Настоящее есть следствие прошедшего. Поэтому почаще обращай взор свой на зады, чем сбережешь себя от знатных ошибок.
Л.А. Грибов, доктор-физико-математических наук, член-корреспондент РАН, вице-президент РАЕН
Вынесенный в эпиграф афоризм Козьмы Пруткова обращен не только к интеллигенции, но и вообще к тому слою населения любой страны, назначение которого, как писал В.О. Ключевский, – «понимать окружающее, действительность свое положение и своего народа». Эпиграф имеет отношение не только к России, но и в равной степени к странам Запада и Востока, как в новой, так и новейшей истории. Стрела же времени истории способна нередко возвращаться подобно бумерангу.
Востоковеда, журналиста и историка Леонида Медведко я знаю тоже не один десяток лет. Мы дружим с ним и очень часто спорим.
Прочитав его очередную книгу, я узнал, что Леонид, оказывается, еще и работал в «умной службе» военной разведки, о чем я мог только догадываться. Это по-новому раскрывает скрытый смысл самого названия его книги «Восток – дело близкое, Иерусалим – святое». Для меня, православного христианина по культуре, Иерусалим – тоже дело святое. Не буду, однако, скрывать, что мне, как ученому, много лет занимающемуся молекулярной физикой и больше общающемуся со своими западными коллегами, перед которыми к тому же часто приходится выступать с докладами, Запад – дело более близкое, чем Восток. Да и двусмысленный подзаголовок сборника, в котором меня пригласили участвовать, мне более импонирует в другой редакции: «Россия перед близким Западом и недалеким Востоком».
Обратимся к истории страны, которая с принятием Киевской Русью христианства долгое время называлась Святой Русью.
Откуда есть пошла Русь
Начнем с того, что геополитики называют местопребыванием. Александр Блок, запугивая Европу скифами, напоминал ей после свершившейся Октябрьской революции: «Да, скифы – мы, да, азиаты – мы…» На самом деле Россия изначально была по большей части своего славянского населения Европой. Патриарх всея Руси Его Святейшество Кирилл, выступая в июне 2008 года в Киеве на праздновании 1020-летия крещения Руси, напомнил нашим славянским братьям, что Россия, Украина и Беларусь – это и есть Святая Русь. К скифам славяне имели очень отдаленное отношение. Они – потомки древнего и когда-то в Европе многочисленного племени, обобщенно названного потом славянами. Занимали древние славяне громадную территорию, включая значительную часть южного побережья Балтийского моря. Нынешняя Пруссия расположена на славянских землях, лежавших вдоль и восточнее реки Полабы (теперь Эльбы). Племя славян постепенно распространялось на юг вдоль «пути из Варяг в Греки». Уже потом началось движение на северо-восток, где постепенно и сформировалась великорусская ветвь славянства.
Славянская городская культура появилась раньше Рюрика. Поэтому его вряд ли безоговорочно следует считать родоначальником славянской государственности. В своей обширной работе «Древняя Российская история» М.В. Ломоносов достаточно убедительно показывал, что пришедшие на Русь варяги были выходцами не из Скандинавии, а как раз из племен, населявших южное побережье балтийского моря и имевших много общего с новгородцами в смысле языка и культуры. Представители этих племен были достаточно воинственными, ведь общим занятием всех вообще народностей как севера, так и юга Балтики был грабеж соседей. Странно было бы приглашать «княжить» кого-то со своими воинами, с которыми из-за языкового барьера даже и общаться было бы трудно! Так что у нас не меньше оснований относить себя к европейцам, чем у потомков франков и германцев.
Вся европейская культура своими корнями уходит в Древнюю Грецию и Рим. Но ведь и наша культура на том же базируется. Кириллица-то есть адаптированная к особенностям славянской речи греческая азбука. Старинные тесные контакты с Грецией вообще имели громадное значение для формирования главного отличительного признака нации – нашего языка. Об этом, как всегда, точно и убедительно сказал А. Пушкин: «Как материал словесности, язык славянорусский имеет неоспоримое превосходство перед всеми европейскими… В XI веке древний греческий язык вдруг открыл ему свой лексикон, даровал ему законы обдуманной своей грамматики… Сам по себе уже звучный и выразительный, отселе заем лет он гибкость и правильность».
