ых основ власти, предотвращению резких перекосов в системе распределения экономических благ. В ряде случаев военные ставят цель изменить политический курс предыдущего правительства, повысить эффективность управления, перераспределить часть властных полномочий и общественных богатств, дабы избежать серьезных политических потрясений в стране. Как правило, они не стремятся при этом к коренным преобразованиям экономической и политической системы. Более того, все чаще военные предпочитают действовать руками гражданских политиков. Однако, если им не удается таким образом достигнуть намеченных целей, они вынуждены временно брать бразды правления в свои руки, но затем, как правило, достаточно быстро возвращают армию в казармы.
От позиции военных во многом продолжает зависеть дальнейший ход модернизации и судьбы самих арабских режимов. Это особенно заметно в нынешний, непростой для арабских стран период смены правящих элит и трансформации общества в сторону их либерализации и демократизации. Но политическая либерализация, особенно в условиях региональной нестабильности, возросшей угрозы раскола общества по религиозному и этническому признакам, усиления политической активности исламистов, рассматривается ими, в лучшем случае, как отдаленная перспектива. Во многом непропорционально большое влияние военных на власть обусловлено еще и слабостью самих ближневосточных политиков, которая во многом детерминировалась особым статусом военных, утвердившимся в национальном сознании и исторической памяти народа. Политический класс смотрел на многие процессы в стране глазами военных, опасаясь бросить вызов армии. Политическое пространство оставалось весьма ограниченным. Действия же политиков (всегда с оглядкой на военных) зачастую оказывались неэффективными и вызывали недоверие значительных групп населения. Поэтому они имели низкий уровень народной поддержки. На этом фоне доверие к военным оставалось в обществе более высоким. Неудивительно, что армия и до сих пор остается наиболее влиятельной политической силой в арабских государствах, а уровень гражданского контроля над вооруженными силами – весьма незначительным.
Однако, несмотря на относительную слабость социальной базы и нестабильность многопартийной системы, гражданские власти в ряде арабских государств (Египет, Сирия) все же способствовали введению в политическую практику элементов плюрализма и большего динамизма. Способность гражданской системы управления справляться с кризисными ситуациями в последнее время окрепла. Во многих государствах региона военные, продолжая пользоваться большим влиянием и доминируя в решении ряда специфических проблем, уже не могут монопольно контролировать власть в стране.
В подавляющем большинстве арабских стран гражданское общество только начинает складываться. Между формирующимся гражданским обществом и военными сохраняется немало противоречий. Первое выступает за глубокое реформирование армии, которая сохраняет все признаки вооруженных сил авторитарной системы. Власти при этом стремятся сохранить статус-кво, опасаясь нарушить сложившийся баланс сил и интересов. Даже в такой светской и демократической стране, как Турция, правящая элита и власть, особенно ее военное крыло, стремятся всячески сохранить свое особое положение в обществе, ссылаясь на возрастающую угрозу, опасность радикального исламизма и этнического сепаратизма. Если в конечном итоге арабские страны выберут демократический путь развития, то гражданское общество постепенно может усилить свой контроль над формированием власти над основными сферами жизни и деятельности государства, в том числе и над армией. Однако в условиях неразвитости демократических институтов в арабских государствах и практически полного отсутствия в них подлинно гражданского общества сегодня можно говорить не столько о гражданском контроле над армией, сколько о контроле со стороны политической власти, в состав которой наряду с гражданскими политиками входят также и представители военных кругов.
Скороспелая демократия может оказаться там контрпродуктивной и затруднить развитие. Это особенно заметно, когда происходит неизбежный выбор между быстрым ростом экономики и укреплением демократии. Внедрение рыночных моделей развития может потерпеть крах из-за порождаемого ими экономического и социального неравенства. Тем более это касается Арабского Востока, где уровень политической культуры и развития общественного сознания в большинстве стран региона остается пока низким. Поэтому на данном переходном этапе общество ощущает острую потребность в эффективном руководстве и контроле со стороны государства, как за ходом реформ, так и за процессом демократизации. Без сильного государства индустриализующиеся арабские страны вряд ли смогут в нынешних условиях осуществить экономический прорыв и обеспечить постепенный переход от авторитаризма к демократии.
В этих условиях армия на Арабском Востоке продолжает сохранять свой особый статус как опоры и инструмента государственной власти, а также средства достижения ею политических целей, гаранта сохранения национального суверенитета и территориальной целостности большинства стран этого региона. Тем более что армия все еще пользуется достаточно высоким доверием политических элит. Вооруженные силы остаются наиболее стабильным их институтом. Решить проблему перехода от авторитаризма к демократии в столь непростой военно-политической обстановке в регионе без учета мнения военных и опоры на армию арабским государствам вряд ли удастся без серьезного ущерба укрепления их национального суверенитета и сохранения территориальной целостности.
