– А какие шрамы? – спросил Самбуров. – Как порезы или разрезы? Или дырки?
– Нет, не такие! – Женщина подумала. – Как рытвины, что ли, какие-то, как бугристая и неровная кожа. Сине-бордовые пятна, большие. И от них сразу рисунок расходился, как будто в растрескавшуюся землю. – Женщина показала приблизительный размер. – Как будто после болезни какой. У моей свекрови давно вирус на коже был, вот похожие остались.
– Или ожог, – произнесла Кира.
– Да-да! – встрепенулась Марина. – Ожог, может быть. Но самое страшное – у него зубы, как у акулы. Острые. Страшные.
– Как это? Нарисованные?
– Нет, не нарисованные. Не татуировки. У него свои зубы. Не знаю. Может, искусственные, может, свои так обпилены, может, импланты или виниры какие, только от его улыбки можно со страха описаться. Я не шибко-то приглядывалась. – Женщина вытащила ручку из нагрудного кармашка и нарисовала на салфетке зигзаг с острыми зубцами дугой.
Кира склонила голову к салфетке, рассматривая простенький рисунок. На лице мелькнуло изумление. Только представив подобный оскал у живого человека, удержать мурашки по спине не получалось.
– А как они общались? Спокойно разговаривали? Ругались? Заказали еду? – продолжал расспрашивать Григорий.
– Нет, громко не ругались. Этот, в татуировках, очень нервничал, дергался. Головой махал, как будто у него нервный тик какой-то. Но мне кажется, он вообще такой, нервный, всегда. Он только пришел и уже весь дергался. Еды они очень много заказали. Тарелки на стол не помещались. Этот, с татуировками, в одну все сваливал и ел так… неаккуратно… руками брал и вокруг тарелок разбрасывал. Я потом стол убирала и скатерть перестелила, и даже полы пришлось протереть. Мне кажется, ему больно есть, он так рот открывал широко. Неудивительно, с такими зубами-то. Они, правда, чаевые хорошие оставили. И счет большой был.
– А второй мужчина? Вот этот, которого на снимке не видно, как он себя вел?
– Этот? Нормальный! Улыбался. Говорил в основном он. Он радостный очень был. Ну он вообще нормальный и симпатичный. Мне даже понравился. А второй еще так на меня посмотрел, как будто оценивал. Только не как женщину. Ну понимаете… когда взгляд такой заинтересованный и блестит. А как хищник, внимательно. Выжидающе. Неприятный взгляд. Он на тарелку тоже так же смотрел.
– А о чем они говорили? Вы слышали? – спросил Самбуров.
– Совсем немного. Обрывки. Я у стола не задерживалась. Говорил в основном вот этот, нормальный, – официантка указала на фото Андрея Родионова. – Много говорил и улыбался все время. Еще он фотографии какие-то показывал и документы. Ксерокопии, там по краю черная полоса такая бывает, я поэтому поняла, что ксерокопия. Я фотографию не видела. Я слышала, как этот татуированный несколько раз «князь» сказал и «фюрс», ну как-то так. Сами понимаете, говорил он не очень внятно. Но «князь» прям много раз повторил.
– А как нормальный называл того, с татуировками? Вы слышали?
– При мне никак не называл, – словно школьница-отличница, ответила официантка.
– Марина, вы сможете опознать того, с татуировками? – уточнил Самбуров.
– Конечно. Точно смогу. Как тут не узнать-то.
– Хорошо. Если понадобится, мы к вам обратимся. – Самбуров улыбнулся. – Вы нам очень помогли.
Марина вздохнула и посмотрела в сторону стойки с монитором. Очевидно, возвращаться на работу ей не очень хотелось.
– А кто оплатил счет? – спросила Кира.
– Вот этот, которого вы знаете. Тот, в татуировках, просто встал и ушел. И он на кресле рюкзак оставил. Черный, кожаный. Я сначала подумала, что он его забыл. Но нет, когда второй мужчина расплатился, он забрал рюкзак. Спокойно так забрал. Ну либо татуированный забыл, а этот, второй, рюкзак сам ему вернул. Искать свой рюкзак к нам никто не приходил.
Кира покивала:
– Рюкзак большой?
Марина очертила в воздухе коробку поменьше, чем ручная кладь в самолете.
– По картотеке татуировки проверим. Если он уже совершал какие-то преступления, то мимо таких примет не пролетим. Очень яркие внешние приметы, – сказал Григорий, когда они вышли из «Карамболы».
– Андрей чем-то хорошо его прихватил. Как мы знаем, деньги ему заплатили, – рассуждала Кира.
– Да, в рюкзаке деньги передал, – кивнул Григорий. – Сколько туда войдет?
– Ну у нас весьма туманные представления о размерах рюкзака, и смотря в какой валюте, – хмыкнула Кира. – Но в чемоданчик, который обычно используют киношники, влезает чуть больше полумиллиона долларов.
– Сколько стоит смертный грех? – Григорий дернул бровями. Помолчал и продолжил: – Что скажешь про человека, с которым встречался Родионов?
