера Меландера, гессенского генерала, который затем – несколько непоследовательно – принял командование баварской армией. У французского командующего Гебриана было больше оснований для недовольства, так как Банер снова невозмутимо попытался уговорить бернгардцев бросить французов и перейти на службу к нему.
После неудачи Банер отступил к Везеру, так ничего и не добившись. Его неугомонный, но прямолинейный ум в конце концов стал «смягчаться» под воздействием многолетнего пьянства; его глубоко потрясла смерть жены Елизаветы в июне 1640 года. Она была с ним почти во всех его кампаниях, приятная, мягкая, но решительная женщина, единственная, кто знал, как управляться с ее раздражительным, честолюбивым, нетерпеливым мужем. По рассказам, солдаты относились к ней с почтением и любовью, словно к матери, а несчастные мирные жители часто просили ее защитить их от поборов маршала; в одном городе муниципалитет даже посчитал благоразумным поддерживать хорошие отношения с ее служанкой.
На похоронах жены маршал положил глаз на юную дочь маркграфа Баденского и, находясь в расстройстве чувств из-за глубокой скорби, сразу же отдал ей свое страстное и теперь уже не занятое сердце. Свадьбу сыграли скандально быстро, и маршал со своей молодой женой, к досаде армейских офицеров, проводил три четверти каждой ночи за пирушками в компании друзей и три четверти каждого дня – в постели.
Даже если этот брак состоялся во многом благодаря сентиментальной печали и неудержимым страстям Банера, свою роль в нем, пожалуй, сыграло и положение благородной дамы в Германии. Банер, став зятем маркграфа Баденского, получил долю в Германской империи, а это могло бы ему пригодиться на случай, если бы он решил потягаться за свои права со шведской короной. Он мог бы использовать этот союз, чтобы занять место среди германских князей. Ему пришлось, к большому своему неудовольствию, так как маршал терпеть не мог дилетантов в военном деле, взять к себе в лагерь одного из младших братьев курфюрста Пфальцского, который обучался военному искусству. На первых порах Банер относился к принцу с обидной холодностью, но после женитьбы и возвышения до равного положения в обществе – по его собственной оценке – сменил холодность на высокомерную фамильярность.
Намек этот очень слабый, но возможно, что неуравновешенное поведение Банера объяснялось его личными амбициями; так или иначе, маршал стал настолько бранчливым, что практически утратил ценность как союзник. Вдруг он исполнился пылом военачальника и снова двинулся к Эрфурту, где в декабре 1640 года опять соединился с бернгардцами маршала Гебриана и вместе с ними предпринял молниеносный бросок к Регенсбургу и даже обстрелял город из пушек с противоположной стороны реки. Но плохая погода и резкие разногласия с Гебрианом поставили крест на кампании, и в конце января 1641 года Банер постепенно отступил к Цвиккау в Саксонии, а затем к Хальберштадту. Его поведение – смена праздности и активности, постоянное уклонение от окончательного удара – несет на себе печать истинного военного-карьериста. Он не прекращал попыток переманить к себе бернгардцев и сумел даже спровоцировать их на беспорядки. Но как и Валленштейн когда-то, Банер недооценивал свою армию. Он никогда не пользовался личной популярностью у солдат, а со смертью его первой жены из командования ушел очень сильный элемент сплоченности. Маршала все меньше и меньше заботила дисциплина, выплата жалованья, обеспечение продовольствием, и армия бурлила мятежными настроениями. Прежде чем она взбунтовалась, Банер умер в Хальберштадте 20 мая 1641 года, предоставив шведскому правительству самому искать выход из плачевного положения, которое наконец сравнялось по тяжести с тем, как маршал его описывал.