Киевская Русь по своему культурному развитию отнюдь не стояла ниже франкогерманской Европы, которая в то время тоже совсем не считала Русь варварской! Династический брак связывал Русь и Норвегию, а дочь Ярослава Мудрого, ставшая королевой Франции, жаловалась отцу, сравнивая Киев и Париж, что он ее в какую-то дыру отправил!
Духовная и культурная близость европейцев и русских чётко прослеживается и в более поздний период. Обратим внимание на то, как легко произошло взаимопроникновение литературы и музыки. Это сейчас усиленно насаждаемый музыкальный строй с национальными корнями никак не связан. М. Глинка в свое время писал, что «музыку создает народ, а мы, композиторы, ее только аранжируем». Его же «Арагонская хота» в Испании сейчас воспринимается как народная. Этот аранжированный музыкальный строй стал естественной составляющей общеевропейской музыки.
Трагедия произошла в результате татарского нашествия. Русь спасла ценой своей крови всю Европу (не воздух же рассеял мечи русских воинов) и именно в этот период и позволила, по выражению А.И. Герцена, Европе обогнать себя.
Спасшаяся Европа развивалась и, как это было во все времена, стала смотреть с высоты достигнутого на Русь как на страну варваров. Ничего нового здесь не было. Так же смотрел Древний Рим на своих современников – франков и германцев.
Такое полуснисходительное-полупрезрительное отношение к русским четко прослеживается в сочинениях ряда европейских авторов, например, у Герберштейна. В то время, однако, не было возникшего гораздо позже чувства, которое можно было бы назвать страхом. Появилось это чувство тогда, когда «Россия вошла в Европу как спущенный корабль – при стуке топора и громе пушек».
Стук топора еще можно было бы выдержать. А вот гром пушек вызывал чувство опасения. После Нарвской конфузии еще можно было смеяться над Петром, но когда через год был разбит корпус Шлиппенбаха, а еще через два заложен Санкт-Петербург, то смех поутих.
Совсем уже тревожно стало, когда под Полтавой была разгромлена лучшая армия Европы во главе со всеми признаваемым выдающимися полководцем. Все это случилось за секунду по историческим меркам. Появление чего-то совершенно неожиданного, но способного существенно влиять на привычную жизнь выбивает, как и в обычной жизни, из колеи и приводит к необходимости постоянно оглядываться и учитывать такой новый фактор.
Российский канцлер времен Екатерины Великой А. Безбородко не слишком бахвалился, когда сказал, обращаясь к более молодым: «Не знаю, как будет при вас, а при нас ни одна пушка в Европе без нашего разрешения выстрелить не могла!»
К сожалению, стойкое чувство отторжения России испокон веков сохранялось в Европе. Не случайно современный глава дома Романовых князь Николай Романов, всю жизнь проживший в Европе и хорошо знающий ее изнутри, отметил: «Все-таки всегда в других странах было какое-то негативное отношение к России старых времен, прошлых времен и недавних времен. То есть всегда желали как-то повредить России».
Кстати, в прошлом Россия ничего плохого Европе не делала: не отторгала от нее целые куски, не угоняла людей в рабство, не сожгла Париж в отместку за пожар Москвы.
Постоянно ставится в укор судьба Польши. Почему-то не так часто вспоминается, что Пруссия тоже от Польши изрядный кусок отхватила!
Настоящая опасность возникла при коммунистическом правлении, при котором и появилось навязывание Восточной Европе своих порядков, депортации населения и т.д. Почти вековое идеологическое противостояние двух систем не могло не отразиться и на взаимоотношениях. Тем более что с самого начала большевиками делалось все возможное, чтобы реализовать утопию мировой революции. Здесь лежащую на поверхности причину усмотреть не трудно.