– Татуировки одной тематики, это верующий, фанатик или мститель, – продолжила Кира. – Он их как знаки отличия носит, гордится, как военными медалями. Зубы еще. Эпатаж, провокация, демонстрация агрессии, он сообщает, что нападает первым, не защищается. Показывает, что никого и ничего не боится. Вот так по-свински есть, как описала Марина, это тоже ощущение собственного превосходства, наплевательское отношение к правилам и законам. Он заплатил деньги, но запуганным не был и оставил оплачивать Андрею счет, это презрение. Но заплатил шантажисту. Почему? Если не боится и плевать на шантаж. Почему заплатил?
– Потому что знает, что Андрей Родионов умрет в ближайшее время, – продолжил мысль Киры Самбуров. – Может быть, даже эти деньги рассчитывал вернуть.
Вергасова сложила губы трубочкой, принимая довод. Ей хотелось сесть, закрыть глаза и подумать. Что-то не вязалось во всем этом деле. Что-то было не таким, как казалось на первый взгляд. Мысли переполняли ее мозг.
– Если мотив – месть, то можно проверить по поджогам, – предложила Кира. – Психология поджога не очень изучена, но в осознанном желании поджигать самые частые причины – это месть и сексуальная неудовлетворенность.
Самбуров смотрел вперед, не глядя на Киру.
– Можно. Крым – жаркий регион, наверняка пожары – частая тема, – спешно согласился он. – Проститутки, пожары – все слишком общее. Как из пушки по воробьям. К Марине направим художника-криминалиста, пусть не лицо, но хотя бы татуировки опишет.
Кира прищурила глаза. Самбуров согласился, но при этом помотал головой и отступил от нее на шаг. Его слова противоречили его действиям. Что это? Он не верит ей, не считает ее знания руководством к действию? Он до сих пор на нее злится? Кира вынужденно признала, что его недоверие ее задело. Он ставит под сомнение ее знания? После всего, что она нашла и угадала?
– Это не факты, – пояснил Самбуров, почувствовав ее настороженность. – Сплошные домыслы. А у нас нет времени проверять абстрактные вероятности.
– Нет весомее фактов, чем закономерная реакция человеческой натуры. – Девушка закусила губу. – В конкретных условиях человек не может сделать как-то иначе. Только так, как диктуют его психотип и эти условия. А потом, пока вы ищете железобетонные факты, согласно догмам из учебника по криминалистике, убийца еще человек пять захерачит.
Раздражение и обида – естественная реакция для ее типа мышления. Знание всех особенностей своей психики не освобождало Киру от обиды и раздражения. Тормоза ее конструкцией не предусматривались.
– Я кофе куплю. Тебе взять? – Кира указала на кофейню неподалеку, когда Самбуров сел в машину.
– Средний капучино. – От предложения Киры он не отказался, но выходить из машины с кондиционером уже поленился.
Девушка стремительно скрылась за дверями крошечной кофейни «Коффишка» и набрала номер телефона Романа.
Глава 18
В УВД их ждали Татьяна Николаевна и коробка, шуршащая своими внутренностями. Татьяна Николаевна работала все выходные, чем очень гордилась, яростно демонстрировала начальству и ждала похвалу. Коробка подозрительно дергалась, давая волю фантазии и намекая, что содержит не просто какие-то внутренности, а обитателей.
Майор Корюхова рвалась докладывать, но полковник Семенов ее опередил.
– Сколько дней дается на возврат хомяка в зоомагазин? – Вопрос прозвучал беспокойно, высоким, не свойственным Федору Васильевичу голосом. Выглядел мужчина озабоченным и рассерженным, под глазами пролегли тени, волосы торчали в разные стороны.
– Животные – товар не подлежащий возврату, – Роман дернул бровями и покосился на коробку.
– Как это не подлежащий возврату? – Семенов нахмурился.
– Ну если только животное не надлежащего качества оказалось, больное, инфицированное, с каким-то недостатком, тогда заберут, – неуверенно предположил Мотухнов. – Например, если хомяк хромал.
– Хомяк родил! – всхлипнул полковник и уставился на Романа таким взором, будто тот лично имеет к этому отношение. – А я всю ночь роды принимал, вместо того чтобы спать. И теперь у меня пять хомяков.
Кира искренне сочувствовала Семенову, которого окружали сплошные катаклизмы животного мира, но, чтобы не рассмеяться, пришлось закусить до боли губу.
– Дочь купила одного хомяка, и самца! А он оказался, как вы сказали? Инфицированный и с недостатками. И вообще это самка!
– Тогда в течение четырнадцати дней, – отрапортовал Мотухнов, чтобы начальник перестал сверлить его злобным взором.
– Вы думаете, беременность достаточный недостаток, чтобы сдать и животное и… приплод? – уточнил Федор Васильевич.
Мотухнов кивнул:
– Они ввели вашу дочь в заблуждение, продав ей хомячиху, а не хомяка.
Семенов тяжело вздохнул.
– Жена говорит, утопить в унитазе. А сама топить отказывается. И дочь плачет. Я, что ли, должен топить? Ну и пять хомяков растить я не желаю. У нас уже есть пес в депрессии и кот с нервным расстройством.
Кира, Роман и Григорий переглянулись. Полковнику все сочувствовали, брать грех на душу и утопить новорожденных никто не желал.
– Может, раздать? – неуверенно предложила Кира.
– Это неэтично, – подала голос Татьяна Николаевна и отошла от коробки подальше. – Зоомагазин продал самку вместо самца. Они и должны решать вопрос с потомством.