Кровоточащее «сердце Азии» (США—Афганистан: свобода или оккупация без границ?)
M.M. Слинкин, кандидат исторических наук, начальник отдела Института военной истории Министерства обороны РФ
Три десятилетия назад, когда вводился «ограниченный контингент» советских войск в Афганистан, далеко не все в Советском Союзе понимали, что эта страна находится не только в центре Азии, но и в сердце мусульманского мира. Да и сами афганцы живут именно по законам шариата, а не конституции. Об этом можно было узнать из появившейся в середине 1980-х годов книги Л.И. Медведко и А.В. Германовича о политическом исламе, которая называлась «Именем Аллаха…» с подзаголовком «Политизация ислама и исламизация политики»[40]. Феномен переплетения ислама и политики, завязанных вместе с традиционным племенным укладом жизни и полиэтничностью населения Афганистана, во многом и обусловили затянувшуюся потом уже после вывода оттуда советских войск более чем на тридцать лет гражданскую войну. В своей очередной книге «Восток – дело близкое. Иерусалим – святое»[41], подготовленной Л.И. Медведко вместе с сыном С.Л. Медведко, такую войну он, по-моему, весьма точно определил как «война неведомого поколения»: неизвестно, скольким поколениям придется ее на себе еще испытывать.
Конфессиональный фактор многолетнего афганского кризиса оказывал большое влияние как на его возникновение, так и развитие. Если для СССР прямое участие в афганской войне стало тогда очередным проявлением противоборства социализма и капитализма, то для Афганистана и его населения с момента прихода к власти в апреле 1978 г. левых сил борьба с центральным правительством уже тогда обретала характер столкновения между миром ислама и «безбожным коммунизмом». Именно поэтому развертывание вооруженной борьбы против режима Народно-демократической партии Афганистана и ставших на его защиту с декабря 1979 г. советских войск неизменно проходило под лозунгом джихада («священной войны»). Повторение во многом схожей ситуации наблюдается и поныне с той лишь разницей, что США втянулись в войну в Афганистане под предлогом борьбы с терроризмом, а вооруженная афганская (далеко не однородная) оппозиция выступает под исламистским лозунгом на этот раз борьбы с «иудеями и крестоносцами», а не против советских «шурави».
Решение о проведении контртеррористической операции «Несгибаемая свобода» руководство США приняло в ответ на атаки исламских террористов 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке и Вашингтоне. Декларированная цель операции заключалась в смещении режима исламского движения «Талибан» (ИДТ) в Афганистане и уничтожении на территории этой страны лидеров и инфрастуктуры экстремистской организации «Аль-Каида», на которую была возложена ответственность за организацию и проведение террористических актов в США.
Отношение США к движению «Талибан», которое было создано в середине 90-х гг. XX в. при активном участии американских спецслужб, пакистанской межведомственной разведки (ISI) и финансовой помощи Саудовской Аравии[42], стало меняться задолго до трагических событий «Черного вторника» в Нью-Йорке и Вашингтоне. После направленных против американских граждан терактов в Кении и Танзании, к которым была причастна организация «Аль-Каида» (основана Усамой бен Ладеном в 1980-х гг.), ВМС США в августе 1998 г. нанесли ракетные удары по базам этой организации на территории Афганистана и Судана. Вскоре, в начале июля 1999 г., США ввели торгово-экономические и финансовые санкции против возглавляемого талибами Исламского Эмирата Афганистан (ИЭА). В октябре 1999 г. США инициировали также и принятие Советом Безопасности ООН резолюции № 1267. Она содержала следующие требования к режиму талибов: прекратить предоставление убежища международным террористическим организациям; не использовать территорию страны для подготовки или организации террористических Бен Ладена компетентным органам для ареста и предания суду.
Позитивного ответа на требования мирового сообщества от правительства талибов не последовало.
Выступив тогда с проектом резолюции СБ ООН № 1267 от 3 октября 1999 г. американская администрация по сути признала, что совершила ошибку, сделав в середине 90-х гг. XX в. ставку на ИДТ как на силу, способную положить конец долголетней гражданской войне в Афганистане, не предусмотрев последствий скатывания возглавляемого крайне консервативными лидерами ИЭА к поддержке экстремистских движений и превращения территории, контролируемой талибами, в опорную базу международного терроризма.