Однако, как уже и отмечалось, и более раннее время сбрасывать со счетов не следует.
Кое-что можно объяснить, опираясь на такое модное понятие, как менталитет.
Занявший Москву Наполеон был изумлен фактом выезда из нее населения, причем прежде всего верхушки. Это было совершенно неожиданно и никак не отвечало опыту Европы, подносившей ему одни за другими ключи от своих столиц. Это не мешало иностранцам по-прежнему смотреть на нас свысока. Л.Н. Толстой точно отобразил роль иностранных советчиков того времени: «Они всю Европу отдали ему (Наполеону. – Ред.) и приехали нас учить!»
Осаждавшие Севастополь в середине XIX века англичане и французы вряд ли могли представить себе сцену, о которой написал Е.В. Тарле. Приведем цитату: «Вот факт: подходит Нахимов к группе матросов на бастионе, спрашивает:
– Сколько вас тут осталось? Скоро смена придет?
– Да нет, не надо смены, нас еще двести человек, на два дня хватит!»
При этом не только матросы себя не считали героями, но и на любимого ими П.С. Нахимова как на героя не смотрели. Просто они находили вполне естественным, что ни они, ни Нахимов с бастионов не уйдут и, поэтому, вполне друг друга понимали и полагали, что только так и может быть.
Средневековая Европа оставила нам множество рыцарских замков и множество романов. У нас нет ничего подобного. После Киевской Руси не было и культа героев. Всегда приходилось всем стоять насмерть. Неожиданную мысль высказал А.С. Пушкин: «…у нас не было феодализма». Чушь какая-то, скажет читатель. Но прочитаем самого А. Пушкина: «Одна фамилия, варяжская, властвовала независимо, добиваясь великого княжества. Феодальное семейство одно. Бояре жили в городах при дворе княжеском, не укрепляя своих поместий, не сосредоточиваясь в малом семействе, ни враждуя противу королей, не продавая своей помощи городам. Но они были вместе, придворные товарищи об их правах заботились, составили союз, считались старшинством, крамольничали. Великие князья не имели нужды соединяться с народом, дабы их усмирить. …История России требует другой мысли, другой формулы…»
Пушкин считал, что это плохо, так как в результате в обществе не создался слой достаточно независимый и с известным чувством собственного достоинства аристократии. Даже в дотатарский период у нас не могла бы появиться Великая хартия вольностей, в которой декларировались права не только баронов, но и просто англичан. Правда, у нас не было и права первой ночи, хотя и можно было завести крепостной гарем!
Принято издеваться над типично русским «авось» да «небось». Ну а как без этого можно было обойтись?
Представим себе крестьянина, которому нужно зимой через лес проехать десятки верст до другой деревни. Мог бы он быть уверенным, что до конца доедет? Понятие «авось» и отражало необходимость приспосабливаться к условиям неопределенности, или, выражаясь математическим языком, жить по правилам нечетной логики. Н. Лесков это хорошо выразил, когда писал, что «авоска» с «небоской» «добрые теплые ребята, способные кинуться, когда надобно, и в огонь и в воду… ». Вполне реально, что это и образует пропасть между рациональным Западом и иррациональной Россией. Может быть, это и плохо, но без такой иррациональности Россия вряд ли бы выжила!
Один «иррациональный» народ невольно симпатизирует другому с теми же чертами. Соседняя Германия, населенная немцами, которые «без инструмента с кровати не свалятся», никогда не была близка сердцу русскому. Известная французская безалаберность была более созвучной!
Распространено мнение, что преклонение перед Европой началось с Петра Великого. Был грех! Не надо забывать, однако, что после Нарвского урока Петр планомерно заменял иностранцев русскими, как только последние достигали в своем деле нужного уровня. Высокие посты сохранялись за теми иностранцами, для которых Россия становилась второй родиной и которые начинали жить ее интересами и чувствовать себя частью русского народа. Этот принцип в дальнейшем, к сожалению, часто нарушался. Кстати, и в прошлом наши великие предки покорно головы перед Европой не склоняли.
Пушкин писал, что ни за что не хотел бы иметь другой истории, кроме истории своей страны, а Суворов с гордостью декларировал, что он не немец, а природный русак!
К сожалению, многие наши представители так называемой интеллектуальной элиты никак это понять не могут и, более того, всегда считают, что иностранец потому всегда прав, что он иностранец. Забывают, что на Западе умные люди тоже не так уже часто встречаются. Обеспокоенный Чечней лорд Джадд все никак не мог взять в толк, что Чечня – не Англия и что права человека там и тут иметь полностью совпадающий смысл не могут. Потребовались взрывы в лондонском метро, чтобы Т. Блэр потребовал эти самые права человека и в Британии урезать.
Запад не поддерживает сепаратизм курдов, понимая, что это может взорвать весь Ближний Восток. Что ситуация с Чечней аналогична – признавать как-то не хочется! Вряд ли ущемление прав чеченцев так уже всех беспокоит. Скорее, такое отношение имеет своей причиной стойкое желание как-то эту непонятную Россию пнуть.
Пинали и пытались распять Россию многократно. Это Европа, используя смутные времена, направляла то поляков, то французов, то немцев покорять Россию. Это Европа, как напоминали Максим Горький, Иван Бунин, а потом Александр Зиновьев и Александр Солженицын, устраивала Святой Руси второе крещение и ее распятие на Русской Голгофе. До этого во все «смутные времена» Россия умела собраться силой и духом. Даже крепостные крестьяне становились патриотами, чувствуя себя не «рабами», а борцами.
Это проявилось и в так называемое Смутное время начала XVII века. Фактически распавшееся тогда государство было восстановлено движением снизу. Возглавить его пришлось тогда никому неизвестному Минину и не занимавшему никаких высоких постов князю Пожарскому. Это был едва не единственный случай в мировой истории, когда народ спас сам себя, найдя в своей толще и без всякой подсказки необходимых по нравственным и деловым качествам лидеров. Это событие никак нельзя сравнивать с явлением Жанны д’Арк во Франции.
Ситуация и отношение с Европой стали меняться при Петре Великом. К тому времени уже стало достаточно ясно, что дальнейшее существование великорусской народности и государства, ограниченного барьером от Европы и ничем не ограниченного с Востока, невозможно без тесных связей с этой самой Европой. В общем-то это знали уже и Александр Невский, не отдавший шведам выход из Невы, и Иван Грозный, долго воевавший, к сожалению, без успеха, за возвращение Ливонии. Понятным было и то, что решение этой задачи возможно только военным путем. Стрельцы же и дворянская конница для такой войны совершенно не годились.
Создание многочисленной регулярной армии европейского типа, флота и новой администрации, без чего нельзя было предельно мобилизовать все силы страны, привело к тому, что обритые хозяева были практически нацело отделены от бородатых производителей. Частичное возвращение дворянства в деревенскую Россию произошло только при Екатерине Великой после указа Петра III о вольности дворянской, т.е. отмены введенной при Петре Великом обязательной пожизненной государственной службы для всех представителей дворянства. Но к этому времени раскол зашел так далеко, что вполне можно было говорить о появлении на одной и той же территории двух народов, говорящих, правда, на одном и том же языке, но довольно сильно различавшихся по образу жизни, восприятию действительности и т.д. Все это позже стало называться ментальностью. Бытует мнение, что «верхи» и говорили-то не по-русски, а по-французски. Число таких людей было в общем-то очень мало.
Благодаря военным успехам ушел в прошлое и страх частого непредсказуемого нашествия. Эксплуатация же крестьянина оставалась. Уважения же крестьян к владельцам как к умелым хозяйственникам тоже не возникало. Образовывался не только раскол, но и неприятие самым многочисленным слоем населения возвышающегося над ним господствующего класса. Низы к этому классу относили не только самых богатых, но и нарождающуюся не очень богатую интеллигенцию. Тем не менее все считались барами, только одни побогаче, а другие победнее.
Различие между ними было, однако, столь велико, что крестьянство отвергало даже «народников». Эти деятели также постепенно догадались, что с народом ничего не выйдет, и породили язву, продолжающую разрастаться уже и в наши времена, – политический терроризм.
Действия этих людей масса народа не поддерживала и отнюдь не одобряла убийство царя-Освободителя. Это прекрасно понимали революционеры следующей генерации – большевики. В подходящий момент и при благоприятной ситуации они обратились к народной массе с вполне понятными призывами – «кончать войну и грабить награбленное».
Но коренное различие в менталитетах сословий конца XIX – начала XX веков хорошо видели и описывали многие наши выдающиеся писатели.
Массой крестьянства никогда не овладевала идея личного обогащения путем усилий, базирующихся на повышенном уровне интеллектуальной и трудовой активности. Выделявшиеся из общей массы подобные представители часто не только не пользовались общим уважением, но получали кличку мироедов. Идея же «грабь награбленное» была вполне доступной и понятной еще со времен Стеньки Разина и Емельки Пугачева. Именно такими призывами, насаждавшимися к тому же сверху, и удавалось порой натравливать большую по численности часть, казалось бы, одного народа на другую. Конечно, можно говорить и тогда о борьбе классов, однако победители отнюдь не были носителями передовых экономических производственных отношений.
Можно в результате сделать вывод, что революции во Франции и России глубинного общего, несмотря на некоторое внешнее сходство, не имели. В первом случае борьба шла за то, чтобы восторжествовали новые экономические формы, а во втором только за новый кусок земли за околицей. Да и господствовавший в 1991 г. класс партгосноменклатуры был свергнут не потому, что к власти рвалось некое «третье сословие», которого просто в России не было, а потому, что подавляющая часть народа не только перестала ощущать необходимость существования насквозь прогнившей руководящей верхушки, но и чувствовала ее прямой вред.
Буржуазия стала появляться не до 1991 г., а после него. Вряд ли эту новую революцию можно было называть буржуазией по аналогии с Францией. Надо было ей придумать тогда уже какое-то новое название. Может быть, антитоталитарная? Положение о том, что революции совершаются тогда, когда верхи не могут управлять по-старому, а низы не хотят по-старому жить, верно всегда. Содержание же этого неудовольствия может быть самым разнообразным.
Невозможно представить себе, чтобы в XIX веке произошла революция в США. Отдельные выступления рабочих были и там, но в целом идея «грабь награбленное» массами не владела. Необходимости менять политический и экономический строй тоже не ощущалось. Наша «социалистическая» революция произошла в стране, в которой подавляющее число жителей и слова-то такого не знали и поэтому никак сознательно не могли стремиться к новой экономической и политической организации. Желающих же «отнять и поделить» всегда было и остается очень много.
Вот в 1991 г. избавиться от власти райкомов и обкомов хотело уже явное большинство, включая и самих членов «монолитной» многомиллионной партии строителей коммунизма. Слава богу, обошлось все без большого кровопролития.
Верной ли дорогой идете, товарищи?
Уже вскоре после взятия большевиками в 1917 году власти выяснилось, что захватившая власть партия во главе с вождем мирового пролетариата (о чем, кстати, основная часть мирового пролетариата не догадывалась) наладить нормальную жизнь была не в состоянии. Единственная возможность эту самую власть удержать они видели в том, чтобы, в точном соответствии с указаниями самого вождя, устанавливать собственную, вовсе не пролетарскую революцию.
Крестьянство, правда, на первых порах получило какую-то землю. Это дало возможность после окончания гражданской войны несколько повысить производство, в частности, зерна и избежать всеобщего нового восстания. Технология же в основном оставалась прежней, но вначале это было не так критично.
Хуже обстояло дело с промышленностью и вообще с организацией государственной жизни. Здесь, во-первых, нужны были специальные знания, а во-вторых, и это главное, надо было выбрать, как теперь принято говорить, номенклатуру тех изделий, которые промышленность и должна была поставлять. Власти с самого начала было ясно, что только силой оружия, направленного как внутрь, так и вне страны, можно пытаться «строить социализм в отдельно взятой стране». Для этого требовалось создавать прежде всего военную промышленность. У такой промышленности есть, однако, одна главная особенность – она функционирует только при наличии государственных заказов, так как пушки в домашнем хозяйстве не очень нужны. Требовалось еще «перекачать» массу рабочей силы из деревни в города на заводы. Экономических стимулов для этого большевики создать не могли. Кроме того, нужны были деньги. Одних картин Эрмитажа или серебра Фаберже для этого не хватало. Выход был найден – отобрать зерно у крестьян (эта задача решалась созданием колхозов) и, доведя крестьянина до голода, заставить его искать хоть какое-то пропитание в городе. Поскольку все это энтузиазма у масс не вызывало, то опять-таки требовалось насилие. Так после мировой и гражданской войн началась не прекращавшаяся 70 лет война власти со своим собственным народом.
Не все, конечно, шло гладко. При любой войне демографическое положение ухудшается. Это тоже вполне проявилось. Если, по некоторым данным, с конца XIX века до 1913 г. население «тюрьмы народов» России увеличилось почти на 60 млн человек, то к середине 30-х годов XX века, еще до начала Второй мировой войны, недосчитались более двух десятков миллионов. С целью улучшения демографической ситуации, наверное, и были расстреляны тогда руководители переписи населения 1937 г. Лучше, правда, после этого почему-то не стало.
Во время 1941-1945 гг. накал внутренней войны несколько ослабел, хотя лагеря и тогда не опустели. После войны, которая и так унесла, по оценкам демографов, 33-35 млн жизней (официальная цифра потерь регулярно переписывалась: 7,5 млн сразу после Войны, затем 12,5 млн, при Хрущеве уже 20, при Горбачеве 29 млн), что, конечно, развитию экономики не способствовало.
Кстати, власть и тогда очень умело использовала отмечаемое многими авторами легковерие русского народа. Верили в победу коммунизма. Потом поверили Мавроди, а затем деньги несли его ученикам. Верили даже Грабовому и платили ему за воскресение мертвых. Каким только сказкам не верят и поныне!
Все это, однако, не помогало. Кризис нарастал. Никакими соцсоревнованиями, стахановцами и гагановыми не удавалось повысить производительность труда и решить вопрос с питанием, жильем и т.д. Обнаружилось, что в коммунальных квартирах по пять человек в одной комнате в 16 м2 много не нарожаешь! Перепись 1970-х гг. четко указала на вымирание государствообразующего этноса – русских.
Одновременно нарастающим темпом шло падение нравственного – едва ли не главного скрепляющего человеческое сообщество – фактора. Как писал И. Кант: «Закон, живущий в нас, называется совестью!» Без такого внутреннего закона жить очень трудно! Гражданская война всех против всех, взаимодоносы после нее, постоянное глобальное вранье власти и необходимость с этим враньем уживаться – все это нравственность не укрепляло.
В конце концов совершенно закономерно мы оказались на дне того самого котлована, который сами же для себя копали много лет.
Опомнившись, вроде начали потихоньку выбираться. Но следствия в виде неконкурентоспособной промышленности, недостатка пищи и жилья, падения нравственности и всплеска уже достаточно развитой при развитом социализме коррупции все еще дают о себе знать.
Наступило время, когда Россия просто уже не может угрожать ни Западу, ни Востоку, ни Китаю, ни миру ислама, ни Европе и США. Построение коммунистической утопии, слава богу, закончилось. Но фактор страха не сразу исчезает. Сохраняется поэтому желание как-то отыграться за этот страх.
Все более четко стали, однако, вырисовываться теперь новые объединяющие обстоятельства. Возникла глобальная угроза международного терроризма. Для противостояния ему нужна связывающая идея, если не идеология. Вряд ли возможно создать ее на религиозной основе, хотя мощь и влияние исламского мира возрастают. С этим волей-неволей приходиться считаться.
На мировую арену быстрыми темпами выходит также полуторамиллиардный Китай. Это тоже очень опасно, так как нарушается складывавшееся веками равновесие. Для сохранения равновесия этим силам необходимо противопоставить объединенную силу стран, имеющих уходящие в глубь веков общие корни даже при различии геоэкономических интересов. Такими странами являются страны христианского мира, прежде всего Европы и США. Между ними много противоречий, нестыковок и др., но их объединение (имеется, конечно, ввиду не образование супергосударств) фактически уже происходит. Россия принадлежит к тому же миру, хотя географически находится между Европой и Азией. История отвела ей роль не только связующего их моста, но и пограничного укрепления. Становится все более ясным, что эту роль ей придется играть и в будущем. Ослаблять это укрепление не в интересах Запада, который вряд ли будет чувствовать себя спокойнее, если граница Китая будет проходить по Уралу. Такое развитие событий угрожает и самой России. Это создает мощный стимул сближения с Западом. Как показывает история, перед лицом глобальных угроз различия между странами в менталитетах их народов не играют существенной роли.
Многие политики на Западе, да и на постсоветском пространстве не понимают этого и продолжают играть в привычные игры. Запад раздражает то, что Россия достаточно уверенно стала набирать силу в новом столетии после 90-х годов прошедшего века. У России остается громадная территория. Она считает себя энергетическим донором Европы и на этом основании начинает показывать когти. Возмутительно! Наиболее желаемый вариант в том (по мнению европейцев и США), чтобы природные богатства России по возможности прибрать к рукам. Лучше всего путем дальнейшего дробления России или военного давления. Но тут досадная неприятность. Россия не Ирак или Иран, и на пути к газу или нефти Сибири оказываются ракеты и ядерный щит! Хочешь не хочешь, а с этим фактором приходится считаться и рассматривать Россию как партнера, а не как колонию. Об этом и стал напоминать Европе и США Путин, чем и вызвал там недовольство, постоянно отражающееся в западных СМИ. Такую реакцию Запада вряд ли можно считать неожиданной.
Однако наблюдаются и другие тенденции. Россия снова поднимается. Она стала членом «Большой восьмерки». Почему нам это нужно – понятно. Ну а остальным-то семи странам зачем с нами ссориться и нас опасаться? В экономическом отношении мы гораздо слабее Евросоюза. Громадными людскими ресурсами не обладаем. Согласие принять Россию в свою компанию может быть объяснено только заинтересованностью в ней как в важном факторе, обеспечивающим долговременное стратегическое равновесие в ускоренном наведении мостов, а не в углублении рвов. Тем более это касается стран СНГ. Если, например, лидеры Грузии по недомыслию тянут свою страну в НАТО, то, конечно, это Россию раздражает и настораживает. Чего ждать дальше? Использовать военную машину НАТО из-за того же ракетно-ядерного щита не удастся. Расширение рва ничем хорошим в будущем ни для Грузии с Украиной, ни для Европы не обернется. Создавать и нацеливать на Россию новые позиции ПРО может обойтись себе дороже. Этот как раз тот случай, когда стрела времени может возвратиться и бумерангом. Нефть и газ ведь еще долго заменить будет нечем! Вот это все и надо принимать во внимание, действуя больше под влиянием разума и долгосрочного политического предвидения, а не руководствуясь логикой «двойных стандартов».
Бумеранг возвращается
Как известно, бумеранг после броска возвращается к бросавшему. Вот здесь возникает новая проблема: бумеранг надо поймать и снова бросить. Сейчас у нас именно такая ситуация. Ловить и возвращать должно правительство. Даже если предположить, что оно сверху донизу состоит из умнейших людей, то и в этом случае нет гарантий от серьезных ошибок. Принятие решений в сложных случаях требует как логики, так и интуиции. Логика базируется на науке как совокупности знаний.
Любое научное знание строится на обобщении повторяющихся событий. Вот это и есть главное препятствие: история, в том числе и экономическая, хотя и повторяется, но никогда не точно. Также наука об обществе не может подсказать нужное решение с очень большой степенью надежности. Остается надежда на интуицию, ну а в этом случае либо получится, либо нет. Никто ничего с уверенностью прогнозировать не может. Надо ввязаться в бой, а там, как говаривал Наполеон, посмотрим. Отлично! Но ведь не все же руководители – Наполеоны. Надо еще, чтобы и солдаты четко действовали в соответствии с его приказом, а не обсуждали эти приказы на митингах.
История показывает, что только наличие этих двух факторов – разумный приказ и доверие властям – приводит к хорошим результатам, особенно в условиях нестабильности.
Провал советской системы произошел в значительной степени потому, что партия умела искусно врать, а это в конце концов надоело и привело к отторжению правителей от народа. Сегодняшние власти пытаются говорить с людьми в форме публичных выступлений, однако этого явно недостаточно. Президенты постоянно находиться на экранах телевизоров не могут. Должна быть поэтому и специально приспособленная для такой миссии группа людей. Прежние спичрайтеры уже не годятся. В стране с достаточно высоким интеллектуальным уровнем развития подходящих людей уже другого поколения при желании всегда можно найти.
Управление же процессами на уровне интуиции оказывается, как правило, успешным тогда, когда с самого начала оно согласуется с объективным стихийным развитием событий. Но их тоже надо умело корректировать и направлять в нужное русло. В условиях разразившегося глобального кризиса встает все тот же извечный русский вопрос «Что делать?».
Во-первых, сохранять целостность страны с громадной территорией и относительно малой заселенностью. Это возможно только при наличии хорошо оснащенной и обученной армии. Давно известное правило, что боеспособность армии уменьшается с увеличением числа генералов, в силу возраста и привычек всегда готовящихся к прошедшей войне, с неизбежностью приводит к отторжению армейской верхушкой любых радикальных реформ. В России вплоть до 1917 г. престиж армии подчеркивался службой в ней верхушки дворянства, в тех условиях – элиты общества.
Во-вторых, обеспечение безопасности страны, не обладающей превосходством своих сил и экономического потенциала, возможно только при очень умелой дипломатии, базирующейся на равновесии интересов многих стран. Хотя Россия географически находится между Европой и Азией, но она явно ближе к Европе. Но ясно и то, что надо опираться на обе стороны и использовать противоречия между ними в своих интересах.
Наконец, последнее, но, может быть, самое главное. Государство скрепляется не столько идеологией, сколько нравственностью. Императорский Рим погиб не от вражеских нашествий, а от варваризации общества. Рыночная экономика без достаточного уровня нравственности не работает. С нравственностью же после неудавшегося построения коммунизма дело обстоит плохо. Это находит отражение и в выплеснувшейся наружу дикой коррупции. Процесс возрождения нравственности – длительный, и его нельзя ускорить простыми постановлениями и денежными вливаниями. Здесь требуются усилия всего общества, и прежде всего интеллигенции. Нельзя, к сожалению, перепрыгнуть овраг в два прыжка с опорой то на социализм, то на капитализм. Усилиями одного правительства, даже самого идеального, каким оно никогда не может быть, задачу решить нельзя. Всем надо жить, как писал Солженицын, «не по лжи».
Но требуется еще и вера в то, что наступит в России такое время, когда умирать в боях станет ненужным, а воровать – невыгодным!